Гости ходили из комнаты в комнату, осматривались, желая, видимо, обнаружить что-то особенное. Зацепку какую, чтобы объяснить истинный смысл послеобеденного музицирования. Исподтишка наблюдали за хозяином. Но взгляд его был ясен и действия не вызывали подозрений. Надо было принять на веру: старику захотелось оригинально провести вечер.
Поросенок был накормлен. Корова выведена на лужок, паслась на отаве. Петух вместе с курами копошился за дровяным сарайчиком.
Солнце клонилось к закату. Бутылка коньяка, купленная по случаю концерта, опорожнена на вершок.
Можно было начинать.
- У меня тут вопрос один. Не буду ли я слишком близко в одной комнате с вами? Пойду-ка лучше в спальню.
Валтер оставил щель шириной со ступню. То ли не хотел пялиться на музыкантов: содержание дуэта явно не вязалось с внешним видом исполнителей. То ли действительно боялся, как бы не заложило уши.
Капелла начала со свадебного марша. Музыканты хорошо прорепетировали и за обещанные деньги старались играть честь по чести. Но необычность предприятия, видно, сковывала их. Инструменты плелись по нотам будто ощупью.
Дуэт Банюты и Вижута прозвучал уже уверенней. Соседи старались изо всех сил, чтобы оставить о себе добрую память. В конце концов номер должен был засвидетельствовать их творческую потенцию. Если выбор пал на них, надо было оправдать доверие.
Наконец певцы и инструменты замолкли.
Гости, притихшие, словно первоклассники перед учителем, ждали оценки. Но дверь не открывалась, хозяин не показывался.
Скрипач постучал смычком и шагнул в спальню.
Дядя Валтер сидел в мягком кресле, откинув голову на спинку, и смотрел в потолок. На лице покой, как у крестьянина, упрятавшего под крышу последний воз сена.
Концерт был окончен.
Окончена и жизнь.
Врача привезли через час и шестнадцать минут.
- Переживание было настолько сильным, что дядя Валтер не выдержал.
Осталось лишь выписать свидетельство о смерти.
После похорон, перебирая отцовские вещи, сын Валтера нашел в старом, затасканном кошельке сложенный маленьким квадратиком, истершийся на сгибах лист бумаги. Каждая буковка тщательно выведена, строчки тесно прижаты одна к другой.
Старый Валтер, видно, списал откуда-то рассуждения поэта Карлиса Скалбе о музыке "Банюты".
"Она как старый лес, куда входишь, поддавшись зазывному, мелодичному шелесту, и вдруг замечаешь, что перед тобой распускается один из тех непорочных цветов, которые можно найти только в лесных глубинах".
Дальше следовала цитата из Судрабкална, по всей вероятности, о той же постановке.
"Изумительная легкость птичьих трелей, что разлиты в музыке, кажется явлением другого мира. Он тоже наш, но существует лишь как предчувствие, бесплотный еще феномен".
Сын и невестка были в полном недоумении. Никогда в жизни их разговоры с отцом не касались оперных постановок.
- В цирк папочка ходил, - вспоминал молодой Валтер. - Когда приезжал в Ригу за покупками, оставался на ночь. И всегда говорил, что попытается раздобыть билет. Когда возвращался, мы спрашивали, что видел, как понравилось. Он неизменно отвечал: "Лучше всех были воздушные акробаты". Мы ведь в цирке не бываем. Туда больше деревенские ходят. Если на работе удается достать билет в театр, другое дело. А папочка о театре и слушать не хотел.
На похоронах Валтера все только и делали, что гадали, строили предположения, но яснее от этого ничего не стало.
Дядя Валтер ушел со своей тайной, и тайна эта раздражала. Как могло случиться такое, о чем в ближайшей округе никто и слыхом не слыхал? Когда здесь друг о друге знают все, включая содержимое шкафа и величину вклада на сберкнижке.
Старому Валтеру скрывать было нечего. Расскажи он, в чем дело, народ посмеялся бы и забыл.
