К оранжевому стеклу приблизилась черная круглая голова. Мужики ждали молча, не шевелясь.
- Один ходит поджарый. Очкастый сидит с барыней, - сказала голова.
- А председатель тут? - спросил тоненький голосок из кустов.
- Из товарищей тут двое. Да еще две барыни.
- Председатель - коротыга такой, долгогривый, - тута?
- Председатель должен быть тоже. Стучи, - сказал Лепендин.
На стекле показалась крючковатая рука, окно трижды тихо звенькнуло. Подождали.
- Не слышат, - проговорила голова и обернулась к кустам.
- Может, поутру прийти?
- Чего поутру, дело такое, стучи сильней! - крикнул Лепендин.
Рука снова поднялась к стеклу, окно зазвенькало тревожней, и тут же и рука и голова шарахнулись в темноту.
В комнате к окну подошел человек, сверкнул золотыми очками, распахнул раму, вгляделся в ночь.
- Семка, это ты? - спросил он.
Мужики молчали.
- Старцов? - снова спросил человек и, немного подождав, повернулся к темноте спиной.
- Семка, наверно, дурачится.
Тогда в кустах несмело закашляли.
Человек в очках бросился к подоконнику и прокричал:
- Кто здесь?
- Г-ха, к-ха… мы, товарищ, так что-о…
- Кто "мы"?
- Товарищи хрестьяне, стало быть, ручьевские, граждане вообще.
- В чем дело, товарищи?
Лепендин качнулся к свету и, звонко откашлявшись, заявил:
- Мы к товарищу председателю, желаем объявить товарищу председателю результацию схода.
- С вами, товарищи, говорит Покисен, председатель…
Его перебили из темноты:
- Эт-то мы зна-аем! Только желание наше говорить с председателем Голосовым.
- Голосова сейчас здесь нет, он ушел.
По кустам прокатился глухой смех.
- Это вы, товарищ, изволили сказать несправедливо. Они находятся совместно с вами. Как они сюда ехали, мы их хорошо видали.
- Вот чудаки! - воскликнул Покисен. - Что же, я вам врать, что ли, буду? Голосов вышел в сад. Где я вам его возьму?
- Воля ваша, конечно, однако…
- Сход принял решенье окончательное, чтобы…
- Что такое? - проговорил Покисен, высовываясь в окно. - Ни черта не видно. Много вас тут?
- Хва-атит! - довольно протянул кто-то в стороне.
К окну подошел Щепов, резко бросил в темноту:
- Да в чем же дело?
В кустах забурлило:
- Пускай скажет Федор…
- Федор!
- Объяви, чтобы без обиняка…
- Шпарь, как давеча…
- Товарищи! - прокричал Покисен раздельно, точно на митинге, и вытянулся, опершись пальцами на подоконник. - Товарищи, если вы хотите говорить с председателем исполкома, то приходите завтра утром. Он сейчас вышел. Мы пробудем здесь до завтрашнего вечера. Но вы можете заявить мне о решении схода, о котором говорите, я передам товарищу Голосову. Только сейчас дело ночное, темное, я даже не вижу, кто со мной говорит. Лучше приходите завтра.
- Дело те-емное, эт-то правильно! - опять протянул кто-то в стороне.
В кустах вновь забурлило.
- Федор, объясни ему, чтобы он не путался…
Откуда-то снизу, точно из-под земли, зазвенел размашистый голос:
- Как вы, товарищ, обратились к нам с речью, мы желаем довести до вас про положение, в котором состоит хрестьянство нашей местности. Очень известно, новый закон в корень отменил разверстку и всякие поборы с гражданов рабочего хрестьянского классу. Этот самый закон которые товарищи не знают, которые прячут и скрывают от гласности. Так что сход Саньшинской волости, бедняки и прочие хрестьяне постановили, чтобы потребовать от председателя Голосова оглашение закона, и чтобы разверстку отменить в корень, а также продотряды убрать приказом. Между прочим…
- Стойте, товарищи, или кто там? - крикнул Покисен. - Дело, я вижу, у вас серьезное, сразу не разберешь. Я вам могу сказать одно. Закон о хлебной разверстке никем не отменен и в настоящий момент отменен быть не может. Советская рабоче-крестьянская власть…
Из темноты рухнул в окно многолосый ропот, изрезанный острыми вскриками:
- Слы-ха-ли!
- На полозу подъехал!
- Ладно прятать председателя!
