Поздним вечером во двор Лапсаргов прикатила машина "скорой помощи". Никто не знал, кто ее вызвал - мать, жена, соседи или кто-нибудь из центра. Русиня отвезли в больницу, где двери комнат открывают только с наружной стороны. Притом ручками, которые вынимаются. Когда медики увидели у Лапсаргов кучу разбитой посуды, у них не осталось сомнений, с кем имеют дело.
Сев уже не продвигался за день на десять процентов, потому как самого дюжего механизатора в самое неподходящее время вырвали из строя. Колхоз не укладывался в запланированный десятидневный график. Не за горами был и сенокос. Если Русинь останется в доме, где двери без ручек, полетят все планы. Поэтому председатель взял цветы, выловленных в колхозном озере угрей и поехал в больницу, чтобы поблагодарить персонал.
После довольно продолжительных переговоров медики признали, что Русинь совершенно здоров. Просто он коллекционирует переживания от битья посуды. Так сказать, доставляет себе маленькое внепроизводственное удовольствие. Завел себе хобби. Разве коллекционеров марок и медных подсвечников сразу кладут в больницу? Нет, конечно. Упрекнуть его можно лишь в том, что он слишком часто повторяет:
- Я зарабатываю, могу себе позволить!
Но если человек и впрямь зарабатывает, почему бы ему и не потешиться. Кто имеет право лишить заботливого сына, хорошего мужа, любящего отца его скромного внепроизводственного увлечения, хоть и стоит оно бешеных денег?
Чтобы колхоз снова уложился в графики и чтобы в семье был мир, председатель обещал Лапсардзиене и Хенриете, что впредь сервизы будет покупать колхоз и выдавать Русиню как премию за хорошую
МУЧНОЙ БРАНДМАУЭР
Если бы не трое детей, Лония, ей-богу, наложила бы на себя руки. С мужем бы она рассталась с легкой душой. Любовные безумства позади. Уж Вилис нашел бы другую - в бобылях не засиделся. Сил в нем достаточно. Лицом, правда, не киноактер, но сверкнет зубами, - любая баба растает.
Но какая несправедливость! Какое коварство! Прямо хоть вешайся.
Если бы не детишки… Детишки… Дура я взбалмошная! Убить меня мало! О своем счастье плачу, будто оно горе какое. Золотые вы мои! И как мне могло такое в голову прийти? Покинуть вас и этот свет. Дура неблагодарная! На судьбу клевещу. Да пусть они подавятся! Пусть удушатся в своем хлеву! Как пришла, так и уйду. На душе только тошно: воровкой выставили, беспутницей прозвали.
Лаздиене умерла, и на ферме бывшего хутора Мазги остались четыре доярки: Берта, Херта, Погулиене и тетушка Викштрем. Сообща вчетвером стали они доить и ухаживать за осиротевшими коровами - пятой группой. Временно. И уже с первых дней подняли крик, что выбиваются из сил, так, мол, и дух испустить недолго. Пусть начальство даст человека. Им-то какое дело, что ферма на отшибе. Они тут годами живут, не жалуются. Вон хутор Кадикисов стоит пустой. Домина там - что твой замок.
К тому времени, когда доярки грозились пригнать лишних коров к конторе, все разрешилось само собой.
Лония с Вилисом, свекровью и тремя детишками распрощались с городом и стали подыскивать место в колхозе. Лонии, недавней деревенской девчонке, до смерти надоело шить сорочки на фабрике. Вилис работал на дорожном катке, утюжил асфальтовые покрытия. Квартирка была мала, жили скученно, ссорились. И на той, и на другой работе очередь на жилье еле-еле продвигалась.
На хутор Кадики семейство Межгаров переехало под осень. Обзаводиться коровой, покупать сено не имело смысла. Но раз нет коровенки, запускать в загородки поросят тоже не дело. Для почина раздобыли петуха, шесть кур, пушистого котеночка и щенка. Молоко и мясо можно было купить в колхозе. За хлебом, как и за всем остальным, приходилось ездить в центр.