В июне 1941 года Валтеру случилось провести день в Риге. Поезд обратно шел ночью. Валтер бродил по улицам и остановился у оперного театра. Он прожил без малого сорок лет и ни разу не открывал двери театра. Валтер всегда считал, что можно и чего нельзя себе позволить. Борозда не позволяла отрываться от дома, скудный достаток приучил быть скромным в желаниях. Но волна перемен во всей жизни сдвинула его с привычного круга, увлекла с собой и стала швырять. В ушах звенело: открыты все пути! Дорогу способностям! Раз так, отчего ему не пожертвовать один вечер опере? Хоть узнает, что она собой представляет. Валтер даже не поинтересовался, какой спектакль идет. Купил билет, и билетерша, сама приветливость, отвела его на левую половину, показала шестое место в четвертой ложе. Он сидел оцепенев, боясь шевельнуться и жадно впитывал все, что происходило на сцене, в оркестровой яме и в ложе. У него затекли ноги. Но он не смел их вытянуть, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть. И только когда плечом нащупал опору, расслабился. Рассмотрел разукрашенный столб, который поддерживал ложу, - выше над ним, наверное, тоже сидели люди. Он не знал, как тут что называется, но опора ему показалась надежной, как липа в его дворе. Он даже позволил себе взглянуть украдкой на сидящую рядом женщину.
Если дни свои проводишь в борозде, в хлеву да на лугу и оттуда впервые пришел в оперу, от переживаний холод пробирает по спине.
На соседнем стуле сидело божественное создание. Валтеру показалось, что они всю жизнь ходили в этот дом, смотрели вдвоем на великолепие сцены, слушали, как взмывает и потом рассыпается на мелкие брызги музыка. В антракте он не осмелился выйти в фойе. Сидел на стуле и смотрел через плечо, как мимо ложи бесшумно плывет публика. Вошло создание.
- Вы все еще во власти музыки?
Деревенский житель и рта не раскрыл. Только согласно кивнул.
Подняли его аплодисменты. И божественное создание.
Повернулась, заглянула в глаза и, словно только что заметив его, удивилась:
- Я всегда хожу на премьеры. Тогда чувствуешь подлинное волнение. И сижу на пятом месте. Раньше я что-то не замечала вас.
Создание вышло и оглянулось:
- До следующей премьеры.
В следующий раз Валтер открыл двери оперы после войны. Просмотрел три премьеры. И все на левой половине, в четвертой ложе партера, на шестом месте. Но божественное создание на пятое место не пришло.
Валтер женился и в оперу больше не ездил. Целых пять лет. Но потом его снова потянуло к четвертой ложе. Покупал он не один билет, а два. Пятое место всегда оставалось пустым.
Много раз хотел Валтер рассказать жене о "Банюте", пригласить в Ригу. Однажды даже предложил:
- Может, сходим в оперу?
Жена посмотрела на него как на лунатика:
- Сдурел, что ли?
Валтер подумал: и вправду сдурел. Разве у нормального человека звучали бы в голове голоса:
"Останься, молю я! Ты моя звезда светозарная! Ты мое счастье волшебное".
Оттого нет-нет да и повторял:
- На каждого к старости молодая удаль находит. Дурак, ей-богу.
И находила эта удаль на него как раз в ту пору, когда телячье сено сушилось в зародах, а большой сенокос еще не начался.
Музыкальные критики уверяют, что дуэт Банюты и Вижута - лирическая кульминация оперы. Что ей присуща широкая плавная мелодичность и огромная эмоциональная сила.
Разговоры о дяде Валтере до сих пор не смолкают. Высказываются самые невероятные предположения. Ох, если бы кумушки знали, что покойник всю жизнь прятал от жены "Банюту". Если бы смекнули, что старый телятник на конференции, устроенной популярным журналом, отказался говорить потому… Да, почему? От него хотели услышать про гармонично прожитую жизнь. Но разве мог он рассказывать о ней, если в голове сама ни с того ни сего звучала мелодия:
"Останься, молю я! Ты моя звезда светозарная, ты мое счастье волшебное".