Покисен закричал изо всех сил:
- Вы с ума сошли? Вам говорят русским языком: Голосов ушел. Какого черта мы будем болтать в темноте, когда…
- По-стой, по-сто-ой, товарищ! - провопил Лепендин. - Тута все в своем уме и в разуме. С миром надо говорить сурьезно, мир - тебе не сполком. Ты послушай, какое дело. Местность у нас не хлебная, занятие больше огородное, садовое тоже. Лиха в нашем хозяйстве хошь отбавляй, бедность, морковь одна да картошка. Хлеба мы сами не видим. А с нас требуют хлебом. Как быть теперь? Земля, выходит, вольная, хрестьянская, а между прочим хрестьянин…
Щепов отстранил Покисена, взялся за оконные рамы и крикнул:
- Давайте-ка, землячки, отложим разговор до завтра.
Ему навстречу рванулся гулкий галдеж. Он хотел захлопнуть окно, но с обеих сторон в рамы вцепились толстые, крепкие пальцы.
- Это что же? - прокричал он резким своим, точеным голосом. - Насилие?
Покисен сказал жене непонятное слово. Она отозвалась по-русски:
- Я заперла.
- А это как они желают, - заорал кто-то в темноте.
И сразу черные растворенные в ночи кусты шелохнулись, двинулись к окнам, и в мутном свете, падавшем в темень из окон, засветились десятки неподвижных глаз.
- Сход наказал востребовать новый закон, чтобы не прятали, и, значит, продотряды снять.
В задней комнате запищал маленький Отти, к нему бросилась жена Покисена. Клавдия Васильевна схватила Щепова за локоть и пробормотала:
- Алексей, мужики… они нас…
- Перестань! - обернулся Щепов и показал кивком на диван.
Покисен прислушивался к писку ребенка, лицо его каменело, он уставился в окно потупевшим взглядом, потом твердо шагнул вперед:
- Граждане крестьяне! Обращаюсь к вам последний раз. Предлагаю немедленно разойтись по домам, а завтра утром прийти сюда для обсуждения ваших вопросов с товарищем Голосовым.
Из-за галдежа, с новой силой рванувшегося в окно, вынырнул пронзительный голосок:
- Покеда не выдашь закона - не уйдем!
- Не уй-де-о-ом!
Щепов дернулся в темный угол комнаты, схватил прислоненный к стене кинематограф, поднес его к окну и принялся устанавливать аппарат объективом наружу, в сад.
- Молчи, - шепнул он Покисену.
Галдеж начал спадать. В темноте как будто засветилось больше глаз, все они застыли на руках Щепова, проворно бегавших по аппарату. Стало слышно отчетливо металлическое потрескивание колеса для ленты. Движения Щепова были сосредоточенны и ловки.
Из сада робко спросили:
- Эт-то что ты налаживаешь, товарищ?
Щепов помедлил с ответом.
- Это, землячки, беспроволочный телеграф. Слыхали? Вот-от. На всякий случай с городом снестись.
- На что тебе, товарищ, надобно?
- Как сказать… - мямлил Щепов. - Может понадобиться… Отрядик какой-нибудь вытребовать… или что…
Тишину вдруг взорвало смехом - раскатистым, звонким, и десятки глаз опустились к земле. Смеялся Лепендин, постукивая деревянными уключинами и хлопая ими мужиков по ляжкам:
- На-сме-шил, от насмеши-ил, товарищ! Да какой же это телеграф? Да у нас на фронте из этакой машины живых людей казали!
- Картины, выходит?
- Ну так и есть - картины. От чудак!
Кто-то засмеялся, кое-кто загудел:
- Запужать хотят…
- Обманом думают…
Потом голоса помрачнели, приглохли, и упрямая угроза поднялась к окну:
- Все одно не выпустим.
Маленький Отти, точно расслышав эту угрозу, вскрикнул и залился плачем. Покисен бросился к окну, сунул руку в карман.
- Рас-сх-ходис-сь, говорю, с-слы-шите?
Тогда в ответ резнуло криком:
- Петуха, что ль, пустить по дачке, а?
Клавдия Васильевна взвизгнула и зажала лицо руками.
- Алексей!
- Молчи!
- А-а-а, та-ак? Вы та-ак? - завопил Покисен, высовываясь в темноту.
И вдруг издалека донесся отрывистый удар, и стянутую заморозками ночь распорол гулкий стон:
- Гук-а-а-а!
И через секунду - еще:
- Гук-а-а-а!
И снова - три, четыре… еще, еще… точно откуда-то с тылу, из города, наступали стрелки.
Чуть освещенные кусты задергались, что-то черное метнулось в стороны от окна, потом все стало.
- Гук-а-а-а!
Покисен вслушался в утихавший плач маленького Отти, вытер лоб и сказал:
- Молодец, Сема, вовремя!
Он поправил очки, нацелился на Щепова, улыбнулся.
- Н-да… Революции у нас, пожалуй, еще нет. Ну, а контрреволюция, как здесь говорят, мал-мала имеется.