Лонии досталась пятая группа коров, Вилису - довольно приличный трактор.
Колхоз помог привезти сухие дрова. Можно было начинать топить. На всю катушку, как выразился Вилис. Бревна и каменный фундамент требовалось сызнова приучать к теплу.
Как водится, в построенном на совесть доме старохозяев, оставшемся без должного присмотра, изъянов обнаружилось множество. Случайные прохожие да сезонники ничего не прибавляли, лишь отдирали то, что стало пошатываться или отлупилось.
Семья Межгаров была не из тех, кто ищет легкой жизни, приглядывает местечко, где можно полеживать на боку.
Лония была жива, расторопна, легко могла взвиться. От детей требовала честности всегда и во всем.
Как-то раз Юрка принес домой карманный нож. Нашел, говорит, на дороге. Мать заставила его протопать назад все пять километров и положить нож на то место, где он лежал.
- Может, тот, кто потерял, пойдет искать и увидит.
- Я-то положу, мама, а кто-нибудь другой возьмет и унесет.
- Его дело, важно, чтоб ты не унес.
Вилис смотрел на случившееся куда спокойнее:
- Раз ты так, могу приколоть на дверях конторы записку.
- Никаких записок, пусть сходит и положит на место.
Юрка надулся, но пошел. Знал: с мамой лучше по-хорошему. Иначе огреет хворостиной по ногам, а то и по спине.
В хлеву чувствовался достаток. Коровы спокойные. Доярки на вид приветливые. Швыряться кормами не могут, однако всего, что нужно скоту, хватает. Показателями ферма не блещет, но никогда не опускается настолько, чтобы ее прорабатывали на собраниях или пропечатывали в газетах.
В Мазгах не было доильного зала, не было и молочного провода. Доили аппаратами и в бидоны. Каждая доярка заботилась о своей группе коров. Зарабатывали хорошо, председателя и зоотехника не ругали, с воплями и жалобами в хлев не зазывали. Начальство и без того понимало: дальнюю ферму нужно хорошенько набить кормами. Главная распорядительница в хлеву тетушка Викштрем не раз предупреждала:
- Если скоту давать будет нечего, мы уйдем.
Это были не пустые угрозы. У всех поблизости были дома, семьи. Херта, Погулиене и тетушка Викштрем уже вошли в лета, когда можно выбирать - работать или нет. Только Берта пребывала в той зрелой поре, когда мужчины оглядываются: как там, мол, с обратной стороны.
Лония, мать пацана-школьника и двух дошколят, в этом обществе выглядела девчонкой. И, видно, была такой же наивной. Поэтому старшие не скупились на поучения. На третий день принесли в хлев вина, выпили за новенькую и наговорили семь бочек арестантов.
Херта:
- В среднем мы с коровы надаиваем три с половиной тысячи. Не бог весть что, но не так уж и мало. Что бы ты ни делала, всегда помни о среднем надое. Если начнешь равняться на рекордисток, хлебнешь лиха. Нечего коров взвинчивать.
Берта:
- Не смей!
Погулиене:
Для кормилицы коровки
Я добра не пожалею:
Утром ей муки подсыплю,
Репки вечерком подкину.
Тетушка Викштрем:
- Всем жить надо: скотинке, тебе, нам.
Лонии малиновая настойка быстро ударила в голову. На глаза навернулись слезы. К каким замечательным людям попала! Она начала рассказывать о детстве, о том, как мама брала ее с собой в хлев. Как учила кормить скот. Она бы осталась в деревне и поныне, жила бы, работала. Но после одной слякотной осенней толоки Вилис посадил ее в грузовик и привез в свою городскую квартиру. Отец Лонии скоро умер. Мать пережила его ненадолго. Так вот порвалась связь между городом и деревней.
Когда обстоятельства потянули обратно в село, возвращаться в родные края не захотелось. Лучше на чужом месте начинать все заново.
Говорят, если хочешь узнать человека, поработай с ним годик в хлеву.
