- Понял? - Лицо его приняло серьезное выражение, и он повернулся к остальным: - Буду работать в Рустави. Кажется, у тебя в цехе начальник смены уходит? - Леван взглянул на Резо.
- Да, с пятнадцатого. - Резо не скрывал своего удивления.
- А может, не стоит сегодня говорить о делах? О делах в другой раз. Выпьем мы наконец или нет. Наливайте!
Леван встал и сам налил Маринэ шампанского. Приятели оживились. Нодар первым поднял бокал:
- Не думайте, что я хочу быть тамадой. Пусть, как всегда, тамадой будет Леван. А я хочу предложить только один тост: выпьем за приезд Левана, за то, что мы снова все вместе. Ты приехал позже других, тебя ждали дольше, и все мы, как видишь, особенно рады тебе. Будь здоров, и да сопутствует тебе удача!
Нодар осушил свой бокал, снова его наполнил, передал Важе и повернулся к Маринэ:
- Маринэ, дорогая, прости, что не за тебя мы выпили первый бокал.
- Что ты, что ты… - рассмеялась Маринэ.
Резо Кавтарадзе
Если бы я сейчас поступал в высшее учебное заведение, я снова выбрал бы металлургию. Но почему я после школы выбрал эту специальность, убей меня бог, не знаю! В детстве я хотел быть машинистом, увлекался железной дорогой и многим другим, но о металлургии никогда и не помышлял.
Железную дорогу я очень любил. Особенно мне нравилось, как поезд проходит по железнодорожным мостам. В окне мелькают фантастические, удивительные силуэты ферм, а в ушах звучит мощный гул. Потом поезд входит в туннель. Лампочки на серых бетонных стенах таинственно мерцают, и бегут, и убегают с головокружительной быстротой. Ритмически меняются свет и темнота, вдруг возникает приглушенное гудение, как будто звуки закупорены, ударяются о стены, а выхода не находят.
А когда поезд вырывается на свободу, голос его звучит радостно и словно растворяется в воздухе.
В такие минуты состав напоминал мне нырнувшего в воду человека. Нырнувшего, а потом вынырнувшего на поверхность и свободно, глубоко вздохнувшего.
Но когда подошло время выбирать профессию, я растерялся.
Некоторые из моих одноклассников пошли по стопам своих родителей. Один парень из нашего класса только потому подал документы на строительный факультет, что отец его был строителем. А другой не поступил на этот же факультет именно потому, что его отец был строителем.
В то время в моде были два факультета - физико-технический и металлургический.
Физтех открылся в том самом году, когда мы закончили школу. Тогда даже преподаватели не очень представляли себе, кем должны стать их студенты. Ходили слухи, что туда отбирают молодёжь особо одаренную.
Эти слухи окутали факультет романтическим ореолом. Достаточно было молодому человеку сказать, что он поступает на физтех, как на него глядели с уважением и навсегда приклеивали ярлык человека одаренного.
Девушки смотрели на таких парней с нескрываемым интересом, друзья рассказывали легенды об их способностях. Многие мои одноклассники поддались моде. Они подали заявления на этот факультет, не имея ни малейшего представления о его назначении, но держались высокомернее всех. На вопрос, куда поступили, они повторяли сотни раз сказанные и зазубренные слова:
- Я обречен, я поступил на физико-технический.
По-моему, им гораздо больше нравилась реакция спрашивающих, чем будущая их специальность.
Вечерами мы часто собирались компанией на проспекте Руставели, болтали… Мы уже считали себя взрослыми, независимыми людьми. Каждый расхваливал избранную им профессию, каждый оправдывал и объяснял свой первый самостоятельный шаг.
Молчали, кажется, только двое - я и Хидашели. Я все еще не мог выбрать факультет, а у Левана, я это заметил, все было решено, но он, как всегда, не торопился сообщить о своем решении.
Я долго еще раздумывал, пока подал документы на факультет металлургии. Я был в Рустави один раз на экскурсии, и после этого из головы у меня не выходил этот огромный завод.
Хорошо помню, как не мог оторвать взгляда от пятисоттонных мостовых кранов.
А в доменный цех мы попали в тот момент, когда сменяли фурмы. Тогда я не понимал, что тут делается. Фурмы сняли, и оттуда с пушечным грохотом вырывался огонь. Пламя било рабочим в лицо. Впереди стоял мастер, на плече у него лежал конец фурмы, и так он работал. Чуть дальше - рабочие. Они из шлангов обливали лицо мастера водой. Их мужество поразило меня. Уже тогда я понял - одних знаний мало, здесь необходимы смелость и сила. Эту экскурсию я долго помнил и в один прекрасный день снова поехал в Рустави один и долго бродил по заводу. Решено, заключил я, буду металлургом, и только сталеваром. Мартеновский цех мне нравился больше других.
