Два первых романа Константина Федина - "Города и годы", "Братья" увидели свет в 20-е годы XX столетия, в них запечатлена эпоха великих социальных катаклизмов - первая мировая война, Октябрьская революция, война гражданская, трудное, мучительное и радостное рождение нового общества, новых отношений, новых людей.
Вступительная статья М. Кузнецова.
Примечания А. Старкова.
Иллюстрации Гр. Филипповского.
Содержание:
М. Кузнецов. Революция и судьбы гуманизма 1
Города и годы 4
Братья 80
Примечания 155
Комментарии 155
Конст. Федин
Города и годы
Братья
М. Кузнецов. Революция и судьбы гуманизма
Перед нами два первых романа Константина Федина - подлинного художника, чье имя не нуждается в пространных рекомендациях.
Эти книги Федина увидели свет в 20-е годы, в них запечатлена эпоха великих социальных катаклизмов - первая мировая война, Октябрьская революция, война гражданская, трудное, мучительное и радостное рождение нового общества, новых отношений, новых людей.
При всем различии жизненного материала, героев, самой манеры повествования - есть в этих произведениях некое внутреннее единство. Революция и гуманизм, революция и искусство, место интеллигента в великом всенародном движении - вот что жгуче волнует автора, что "переходит" из романа в роман. В этом смысле можно говорить о некоей перекличке двух формально между собой не связанных произведений.
Федин вспоминает: "С 1922 до 1924 года я писал роман "Города и годы". Всем своим строем он как бы выразил пройденный мною путь: по существу, это было образным осмысливанием переживаний первой мировой войны, вынесенных из германского плена, и жизненного опыта, которым щедро наделяла революция".
Первая мировая война застала Федина в Германии, куда его по окончании Коммерческого института направили "для практики в языке". Он не успел уехать и был интернирован немецкими властями. На положении гражданского пленного жил четыре с лишним года. В уже цитировавшемся послесловии к роману "Города и годы" Федин писал, что его наблюдения той поры, на основе которых частью построен роман, "разумеется, не во всем совпадают с тем, что пережито Андреем Старцовым".
"Несовпадение" естественно. Хотя, как пишет Федин, "редкий роман не автобиографичен" и, конечно же, много "личного" было вложено автором в своего героя, но ведь реальные биографии Федина и Андрея Старцова подчас диаметрально противоположны.
Вернувшись в 1918 году из немецкого плена, Федин с головой окунулся в революционную деятельность. Вспоминая то необыкновенное время, в частности 1919 год, он писал:
"Я редактировал газету, был лектором, учителем, метранпажем, секретарем городского исполкома, агитатором. Собирал добровольцев в красную конницу, сам пошел в кавалеристы…
Этот год - лучший мой год. Этот год - мой пафос".
Его пафосом стала Революция, и верность ей он проносит сквозь свою долгую литературную жизнь. Революция остается его главным героем.
После гражданской войны произошел крутой перелом в жизни Федина - он навсегда связал себя с литературой. В Петрограде он встретился с Горьким, вошел в кружок молодых начинающих писателей, которым суждено было сыграть столь большую роль в становлении новой литературы. Это были - Вс. Иванов, Н. Тихонов, М. Зощенко, В. Каверин, Н. Никитин и другие. О том, что значили эти годы в творческом развитии писателя и его молодых друзей, Федин рассказал в прекрасной книге "Горький среди нас".
Горький укрепил в молодом авторе его самозабвенную, жаркую влюбленность в литературу, в писательство. Особенно заботливо, чутко, тактично поддерживал Горький попытки молодых литераторов отобразить новую, величественную революционную эпоху. Среди очерков и рассказов, которые Федин принес ему, Горький особо выделил рассказ "Дядя Кисель" - одно из тех "зернышек", из которых впоследствии вырастет роман "Города и годы".
Новая литература, рассказавшая миру об огненных годах революции, только-только начиналась. "Города и годы" - один из самых первых романов, по праву стоящий в ряду таких произведений, как "Чапаев", "Железный поток", "Разгром", "Барсуки", "Бронепоезд 14–69"… Эпос революции только создается. Путей еще никто не знает - новое талантливое произведение нередко открывает свою дорогу в искусстве. Все дышит безудержным новаторством.
В этой атмосфере и создавались "Города и годы" - роман, в котором играет, пенится, не чувствует никаких препон сила молодого таланта. Роман, обращенный к душе читателя, который сам должен был творчески восполнить недосказанное. Роман эпический и в то же время резко субъективно окрашенный, - некий своеобразный лирический эпос.