Лония успела проработать всего три дня. Она глядела на окруживших ее женщин влажными от умиления глазами. По дороге домой слезы высохли, но волна пережитых чувств докатилась до хутора. Вилис добавил радости, сказав, что в мужском кругу был принят за своего. Начинает понемногу осваиваться.
Скотницы как бы поставили точку трехдневной вступительной части. Херта, Берта, Погулиене и тетушка Викштрем высказали свои соображения. Лония с ними чокнулась. Значит, поняла все.
Во время вечерней дойки новенькая не знала, как быть, что говорить. Со склада, где хранились комбикорма, каждая доярка отсыпала часть муки себе. Немного, правда, - всего кулек, чтобы удобно было опустить в хозяйственную сумку. Рядом со складом на стене висела шикарно оформленная доска объявлений. На ней разные сообщения, краткий обзор соцсоревнования и подписанная главным зоотехником карта дневного рациона. Сколько скоту положено сена, сколько сенажа, силоса, корнеплодов. А также - сколько комбикормов.
Горсть муки весит немного. Но горсточка к горсточке, кулек к кулечку - и глядишь, вымя не такое налитое, как хотелось бы.
Лония понимала: стоять у доски и демонстративно читать раскладку зоотехника глупо. Но не нашлась, что делать.
Упрямая поза, прикованный к машинописному листку взгляд, естественно, действовали на нервы.
Первой не выдержала тетушка Викштрем:
- Ну, что сверяешь, изучаешь? Хлев не лаборатория. Разве лучше покупать в магазине хлеб и крошить в корыто?
Лония обернулась.
- Что покупаешь, то куплено, а что берешь так, то крадено.
Будто горячий уголь ткнула в воспаленное место. Херта затрясла вымазанным в муке пальцем у Лонии под носом.
- Допрыгалась в городе! Голодранкой вернулась! И еще поучать нас вздумала!
Берта уперлась руками в широкие бедра, глаза вспыхнули, засверкали:
- Не смей!
Лишь Погулиене пропела как ни в чем не бывало:
- Что вы, сестрицы, юбками трясете! Расшумелись, развоевались! Мы должны друг за дружку держаться. Нам вместе жить, работать. У тебя, деточка, еще нет своей скотинки. Из коровьей муки мужу каши не сваришь. Появится телочка, поросеночек, понадобится горсточка-другая и тебе. Сейчас твою долю утруски мы замесим для своих животных. Наладишь хозяйство - твоя доля не пропадет.
Воркование Погулиене не помогло.
Лония дрожала от негодования.
- Что моей группе положено, то она получит. Если не взвесит тетушка Викштрем, попрошу весовщика из центра.
Тут застрекотали все разом. Они, мол, порядочные женщины! Новенькой все равно никто не поверит! Как она докажет? И кто сюда побежит, какой дурак захочет врагов себе наживать?
Потом пар вышел. Берта опустила руки.
- Не смей! Лучше принеси завтра банку, промочим горло, восстановим в хлеву мир.
Позже Лония не раз задумывалась. Может, надо было по-хорошему? Поговорить, поспорить, попытаться усовестить. Может, бабы и вняли бы. Но у кого вспыльчивый нрав, тому в подобном случае сдержать себя трудно. Скажем прямо - невозможно.
Так за считанные минуты в хлев пришла вражда и отрезала пятую от остальных четырех, что недавно с такой сердечностью приветили ее и обласкали.
Возбуждение Лонии тоже прошло. Остались тяжесть в голове и опустошенность.
Но разве обязательно ходить со всеми в обнимку? Впрягусь в работу, и пусть попробуют мне помешать. Буду стараться! Докажу! Посмотрим, чья возьмет!
Мысли складывались в фразы, краткие, как лозунг. Наверное, в тот миг иначе и нельзя было. Каждое внутреннее решение прежде всего призыв к самому себе. Самовнушение, тормошение, а уж потом рывок!
Отныне каждое утро походило на прыжок в прорубь. Прыжок новичка. В ледяную стужу.