Когда я сообщил дома о своем решении, мать так закричала, что все соседи мигом сбежались к нам.
- Ты с ума сошел, - причитала она, - ты же совсем мальчик, не выдержишь…
- Замолчи сейчас же, женщина, не дури, - разозлился отец. И на эту тему мы больше в тот день не разговаривали.
А утром, только я проснулся, отец подсел ко мне.
- Твое решение окончательное?
- Окончательное.
- Ты хорошо все обдумал и взвесил?
- Хорошо, - отрезал я.
- А что ты на меня злишься?
- Когда я на тебя злился?
- Почему ж так холодно и коротко отвечаешь? - Отец помолчал, потом встал и пошел к двери.
Я провожал его глазами. Вдруг он резко остановился, обернулся и сказал:
- Хорошо, пусть будет по-твоему. Но раз ты окончательно решил стать металлургом, то о другой специальности не думай. Не слушай разную болтовню. Свое дело ты должен полюбить по-настоящему. Металлургия - это очень тяжелая работа и трудная наука. Неуравновешенный, легкомысленный человек не может стать дельным мастером.
Отец ушел. А вечером кто-то из приятелей опять задал мне вопрос, волновавший в те дни нас всех:
- Ты решил наконец, куда идешь?
- Да, на факультет металлургии, - ответил я, не задумываясь.
- На металлургический? - стремительно обернулся Хидашели.
- Да, да, - подтвердил я и испытующе посмотрел на Левана.
- Значит, и дальше будем учиться вместе, - сказал он и достал из кармана сигареты.
Мы долго гуляли в тот вечер. Хидашели курил и молчал, точно воды набрал в рот. Когда все уже стали расходиться, он подошел ко мне и тихо сказал:
- Давай оторвемся, есть дело.
Мы подождали, пока ребята распрощались, и зашагали по Руставели обратно.
- Может, зайдем куда-нибудь? - И Леван, не дождавшись моего согласия, направился к ресторану "Интурист".
Я не мог сознаться, что в карманах у меня пусто, и неохотно шел за ним. В ярко освещенном зале немножко растерялся. Честно говоря, в ресторан я попал впервые, а по Левану было заметно, что здесь он не новичок: выбирая удобный столик, подозвал официанта, предложил мне сигарету, хотя хорошо знал, что я не курю, и я взял ее и очень быстро пожалел об этом. В ту минуту я как будто играл роль какого-то другого человека.
- Что прикажете? - небрежно спросил подошедший официант. Очевидно, мы не произвели на него впечатления. Уж очень были зелены.
- А что у вас хорошего? - Леван, надо отдать ему должное, разговаривал, как завсегдатай.
- Чего пожелаете, то и дадим, - так же небрежно процедил официант. Но Леван перечислил столько, что официант сразу оживился и заговорил уважительно:
- А из кухни чего пожелаете?
- Вырезка есть?
- Для вас будет.
- Давай-давай, только вырезку не пережарь, и гранатов побольше.
- А вино какое прикажете подать? - уже подобострастно рассыпался официант.
- Как тебя зовут?
- Габриэль…
- Вот что, Габриэль, принеси пока две бутылки "Гурджаани", но смотри, чтобы вино было холодным.
- Слушаюсь, - и он ушел.
- Знаешь, я очень обрадовался, когда узнал, что ты выбрал металлургический. Вместе будем учиться, вместе будем работать. Очень хорошо… - Вдруг Леван с кем-то поздоровался за соседним столом и вскочил: - На минуту оставляю тебя, не скучай!
Леван отошел. Я следил за ним. Неподалеку какие-то пожилые люди соединили два стола. Их было восемь человек. У меня в то время была дурацкая привычка все считать. Я не мог объяснить, почему и зачем я это делал. И тогда я, помню, сосчитал их. Еще я сосчитал, сколько было в ресторане столов, а в оркестре музыкантов. Я помню все, как будто это было вчера. В зале висели три люстры и на каждой горело по тридцать лампочек, но это я, кажется, сосчитал в другой раз.
Итак, я стал разглядывать этих восьмерых. Особенно выделялся один толстяк, одетый в просторный белый китель. Он обнял Левана и что-то рассказывал о нем своим товарищам. Все остальные, улыбаясь, глядели на него. Потом этот жирный человек предложил Левану стакан вина. Хидашели поднял стакан и произнес довольно длинный тост, стоя при этом навытяжку, как по команде "смирно".
Я ничего не мог расслышать из того, что он говорил. Было очень шумно. Время от времени они все смеялись и кивали головами.