Конец Лепендина
В город въехали глухой ночью - как переселенцы - с пожитками на телегах, с плачущим ребенком, усталые от тряски и темноты. Дачу бросили незапертой.
Голосов проводил семью Покисена, заехал на пожарный двор, сдал лошадь и пошел домой. В сенях, когда его впустила нянька, он, как всегда, спросил:
- Ничего нет?
- Телеграмма, что ль, - шамкнула старуха.
В большой комнате, заставленной купеческой мебелью, всегда горела лампочка, и свет от нее робко таял в углах, как от лампады.
Раскрывая телеграмму, Голосов скользнул глазами по адресу:
Вне очереди Семидол председателю исполкома копия председателю особотдела копия военкому.
Он поднес исписанный карандашом бланк к свету.
Непроверенным сведениям районе села Пичеур Семидолъского уезда направлению Семидола движется банда бывших пленных германцев чехословаков которым примкнула кулаческая часть мордовского населения также вооруженные дезертиры точка бандой руководит германский офицер агитирующий за выход мордвы из советской федерации точка агитация может найти почву среди малосознательного элемента связи недовольством кулаков разверсткой точка предписываю первое получением сего образовать ревтройку второе немедленно выяснить на месте положение третье принять военно-революционные меры необходимые ликвидации банды четвертое впредь до распоряжения сообщать действия ревтройки телеграфно каждые два часа точка возможный мятеж должен быть корне подавлен силами Семидола под личной ответственностью членов ревтройки точка председатель губисполкома.
Голосов стоял неподвижно.
Комната притаилась, по старинке убранная прожившей в этом доме полжизни нянькой. Здесь все было чинно, и упорство, с которым держались цветочные горшки, чехлы на мебели, лепные амурчики на стенах, было необычайно даже для Семидола.
- Так! - проговорил Голосов и одернул рубашку.
Он бросил телеграмму на стол, потяжелевшей поступью прошел по темному коридору, нащупал в тупике узкую дверь каморки и спросил:
- Няня, вы спите?
- Чего вам?
- Сходите за метранпажем.
- Это чего еще?
- Ну, в типографию, за этим, как его?..
- Да знаю, как его! Чего это, на ночь-то глядя, приспичило?
- Сходите сейчас же.
- Нету на вас угомону, господи, твоя воля!
Голосов угрожающе промычал что-то неразборчивое и досадное, но за угрозой нянька расслышала знакомый, неловкий, чуть стыдливый смешок и примиренно спросила:
- Дверь-то за мной кто запрет?
- Ладно!
Голосов зажег настольную лампу, придвинул к себе нарезанную полосками бумагу, примостился к столу бочком - словно на минутку, - закурил папиросу и начал писать. На глаза его свисли кленовым листом прямые, слипшиеся пряди волос. Рука бегала по бумаге быстро, заползая в конце строчек кверху, точно стараясь нанизать все строчки на верхний уголок полоски. Он грыз мундштук папиросы, выплевывал на стол мокрые бумажные ошметки, потом щелчками сшибал их со стола на пол.
Через четверть часа в комнату вошли Покисен и военком.
Голосов мельком взглянул на них, и рука его еще поспешней побежала в верхний уголок полоски.
- Получил? - спросил Покисен.
- Да. Я сейчас кончу.
- Что это?
- К крестьянам.
- Правильно, - сказал военком, отдуваясь. Он был грузен, широкоспин, красное лицо его было облеплено темными веснушками, как кулич - изюмом.
Голосов бросил карандаш, отодвинул исчерканные полоски бумаги, сказал:
- Готово. Все понятно, товарищи?
- Непонятно, каким путем губисполком узнал об этой истории раньше нас? Конфуз! - сказал военком.
- После того, что сегодня произошло на даче… - начал Покисен.
- Объявляю заседание ревтройки открытым, - перебил Голосов чужим тоном и потрогал верхнюю губу. - Товарища Покисена прошу секретарствовать. Предлагаю такой порядок: ответ губисполкому, организация разведки и вопрос о боеспособности гарнизона, вопрос об использовании содержащихся в лагере военнопленных, потом о партийной мобилизации, о воззваниях, потом обо всем, что выяснится во время решения этих вопросов. Принято?
- Насчет пленных это ты хорошо, только это назад. Сначала о партийцах, - заявил военком.
- Согласен. Принято? Первый вопрос. Предлагаю такой текст: ревтройка образована, о принятых мерах телеграфируем через час. Согласны?
- Я привел вестового, он там в сенях.
- Это к чему? - спросил Голосов.
- К тому, что ведь телеграмма по воздуху не полетит на почту-то, и вообще связь, - ответил военком и отдулся так, что на столе разлетелись бумажки.