Осталось одно утешение - коровы. Они по-человечьи тянулись навстречу. Приветливо мотали головой, будто понимали одиночество Лонии в хлеву. Скотина сразу чует человека. Но разве другие бабы к своим коровам относились плохо? Вовсе нет. Так же ласково с ними разговаривали. Ногами не пинали. Рукоятками вил по ногам не били. Трудились с грубоватой сердечностью деревенских баб. И обкрадывали их. Тех самых буренок, для которых не жалели добрых слов, которым почесывали лбы.
Откуда скотине знать, сколько муки отпустил ей зоотехник. Она доверчиво смотрела на кормилиц, которые одной рукой давали, другой отнимали.
Херта, Берта, Погулиене и тетушка Викштрем после первой схватки несколько притихли. Выжидали, наверное, и впрямь не прибежит ли кто ферму проверять. Набивали кулечки не так откровенно. Выбирали время, когда Лония хлопотала у своей группы.
Но отношения не изменились к лучшему ни на каплю. Лония не хотела, да ей и нечего было сказать. Доярки, проработавшие в хлеву невесть сколько лет, считали себя здесь хозяйками.
В первые дни вражды четверка трудилась молча. Но постепенно вернулись разговоры, зазвучал смех. Бабы переговаривались, рассказывали друг другу сплетни. И делали вид, что не замечают Лонию.
Их было четыре. Новенькая одна. Строптивая в своем одиночестве - нате выкусите! Работящая и требовательная.
Комбикормов - чтобы до грамма!
Одержимая страстью доказать!
Заткнуть за пояс тех четырех!
Она как-то слышала, что сколько раз в день корову ни дои, выжать молока побольше не удается. Зато если кормить чаще, удои повышаются.
Назло четверке Лония Межгаре стала лишний раз наведываться в хлев. Чтобы задать корм своей группе. И никакой не дополнительный. То, что отпущено по норме. Стала как бы подносить коровкам полдник. Это уже был вызов.
Коровки Лонии смачно уплетали подношение. Остальные тянули шеи, беспокойно переминались и мычали.
Бабы прибежали в хлев. Не для того, чтобы натрусить своим сена. А накрутить хвост упрямице. Гвалт стоял почище, чем весной, когда коров впервые выпускают на пастбище.
Взбучка не пошла впрок. Лония продолжала приходить к полднику.
Тетушка Викштрем как главная распорядительница в хлеву немедля позвала бы кого-нибудь поважнее из начальства. Но четверка опасалась начать контрнаступление при публике. Поди догадайся, что у этой Межгаре за пазухой. Возьмет еще расскажет про корма, наговорит черт знает что. Доказать-то не докажет, но коллектив ославит. Поэтому лучше самим с ней справиться. Только вот как?
Кто знает, как долго бы кипели страсти из-за коровьего полдника, не нагрянь бригада с проверкой, одна из тех, что время от времени сваливаются как снег на голову. Проверяющие были люди толковые. Говорили по делу, голоса не повышали. Подсчитывали запасы, сравнивали с количеством дневного рациона на доске объявлений.
Долго размышляли о полднике.
Лония слушала и ушам своим не верила. Доярки, которые только что готовы были растерзать ее, выцарапать глаза, ворковали, будто сестры родные.
Херта:
- Мы тут пробуем и так и сяк, как лучше, чтобы побольше взять молока. Лония вон согласилась, первая начала. Ишь что получается, когда коровам еще и полдник подносишь.
Берта:
- Только не надо обезьянничать. В тот раз, когда нас повезли в Сигулду опыт перенимать, там по конвейеру пять раз в день корма подавали. Так то хлев ученых! Наука!
Погулиене:
- Да, мы еще так щедро не можем. Деревенского человека того и жди какая-нибудь напасть подстережет. Не сегодня, не вчера так повелось. У наших предков тоже всякое бывало.
Зима со снегом,
С дождями лето,
Сырая осень
С холодным ветром.
Тетушка Викштрем:
- Мы-то хотели бы, да и скотинке охота. Но вот не всегда получается. Лучше, пожалуй, нажимать на другие кнопки. Придется с этим полдником кончать.