Толстяк похлопывал Левана по спине и все повторял своим собеседникам что-то вроде: "Вот видите, я же вам говорил, что это за парень!" Леван выпил до дна. Кто-то протянул ему шашлык. Он поблагодарил и попытался уйти. Но толстяк пододвинул стул и настоятельно потянул его за рукав. Тогда Леван показал на меня, и толстяк посмотрел в мою сторону. Я отвернулся, зная, что они могут сказать Левану: "Приведи своего товарища", а мне совсем не хотелось идти к этим людям.
Официант принес закуску, и я уже начал подсчитывать, сколько может стоить угощение. Тогда мой бюджет состоял из денег на транспорт и кино, а стоимость этого ужина представлялась мне астрономической цифрой. Мне даже казалось невероятным - столько платить за еду…
- Извини, ради бога, что так долго заставил тебя ждать. Разговор получился длинный.
- Кто они такие? - спросил я.
- Знакомые… Бери осетрину.
Леван разлил вино.
- За наше здоровье, - сказал он.
- За наше здоровье! - повторил я.
После четвертого бокала я, непривычный к вину, развеселился, мне стало приятно сидеть в ресторане. И смелость откуда-то появилась. Я расправил плечи, оглядел зал. Почему-то мне очень хотелось увидеть кого-нибудь из знакомых, хотелось, чтобы и меня заметили и поняли, что я уже не мальчик и могу запросто ходить по ресторанам.
- А на какое, отделение ты подал документы? - вдруг неожиданно спросил Леван.
В этот момент я и думать забыл о делах.
- На металлургию стали. Мартеновский цех меня привлекает больше всего, - чистосердечно признался я.
- Правильно решил, - согласился Леван, - я тоже выбрал сталь. Настоящая работа - это домна и мартен. Прокатки я не считаю металлургией. Лучше поступить на механический, чем стать прокатчиком.
- Я не думал, что ты выберешь инженерный, и тем более металлургический, - сказал я Левану.
- А почему, собственно, не думал? - Он снова наполнил бокалы.
- Тебя, по-моему, больше увлекают научные проблемы. Я думал, ты займешься теорией.
- А кто тебе сказал, что меня это не интересует?
- Тогда надо было идти на другой факультет, хотя бы на физтех.
Леван так засмеялся, будто сказал: "Какой ты наивный", - и достал сигарету. Долго, не спеша, разминал ее и о чем-то думал, потом зажег спичку, закурил, но не тушил, а долго смотрел на огонек, пока не обжег пальцы. Потом вдруг резко повернулся в мою сторону.
- На другой факультет, - повторил он, - а ты знаешь, какое положение на других факультетах? Там полно народу, доценты работают на полставки. Вот и виляй всю свою молодость хвостом перед старшими. Без этого ничего не достигнешь. А тебе хорошо известен мой характер: не могу и не хочу ждать милостыни. Самое паршивое, когда чувствуешь, что ты на десять голов выше своего начальника, который руководит тобой только потому, что родился раньше тебя. Вот хотя бы те люди, с которыми я сейчас разговаривал. Да, все они достаточно известны, на хороших должностях. А о чем они говорят, к чему стремятся? Идеалы, литература, искусство - все это за рамками их интересов и понимания. Если ты станешь говорить о чем-нибудь возвышенном, они будут смеяться над тобой. По способностям, по интеллекту они ниже тебя, но родились раньше, успели кое-что сделать, и потому они начальники, а ты изволь пляши под их дудку. Пройдут годы, переменятся роли, будет стыдно вспоминать об этом времени. После окончания я ни за что не останусь в институте… Попробуй прояви себя там - вылетишь как пробка от шампанского.
- Но не все же такие! Есть ведь настоящие, большие ученые…
- Есть, конечно, есть, но не с ними, к сожалению, придется тебе иметь дело.
- Тогда почему ты не выбрал специальность своего отца?
- Ты серьезно? - удивился Леван. - Неужели ты думаешь, что я дам кому-нибудь повод сказать, что мне проложил дорогу в науку мой отец профессор? Ты, видно, плохо меня знаешь!
Леван выпил, забыв произнести тост, Я понял, что обидел его, и тоже с досады выпил до дна. А потом мы наполнили наши бокалы снова. Мне хотелось загладить свою бестактность, но я не знал как.
Леван выручил меня, заговорил сам.
- Если бы я не верил в себя, не стал бы хорохориться… Металлургический факультет просто создан для меня. В Грузии и двух приличных ученых в этой области не сыщешь. Если у человека голова на плечах, он быстро покажет, на что способен.
- А ты любишь специальность металлурга?