Он вышел и возвратился с вестовым.
- Дальше, - сказал Голосов, передав красноармейцу телеграмму. - Предлагаю наметить план военных действий на ближайшие сутки и высказаться вообще о военных ресурсах Семидола.
Военком напыжился, густая краснота сравняла его веснушки в сплошное темное пятно, его сжала одышка, точно он взял одним духом девятиэтажную лестницу.
- Ресурсы известные, конечно, товарищи… Сводный полк… человек семьсот… гарнизонная рота… В полку можно набрать штыков полтораста… Однако… амуниция… и сапоги… этого нет… Да-а… И к тому же обученье… обученье только что началось…
- Конкретно, товарищ, что вы можете выставить сегодня в семь утра?
- Это ты мне?
- Ну да, тебе.
- Какого же черта выкаешь? В семь утра… В семь утра полурота из гарнизона… готова к маршу… к полудню отряд из сводного… Другая полурота несет службу по городу… Вообще, я предлагаю объявить… военное положение…
- Предложение военкома принято? Дальше…
Через час комната была закрыта, в коридоре раздавались сдавленные голоса, за окном лошадиные копыта выбивали пыльную перину улицы да где-то во дворе повизгивала блоком и хлопала расхлябанная калитка.
Нянька внесла начищенный самовар и расписные толстые чашки.
Члены ревтройки сидели на прежних местах за столом, голова к голове.
Военком ухал в одышке:
- У-ясните… товарищи… Парк… не подведомствен военкому! Парк… подчинен…
- Ерунда! - отмахивался Голосов.
- Ответственность перед центром, - задыхался военком.
- Не надо забывать другой ответственности. Ерунда! Раз целесообразно, значит, можно. Я настаиваю.
- Но тогда гарантии!
- Какие гарантии? У него ничего нет.
- Тогда заложников.
- Опять двадцать пять! Говорю тебе, что у Щепова нет никого и ничего. Что с него взять? Мы должны рискнуть.
- Рискнуть Щеповым… согласен… но… а… аппаратом… как мы можем рисковать а… аппаратом?
Покисен объявил твердо:
- Я в Щепове уверен.
- Ерунда! - крикнул Голосов. - Я не уверен ни в ком из спецов. Но у нас есть власть, и он не дурак.
Тогда военком спохватился и, весь содрогаясь в поимке воздуха, задышал:
- Позвольте… а-а эта… а… артистка-а, как ее… которая со Щеповым…
- Ну?
- Заложницей…
Покисен прыснул смехом:
- Тогда… тогда, если бы понадобились гарантии от Семена, надо было бы взять заложницей Риту - ха-ха! Риту Тверецкую.
Голосов вскочил, стул под ним с громом откатился в сторону, он уперся воспаленными глазами в Покисена.
- Брось шутки! Ее можно было бы взять, если бы понадобились гарантии от Андрея Старцова.
Он поднял стул, сел и упрямым холодным голосом отчеканил:
- Я принимаю предложение военкома. Щепов - спец. По отношению к нему это правильная мера. Товарищ Покисен, напишите ордер на немедленный арест Клавдии Васильевны. Военкому поручается установить время отправления Щепова и определить задание воздушной разведки.
И еще через час, когда уже не переставая визжала во дворе калитка и по коридору плавал неуемный говор, председатель германского совета солдатских депутатов в Семидоле Курт Ван сидел четвертым за столом в комнате бывшего купеческого дома.
Курта слушали терпеливо, подолгу ожидая, когда он подберет и выговорит русское слово. Зажмурившись, он переводил в уме с немецкого, и на лбу его надулась толстая жила.
- Я не держу… не считаю… рациональ… сделать разведку… с немецкий пленный… Для пленный я не могу… быть поручатель… я держу возможно… набирать компания доброволец… рота доброволец, если исполком будет давать оружья… После организовать еще сегодня… митинг в лагер… Но говорить митинг я не буду… Митинг будет говорить Андрей Старцов… это… рациональ…
- Ерунда! - воскликнул Голосов. - Старцов рохля.
- Что называется рохля?
- Ну - тряпка, размазня… Вообще, интеллигент.
Курт покачал головой.
- Вам неизвестно, что в лагер… настроение в лагер… я нахожу, должен говорить русский, не германец… Андрей Старцов.
- Вы уверены, что его выступление принесет, нам пользу?
- Я друг Андрей Старцов. Я могу… быть поручатель для него…
Голосов протянул Курту руку.
- Итак, вы даете слово содействовать?
- Я большевик, - ответил Курт и поднялся.
Полурота гарнизона выступила из Семидола в семь с половиною утра. Ее проводил густой колокольный звон, потому что было воскресенье и Семидол - как при царе Горохе - начинал праздник молитвой.