Русская революция тут представала как явление мирового порядка, как выстраданные искания всего человечества, прошедшего сквозь кошмары и ужас мировой войны… "Склеить людей в человечество" - вот чем озабочены герои романа, вот проблема проблем… В сущности, одна из центральных проблем современности - революционная человечность, революционный гуманизм.
От вступления, являющегося эпилогом, до последней главы романа проходит противостояние двух фигур: Андрея Старцова и Курта Вана.
"- Значит, самое большое в твоей жизни за эти годы - любовь?
Андрей сказал:
- Да.
И, погодя опять несколько минут, в застывшей ночи, в темноте произнес Курт:
"А в моей - ненависть".
Вот так - без компромиссов. Или-или! Кто не с нами, тот против нас, Курт резко осуждает своего друга:
"Кровь, кровь - вот что тебя пугает. И эта вечная опаска, что зло рождает зло. А что ты можешь мне предложить взамен ела? Из меня тянут жилы по ниточке, без остановки всю жизнь. И мне же предлагают строить эту мою жизнь на добре, потому что зло рождает зло. Откуда мне взять добро, если кругом зло? Докажи мне, что этим нельзя добиться добра". А что ответить на это Андрею? Чем в жизни победить зло? И ведь пример собственной, Андрея, жизни подводит всему спору трагический итог: сделанное им "добро" оборачивается предательством, торжеством все того же зла.
"Стекло не сваривается с железом" - в этом авторском афоризме приговор Андрею. Стекло - Андрей, железо - революция.
Андрей "не раздавил ни одного цветка", на нем "ни одного пятна крови"… Но в этом-то и трагедия, ибо "до последней минуты он не совершил ни одного поступка, а только ожидал, что ветер пригонит его к берегу, которого он хотел достичь". Автор беспощаден к нему - прекраснодушие Андрея бесцельно, оно приносит вред революции, наконец, он предал и свою большую любовь к Мари… Добрый и дряблый, хорошо видящий мир и возмутительно бездейственный, вялый, временами просто безвольный, Андрей в конце концов найдет бесславный конец от пули Курта Вана…
В начале романа есть образ собачки, которая безуспешно в зимнюю ночь на крыльце царапает лапами закрытую хозяином дверь. На притоптанном снегу - красные следы, собачка раскровенила себе лапы… "Она не могла понять, что вовсе не нужна на этом свете, - пишет Старцов. - Я это понимаю. То есть про себя".
Но пусть справедлив приговор, права эпоха и прав автор, пусть верен и горький вывод самого Андрея и гибель его "мучительная и ничтожная"… При всем этом - сегодня читатель не может избавиться от смутной симпатии к этому запутавшемуся герою. Ведь и собачку, раскровенившую лапы о запертую дверь, и ту жалко, а здесь - трагедия заблудившегося в революции доброго человека!..
Андрея Старцова в свое время сравнивали с героем "Севастополя" А. Малышкина мичманом Шелеховым, с героями романа В. Вересаева "В тупике". Но можно вспомнить и еще одно известнейшее произведение и его героя - Григория Мелехова… Конечно, "Тихий Дон" - книга совсем иного плана, народная эпопея, редкий во всей мировой литературе разрез жизни народных масс. Но ведь и "Города и годы" - не только история двух интеллигентов, а широкий социальный, национальный (Германия - Россия) разрез пластов народной жизни. У Федина, как и у Шолохова, - при всей разнице индивидуальных типов, самой изображаемой среды, - трагедия, трагический герой, разошедшийся с народом во время революции, и от этого - страдающий и гибнущий…
Вина Григория Мелехова, так же как Андрея Старцова, вина трагического героя, то есть вызывающего сочувствие, хотя никто не собирается ни того, ни другого оправдывать. Историческая справедливость возмездия за содеянное, конечно; не оспаривается. Но Время, сегодняшнее время, вовсе не амнистируя Старцова, судит его объективно, и та искра правды, что мелькнула в его метаниях, не забудется и сегодня воспринимается особенно остро.
Курт Ван - антипод Старцова. Увы, он не вызывает симпатии, ибо начисто лишен обаяния человечности. "И это главный герой эпохи?" - патетически гневно восклицала критика. Ну, а если Федин и не писал об этом главном герое, столь счастливо воплощенном в образах Чапаева, Кожуха, Левинсона, если писатель изобразил иной тип революционера? В таком огромном по масштабам массовом движении, как коммунистическое, были очень разные люди. Попадались в нем и люди "левой" мелкобуржуазной фразы, были и фанатики сектантского толка. Есть известные основания считать, что Курт Ван скорее принадлежал именно к этой категории.