Дядя Валтер хотел говорить о всех тех, кто разводятся и женятся заново, о всех, кто живет шиворот-навыворот, о чести и бесчестии. Но заупрямился и молчал. Оживился лишь после конференции, когда рижские гости спросили, как спорится работа.
- Косим по утрам телячье сено, ставим в зароды.
ЛУЧШИЙ РАЦИОНАЛИЗАТОР
В журналистских поездках я всегда стараюсь побывать на выставках местных рационализаторов и изобретателей. Иной раз глянешь на хитроумные поделки деревенских умельцев - рот разинешь. До того они просты и гениальны. Придет ли в голову ученому, инженеру или конструктору, что вязка веников тоже требует технической смекалки? Да никогда. Веники вязали, вяжут, будут вязать и впредь. Велика ли хитрость - сложил березовые ветки в пучок, затянул проволокой, насадил на рукоять, и все дела. Метла готова. Ну, положим, кто-нибудь еще накинет петлю, чтобы поплотнее уложить ветки, покатает, примнет и только после этого оплетет проволокой.
А тут один смекалистый дед возьми да изобрети нечто вроде тисков, какими встарь пользовались седельных дел мастера. Вложил в них прутья, а сам сидит на табуретке и закручивает болт, точно заводит патефон. Когда ветки стиснуты, остается лишь укрепить комель. Какой экономический эффект у его изобретения, судить не берусь. Но метлы получаются прочные, изящные на вид, и главное - чисто метут. Деревенский рационализатор о научно-технической революции подчас и не слыхал. Получив гвозди, гнущиеся от первого удара молотка, не размышляет о том, чего не хватает металлу, соответствует ли длина ножки толщине, просто мастерит приспособление, которое не дает гвоздю скособочиться. С таким костылем всадишь куда угодно не только гвоздь, а любую проволоку. Если в хозяйстве есть человек, который все это рационализаторское движение вдохновляет и направляет, деда занесут в финансовую ведомость, глядишь, и вознаграждение получит.
Другое дело веники. На заводе никогда их не вязали и вязать не будут. Значит, неоткуда взяться фабричному браку, который требовалось бы искоренить. Поэтому тиски славного старичка попали на выставку лишь с целью поощрения творческого духа. Зато костыль для гвоздя демонстрируется вместе с техническим паспортом и портретом изобретателя.
Чересчур заумные экспонаты я пропускал. Они больше для людей техники. Я предпочитал вертеться в толпе возле тех стендов, что понятны и неспециалисту. Где выставлены творения пожилых деревенских папаш. В этом был свой резон. Старики, как и дети, хитры на выдумку. Такое придумают, что иному и не снилось.
Ладно, в вениках я разобрался, как удержать стоймя гвоздь, - понял. Что делать с вихляющим колесом - тоже.
Вдруг я остановился. Гляжу в умные, хитроватые глаза седого деда. Читаю:
"Миервалдис Валле. Один из активнейших рационализаторов района. В результате внесенных им рационализаторских предложений сэкономлено значительное количество кормов. Поднялись суточные привесы свиней".
И больше ни слова. Лаконизмом стенд превзошел все остальные.
Однако умный, чуть плутоватый взгляд притягивал. Захотелось встретиться, побеседовать, узнать, в чем суть изобретений.
На второй день я уже был в Ранкуле. Решил сначала поговорить с руководителем хозяйства. Пусть он с высоты начальственного кресла оценит творческий вклад старика. Расчет мой был прост: о лидере районных изобретателей даже самый молчаливый руководитель проговорит не меньше часа.
Хозяин кабинета сразу как-то заторопился, заерзал.
- Ах, Миервалдис Валле? Да старику уже под семьдесят. Прибаливает. Вряд ли стоит его беспокоить. Встанет на ноги, окрепнет, тогда и навестите.