Он засмеялся и некоторое время молчал, а потом прищурился и ответил:
- Обычно любовь сопутствует победе. Ты думаешь, я не люблю музыку? Я не так уж плохо играю, но профессионалом пианистом никогда и не собирался становиться. Это было бы глупо. Тем не менее рояль доставляет мне большое удовольствие. Я ведь учился уже в девятом классе музыкальной школы. Еще год, и я бы ее кончил. Но когда человек учится музыке только ради своего удовольствия, то и девяти лет вполне достаточно. Я бросил ее, потому что мне не до удовольствий. Вместо музыки начал изучать второй иностранный язык. Когда человек задумал что-то большое, он должен отказаться от удовольствий и от любви тоже.
Леван смотрел на меня в упор. Я видел его разгоревшиеся глаза. Потом он постепенно пришел в себя.
- Оставим этот разговор. Да здравствует наша профессия!
Он чокнулся со мной. Я выпил молча. Меня удивила его откровенность. Голова шла кругом и от вина, и от неожиданных слов. Наверное, я был обыкновенным парнем, раз не думал о таких вещах. Возможно, Леван прав. Не знаю, тогда мне было не до анализа… Одно я понимал: что бы он ни говорил, парень он настоящий. Хотя иногда и выкидывал такие фортели, что я уж начинал сомневаться в его честности.
Помню, на уроке алгебры он говорил учителю:
- Вчера я так мучился над этой задачей и никак не мог ее решить. - Наши бездельники смотрели на него, открыв рты: они не выполняли домашних заданий, а он решал что-то сверх заданного, это было выше их понимания.
- А ну-ка выходи! - говорил учитель.
Хидашели выходил к доске и с блеском решал трудную задачу. И я в таких случаях не сомневался, что она была решена дома.
Мне и сейчас непонятно, зачем Леван это делал. Он и без того считался первым.
А вот теперь он не хотел идти по стопам отца только потому, что кто-то когда-то может сказать, будто Хидашели протежировали. Постепенно я убеждался, что не знаю этого парня.
Леван заказал еще две бутылки вина.
- Хватит и одной, - попытался я его остановить.
- Что нам терять, выпьем!
- Ну как хочешь.
Я уже был здорово пьян, а Леван казался совсем свежим. Теперь он молчал. Кто знает, может быть, жалел о том, что разоткровенничался. Мне почему-то стало жаль его, его энергии, его способностей.
Мы шесть лет учились вместе и дружили, но в тот день он впервые говорил со мной открыто.
На эстраде оркестр играл какую-то ерунду. Старательно вопила сильно располневшая, немолодая тетка, жилы на ее шее тяжело набухали, когда она брала высокие ноты. На пышной груди в несколько рядов висели бусы. А напудрена она была так густо, что мне казалось, я чувствую запах пудры. Она почему-то все время смотрела в нашу сторону.
Мне очень захотелось подойти к ней и дунуть. Я представил себе, как пудра облаками взовьется вокруг.
Перед самой эстрадой сидели трое мужчин. Они, видно, были из деревни. Разинув рты, глядели на певицу, подталкивая друг друга под столом, гляди-ка, мол, что за женщина, и заказывали одну песню за другой. Но, по-моему, их больше интересовало ее декольте, чем пение.
- Оставь ее, лучше выпьем!
Мы снова выпили. Бутылки были пусты, и все поплыло перед моими глазами. К нам подошел официант, он что-то говорил Левану, но я помню только одну фразу: "Не беспокойтесь, уже заплачено". По-видимому, заплатил тот толстяк. Не помню, как я вернулся домой…
За время нашей институтской жизни я не замечал за Леваном ничего плохого. Он прекрасно учился, товарищи любили, уважали его. И я его любил и всегда радовался, когда Левана хвалили при мне, когда узнавал о нем что-нибудь хорошее. Но воспоминание о нашем разговоре в ресторане всегда грызло меня.
Потом мы расстались надолго - Леван уехал в Магнитогорск, совершенно неожиданно отказавшись от аспирантуры. Почему же до сих пор память о той ресторанной пьяной болтовне сидит во мне? Ведь та его философия могла быть просто мальчишеским задором, желанием сразиться с жизнью…
С тех пор Леван очень изменился. Наверняка и взгляды его непохожи на прежние. И в Россию он уехал за знаниями, за серьезными, глубокими знаниями. Работал там без дураков. И все же в глубине души я чувствовал, что тот, старый, разговор не был случайным. Хотя теперь Леван вернулся и снова идет на завод, идет туда, где труднее, а не в научно-исследовательский институт. А может быть… Нет, к черту! Я терпеть не могу подозрительных, недоверчивых людей. Чего я хочу от него? В чем подозреваю?
Человек идет на завод. Тут все просто и ясно.
Я глубоко вздохнул и посмотрел на Хидашели. Он о чем-то весело разговаривал с товарищами и Маринэ. Я не подозревал, что так люблю Левана.