Вспомним Курта в канун мировой войны. Мечтательный, восторженный (многословно восторженный!) юный художник. Обнявшись со своим русским другом Андреем, стоит он в виду Нюрнберга и предлагает Старцову произнести клятву в вечной дружбе… И в тот же вечер - слаб человек! - уступает за двести марок фон Шенау свою картину, которую так мечтал видеть в магистрате родного города… Правда, когда Шенау ушел, Курт выбежал на лестницу и закричал: "Ненавижу!" О чем же все это говорит? О некоем комплексе неполноценности, об истерических метаниях, об отсутствии нравственного стержня характера…
И это проявится очень скоро: едва объявлена война, как Курт мгновенно захвачен волной оголтелого шовинизма. И вот он уже бросает в лицо Андрею, в дружбе с которым "на века" недавно клялся: "Я ненавижу тебя, Андрей… Я должен ненавидеть!" С упоением он погружается в националистическую нетерпимость, ибо нетерпимость теперь его прибежище, - впрочем, как и для многих внутренне слабых душ. Революция подняла и облагородила Курта. Но ведь многое осталось из старого. Осталась примитивная прямолинейность, мелкобуржуазная нетерпеливость, фанатичная одержимость, сухотка честолюбивого сердца - они не ушли из его характера. Как не ушла и старая мелодраматичность, - он предлагает Андрею ударить себя за сказанное в 1914 году и требует новой клятвы - опять в вечной дружбе… А ведь он не способен ни к любви, ни к дружбе, ибо душа его - мертвая пустыня. И потому-то он так рассудочно и бессердечно жесток по отношению к Андрею. Он сам вызвался и стал палачом… Нет, сердце к нему не лежит.
Взгляните на Курта с точки зрения сегодняшнего исторического опыта. Право же, этот человек скорее был попутчиком революции, чем ее главной движущей силой. Попутчик, сектант, которому в будущем предстояло либо в корне сломать свой характер, либо стать преградой на пути революции. История знает немало драм и трагедий, которые произошли с людьми подобного склада.
В романе Старцову противостоял один лишь Курт. Он единолично был призван олицетворять всю действенную, активную силу революции. Писатель взвалил на Курта явно непосильную ношу…
"Если бы я писал роман не тридцать лет назад, а сейчас, я многое увидел бы иначе… Но как и тридцать лет назад, так и сейчас я сохранил бы зерно своего замысла", - писал автор в 1951 году.
"Города и годы" - роман не только о столкновении двух гуманизмов - Старцова и Вана. Это повествование об эпохе, о судьбах людских масс, в нем есть великолепный образ Времени. И народ здесь - не фон, а воплощение поступательного хода истории, высший нравственный критерий.
Какова роль Федора Лепендина в системе образов романа? Ведь Лепендин - это те "нижайшие низы", о которых писал Ленин. В войну, в немецкий плен Лепендина ввергает ход большой истории, который до дна взбаламутил человечество и вызвал "нижайшие низы" к самосознанию, к отважной решимости взять судьбу в свои руки. Никаких розовых красок, никакой народнической и т. п. умиленности, - Федин даже иной раз гротесково подчеркнет примитивность чувств своего героя.
Этот семидольский мужик тоже движется сквозь города и годы, движется, разительно меняясь со Временем. И это его движение не раз пересечется с жизнью Андрея Старцова - на важных исторических перекрестках. Первый раз - по возвращении из плена на границе революционной России, на границе нового мира.
Тут, ожидая отправки на родину, Лепендин встречается с дядей Киселем. Этот крестьянин - живое олицетворение жалкой и трагичной мужичьей жадности, он "за свое хозяйство душу черту продаст". Ему не дает ни минуты покоя мысль, что немец, у которого он работал в плену, не отдал заработанных денег. А так как, по рассказам, на родине "спокойной жизни нету", то дядя Кисель принимает чудовищное решение: навьючившись, как вол, он идет пешком… обратно в плен. Солдат-большевик бросает ему вслед: "Я говорю, кто хочет в одиночку быть, сам по себе, - такой человек в наше время не жилец. Народ теперь зажил миром…"
И тут наш Лепендин, до этого лишь балагур-калека, внезапно поддакивает: "Я ему так и объявил: не надо, мол, нам таких, ступай с богом!"
Не бог весть что произошло с Лепендиным, но сдвиг в его дремучем сознании пусть маленький, а есть. Столкнувшись на - пороге нового мира с новыми нравственными понятиями, он уже начинает впитывать в себя революционную мораль. А Старцов? Он по-прежнему только любознательный наблюдатель на берегу… Так по-разному они входят в новую жизнь - Лепендин и Андрей.