- Не могли бы вы рассказать, в чем суть, чтобы не приходилось второй раз отрывать вас от дел.
- Ну, вы сами знаете, что корма это основа основ. А с этой основой у нас временами не все благополучно.
- И Миервалдис Валле…
- Не только он. Наши животноводы вообще сознательный народ. Особенно на лучших фермах. Я мог бы отвезти вас в Страутыни. Очень спаянный коллектив там, слов нет.
- Миервалдис Валле работает в Страутынях?
- Нет, он теперь болеет.
- А когда был здоров, то работал в Страутынях?
- Нет, в Либеках, где шесть откормочных корпусов. Но если говорить о Страутынях…
- Скажите, а в Либеках, где работает Миервалдис Валле…
- Он теперь болеет.
- Но когда работал…
- Да, там тоже неплохой коллектив. Но в Страутынях у нас прирост живого веса больше.
- А когда в Либеках еще работал Миервалдис Валле, то как?
- Он не допускал, чтобы растаскивали корма.
- И что же он делал?
- Он уже несколько лет числится на ферме ночным сторожем.
- На других фермах тоже есть ночные сторожа?
- Знаете, люди ведь бывают разные. Иной свое рабочее время проспит…
- Значит, Валле поймал много расхитителей?
- Ни одного.
- А как же?
- Не допускал, чтобы растаскивали корма. Понимаете, что в корыто положено, то свинья обязана съесть.
- Он что, силой запихивал в свинью корм?
Видимо, я потерял самообладание. Руководитель вертелся на стуле, словно его посадили на бочку с динамитом.
- Вам легко говорить. Но мы должны думать о дополнительных площадях, где разместить добавочный приплод.
Я понял, что ясности не добьюсь.
Бывает, человек работает за десятерых, а говорит - еле языком ворочает. Могло, конечно, статься, что у руководителя голова была настолько занята глобальными проблемами, что Миервалдис Валле ему казался еле заметной точкой. Возможно, он не хотел признаться в своем неведении. В самом деле, на что это похоже: руководитель не знает, каким образом его работник попал в число лучших рационализаторов района. Оставалось только одно - выкручиваться общими фразами.
Я подавил раздражение и любезно простился.
Председатель был сама приветливость:
- Будете всегда желанным гостем. У нас действительно есть люди, о которых стоит рассказать республиканскому читателю.
Я понял: Миервалдис Валле не из них. Видать, такое натворил, что не искупить никакими чудесами рационализации.
Личность сторожа, однако, притягивала меня все больше и больше. И я решил его навестить.
На хуторе меня бурно встретили две лохматые собачонки. Дверь открыла веселая старушка.
- Я к больному.
- Какому больному?
- Ну, Миервалдису Валле.
- А вы что, доктор?
- Нет.
Секунду подумав, старушка все же согласилась:
- И впрямь, неповоротлив стал. Не то что больной, а так, серединка на половинку. Словом, старый пень. Но в постели сроду не лежал. Вы, часом, не из тех, кто животы изучает? Прошлый месяц тут такие бродили. Допытывались, что едят, как едят. Теперь ведь разные ходят. Иной спрашивает, отчего у меня так мало детей? А может, вы из тех, кто регистрирует скот?
Старушка сыпала словами, как из мешка. И словно нарочно отводила мысль все дальше в сторону. Точь-в-точь как руководитель хозяйства. Никак сговорились объехать меня на кривой.
Я вклинился в монолог и спросил:
- А с самим Миервалдисом Валле нельзя поговорить?
- Отчего же нет? Ступайте в сарай. Старик там тренируется.
Я уже ничего не понимал.
Зашел в сарай. У одной стены ржавели допотопная косилка и пружинная борона, высились кучки минеральных удобрений. На другой были прикреплены мишени, каких полно в любом городском тире. Миервалдис Валле меня не видел. Брал согнутые пополам обойные гвозди с отбитой шляпкой и самой обыкновенной рогаткой посылал в мишень.
- Добрый день!