Комиссия была того же мнения. Еще дружески пожурила опытных тружениц. Взвалили, мол, на горожанку лишнюю работу. Разве можно? Так недолго и от села отпугнуть.
А тетушка Викштрем подхватила на своей дудочке:
- Что правда, то правда. Молодому ведь всегда кладут воз повыше. Но Лония у нас боевая. Сама рвется! Мы, старухи, за ней не поспеваем.
Лония хотела вмешаться, сказать, что все это ложь. Уже открыла было рот, но запнулась. Руководитель комиссии, видя, как меняется выражение ее лица, решил, что это от робости. Расхваливали человека, он и не знает - улыбаться ему или оставаться серьезным.
Члены комиссии пожимали ей руку, кто-то крепко стиснул локоть, кто-то дружески похлопал по плечу.
Дверь закрылась. Все пять женщин оказались рядом. Когда гости - званые и незваные - уезжают, для оставшихся наступают секунды легкого смятения.
Старшие не сказали пятой ни слова. Пусть сама смекает, кто в хлеву посеял вражду, а кто всей душой за мир.
Лония вошла в раздевалку, сняла халат, набросила на плечи черный полушубок и вышла из коровника. До вечерней дойки времени достаточно. Можно часок повозиться дома.
Хитрость доярок ничего не изменила. Лония по-прежнему следила, чтобы ее коровы получали строго по норме. Четверка, как обычно, опускала в сумки кулечки.
Кормить полдником Лония перестала. Но в хлеву все равно задерживалась дольше остальных. Чтобы скребком и щеткой прочесать спины и бока своим коровам. Брала с собой на ферму сына-школьника.
Пусть проветрит голову после школы, привыкает к скотине.
- Глянь, хочет молоко лобызаниями выжать.
Сказала это Херта. Полушепотом Погулиене. Но так, чтобы Лония услышала.
От одной ласки бидоны не наполнятся. Но если коровенку кормить как положено, а вдобавок холить, она отпускает молоко щедрее. Неукраденные граммы делали свое. В сводке соцсоревнования Лония медленно, но неуклонно поднималась вверх.
Этого нельзя было допустить ни в коем случае. Когда литром больше или меньше, не беда. Но если разница накапливается в сотнях, того и жди начнут искать причину. Почему Лония может, а вы нет? Стартовали-то все вместе, откуда у одной вдруг такой рывок?
Что было делать четверке?
Побежать за Лонией со щеткой в руках? Ходить с дурацким видом по хлеву со скребком? Отказываться от мешочков? Потребность взять горсточку уже вошла в кровь. Осталось одно - отравлять радость труда. Рано или поздно выжить из хлева. Неугодных людей выживают. Это древний и хорошо проверенный способ. Если умело им пользоваться, ни одна душа не догадается. Нужно лишь выставить неугодного человека в таком виде, чтобы даже собака не захотела взять хлеба из его рук.
В трудолюбивой и насквозь порядочной Лонии нельзя было найти червоточинки. Не за что было зацепиться. Значит, надо продолжать старым способом: капать на нервы, пилить до тех пор, пока не лопнут.
Муж Лонии, человек с технической жилкой, смастерил ей легкую, как игрушка, лопату выгребать навоз. Когда Лония в первый раз увидела свое орудие в навозной жиже, в самом мокром месте, она подумала, что это случайность. Вытерла гладкую, как зеркало, рукоять и продолжала работу. Но когда в свежей коровьей лепешке нашла скребок и щетку, все стало ясно. Потом пришлось подбирать в проходе и части доильного аппарата. Оставить коров недоеными? Бежать за зоотехником и милиционером? Сегодня лопата, скребок, щетка, аппарат. А завтра? Разве мыслимо уследить за каждой дояркой, предвидеть следующую пакость. Сама начала борьбу, сама ее и веди. Молча. Без единого слова ругани. Внешне спокойно, в полном согласии. Глянет кто со стороны, ритм на ферме - лучше не бывает. Все доярки ловко орудуют аппаратами, подают корм, чистят проходы, следят, чтобы коровы лежали на сухом - любо-дорого глядеть.