Вновь мы встретимся с Лепендиным во время трагических событий в Семидоле. Он не то чтоб в полном смысле вожак мужиков, но один из главных, ибо к нему не раз обращаются - "Федор, объясни", "пусть скажет Федор"… Он уже начал мыслить, сознавать себя частицей человечества. Темный, неграмотный мужик из глубинки Средней России, калека, которому раньше одна дорога - в нищие, сейчас ощутил себя на стрежне потока истории, нужным людям, чует в себе просыпающуюся силу… Человек массы, разбуженный революцией, сейчас на подъеме - гражданском, нравственном… Вот тут-то, на этом взлете, в самом начале своего нового бытия он погибнет от руки фон Шенау, того самого, которого отпустит на свободу мягкосердечный Старцов… В этом смертном узле последний раз переплелись линии Старцов - Лепендин, линии отвлеченного гуманизма и новой народной судьбы… Нет, Старцов виновен не вообще, не перед каким-то отвлеченным идеалом, а перед этим калекой Лепендиным, собратом по страданиям в плену.
В свете дальнейших поисков Федина в его последующих произведениях видишь, как закономерен в первом романе этот образ человека из "нижайших низов". Писатель впредь почти всегда будет проверять своих героев, как эталоном, их соотношением с народом.
"Города и годы" - самая "не строгая" по стилю из книг Федина. В письме Горькому он самокритично признавался: "Я чувствую, что еще не исцелился от манерности в языке, еще барахтаюсь в этих литературных пеленках". И все же, при всей справедливости этого строгого суда над самим собой, нельзя не почувствовать и сегодня безмерного обаяния дерзкой вольности стиля в романе. Очень уж как-то непринужденно и страстно льется порой авторская речь, и в этой ее раскованности, "не причесанности" есть особая прелесть.
А сам роман в целом Горький высоко оценил, писал, что прочел его "в один присест", а затем "с удовольствием" еще раз, назвал книгу "интересной", написанной "чутким художником", особо похвалил автора за образ Лепендина.
Роман выдержал длительное испытание временем. Важно и то, что в нем были заложены, говоря словами самого же Федина, "зерна" замыслов его последующих книг.
Федин рассказывает, что получил новый перевод романа на испанский с выразительной обложкой: "Там изображен человек, лежащий ниц, повергнутый наземь, и его придавливают огромного масштаба песочные часы. Вот и все. И я подумал, что это очень верно выражена основная тема - это жертва эпохи, жертва времени".
Но все ли было сказано автором в этом романе, что хотелось ему сказать? А если главный герой - не жертва, а сильная, творческая личность? А если сталкивается он не с узколобо-прямолинейным Куртом Ваном, а с людьми яркого, многогранного характера?..
Письма Федина тех лет полны размышлений о путях революции, замыслов нового романа, поисков нового героя. "Я сейчас ищу образ, на который мог бы опереться в моем будущем романе", - пишет Федин Горькому в начале 1926 года.
Формально первый роман от второго (по датам выхода) отделяют четыре года, но на самом деле - промежуток был вдвое меньше. Едва минуло два года после выхода первого романа, как Федин уже вовсю начинает работать над вторым. Этот период обозначен им самим: октябрь 1926 - март 1928. И как раз тогда Федин выпустил сборник рассказов о современной деревне "Трансвааль". В это двухлетие Федин много живет в деревне, наблюдает советскую новь, его переписка с Горьким полна размышлений о путях, которыми пойдет развитие мужика в новом обществе. Писатель словно бы задался целью проследить, что стало с друзьями Федора Лепендина в современной ему действительности. И в то же время - неустанно думал о будущем романе. "Увязнув с потрохами в деревне, я не перестаю мечтать о новом романе", - пишет он Горькому.
И деревенский цикл рассказов по-своему отразился в новом произведении, прежде всего, так сказать, в национальном колорите его. Когда уже замысел книги в основном сложился, Федин напишет Горькому: "В романе будут у меня такие люди: "иногородние" уральцы, т. е. купцы Нижне-Уральска, казаки с фарфосов (форпостов), немного волжан, много столичной интеллигенции - питерцев, иностранных людей немного; зверств тоже немного, смертей среднее количество, ужасов в меру…"
Тогда на бумагу ложились лишь первые строки романа, и кое-что в этих наметках изменится. Но основная тенденция определена правильно - действие "Братьев" по большей части идет во глубине России, характеры истинно русские, выхваченные из глуби народной. Отличий от первого романа будет немало, и все же внутренняя перекличка обоих произведений весьма явственна.