- Будь здоров!
Пенсионер ответил и даже не оглянулся. Выпустил три гвоздя и только после этого повернулся ко мне. Видимо, думал, что заглянул кто-то из своих.
- Пришел расспросить о ваших рационализаторских достижениях.
- Какие там достижения! Но денюжки набегают.
- Может, сходим на ферму, посмотрим ваше детище?
- Да вон оно. - Миервалдис Валле протянул мне рогатку.
Должно быть, вид у меня был ошарашенный.
- Что свинье положено, свинья должна съесть.
- ?
- Не даю никому растаскивать корм.
- ?
- Видите ли, когда-то на ферме держали кошек. Те ведь свиной корм не едят. Другое дело - мышей. Бывает, и крысу задушат. И вообще, там, где кошка, там крыса знает свое место. Но тут приехали из санэпидстанции, составили акты и приказали всех котов ликвидировать. Якобы разносят заразу и мешают выполнить план по свиньям. Наш-то послушный. Раз велено котов извести, сказано - сделано. Но потом, как развелось этих хвостатых, хоть караул кричи, кишмя кишат. Гарцуют по корытам, что твое войско черное. Поросям спать не дают. Уши обгрызают. А те визжат, как оголтелые. Травить ведь тоже нельзя. Свинья сожрет, а в плане убыток. Ну, значит, стал я по ночам от нечего делать постреливать крыс. Без всякого шума. Попадал неплохо. Утром выложу перед хлевом в один рядок. Заведующая фермой пересчитает, и делу конец. Только вот не могли придумать, как оплачивать. Бухгалтеры говорят, нет такого закона, чтобы за отстрел крыс деньги платить. Поэтому теперь каждый месяц пишут в бумагах, что я, мол, выдумываю всякие рационализаторские предложения. Мне-то что, лишь бы копеечка шла. Поначалу у меня с этой стрельбой не ладилось. У рогатки ни ствола, ни прицела. Нужно все на глаз определить, чуять рукой, на сколько оттянуть резинку. Просто нужно наловчиться. Как вдеть резинку в трусы. То слишком тесно, то, напротив, слишком слабо. Вначале мне платили пятьдесят копеек за крысу. Но когда я за ночь настрелял и выставил у дверей штук пятьдесят, в конторе возмутились. Если за каждую ночь платить двадцать пять рублей, это, мол, ни в какие ворота, это, мол, разбазаривание народных средств. Я сказал, мне-то что, пусть они плодятся. Но в конторе уже не согласны. До тех пор уговаривали, пока я не взял на себя повышенные обязательства - одну крысу за десять копеек. Но теперь я стал умнее. Отстреляю, сколько захочу, и конец. От чрезмерного старания только людям беспокойство. Зачем зря их огорчать - опять может статься, что нормы придется пересматривать.
Миервалдис Валле рассказывал с увлечением. Я провел у гостеприимных старичков целый день. С тех пор не пропускаю ни одной выставки рационализаторов и изобретателей.
Выдумка у сельских умельцев дай бог всякому.
БИКИСКОЕ ПИВО
Элгара Бикиса словно вытащили из воды.
В последний раз дождь прокапал одиннадцать дней назад. Поэтому вымокший человек на дороге являл собой чудо и надежду одновременно. Бикиса уже в который раз спрашивали:
- У вас там что, ливень прошел?
Элгар не отвечал. Это можно было истолковать двояко. То ли мужик надулся от гордости, что облако изволило пролиться именно над его грядками. То ли хватил лишнее и не в состоянии языком шевельнуть. Многие потом уверяли, что Бикис, проходя мимо, обдал их спиртным духом. Таким, бывает, шибанет в нос в магазине, если в небрежно брошенном ящике разобьется бутылка.
О спиртном духе вспомнили уже потом. А тогда каждый встречный смотрел на Бикиса как на чудо и надежду. Весна была засушливая. Полям и приусадебным садикам не хватало влаги. Посевы беспомощно желтели.