Евгений Воробьев - автор известных романов "Высота", "Земля, до востребования", повестей "Капля крови", "Незабудка", "Сколько лет, сколько зим", многих сборников военных рассказов и очерков.
Спустя четверть века автор вернулся к своим старым друзьям верхолазам-монтажникам, людям романтической профессии, нередко связанной с риском и опасностью. Роман "Охота к перемене мест" населен вечными кочевниками. Сегодня они живут и трудятся на берегах Ангары.
1
Над крышами согласно покачивают макушками и поскрипывают на ветру великовозрастные ели. В окна домов на окраинной улочке ломятся хвойные ветви.
Лишь перед клубом строителей простирается лысая, открытая всем ветрам площадь. Когда-то здесь бездумно вырубили густой бор, а прошлой весной заново засадили пустырь тщедушными, хилыми елочками.
Монтажник Маркаров, по прозвищу Антидюринг, пустил байку, будто деревца-уродцы прислали в Приангарск из Москвы с предновогоднего елочного базара как уцененные: москвичи от этих рахитичных елок отказались.
Дома в Приангарске стандартные, дома как дома, красотой не отличаются, но хорошо хоть, не угнетают унылым однообразием, так как наполовину скрыты тесно обступившими их елями и лиственницами.
А вот что касается клуба строителей "Спутник", можно подумать, что он построен в XVIII веке, самое позднее - в начале XIX, в стиле, который тот же Маркаров обозвал "замоскворецкий ампир". Если "Спутник" заснять на пленку и показать в кино, он легко сойдет за барский дом в богатой усадьбе, где живет не помещик средней руки, а вельможа, может быть сам генерал-губернатор.
По-видимому, чтобы еще издали любовались колоннами на фасаде, и повырубали ели. Вот почему эту площадь, которой присвоено громоздкое официальное наименование, горожане называют Елкипалки.
Зодчему удалось решить главную задачу, поставленную перед собой, - затемнить этими колоннами фойе на втором этаже, вестибюль и парадную лестницу.
Маркаров с серьезным видом уверял однажды крановщицу Варежку: управляющему трестом Пасечнику так понравился новый клуб "Спутник", что от полноты чувств он выкупил из крепостной зависимости гениального самоучку-зодчего.
В начале сеанса показали киножурнал "Новости дня". Среди прочих новостей - открытие движения по мосту. Министру какой-то промышленности дали ножницы, он разрезал ленту, и тепловоз осторожно пополз на мост. Но говорил министр на открытии вовсе не торжественно, а с такой кислой миной, что Маркаров вполголоса предположил:
- Скорее всего, он сказал: да будет нам земля пухом...
В конце киножурнала все оживились - показали драку в японском парламенте.
В тот вечер крутили фильм "Начало". Варежка не раз прослезилась, сочувствуя артистке Чуриковой, и когда кавалеры долго не приглашали ее, дурнушку, на танец, и когда артист Куравлев так бессердечно покинул ее и вернулся к своей законной злыдне.
Рядом с миловидной Варежкой сидел Садырин. Он предусмотрительно запасся билетами: если прошел слух, что картина интересная, в субботу днем билетов перед сеансом уже не достать.
На той неделе Варежку пригласил Чернега, но картина оказалась никудышная. Поэтому ему так хотелось купить билеты сегодня. И еще охота покрасоваться перед Варежкой в куртке под замшу - обнова.
Но когда до Чернеги дошла очередь, кассирша сунула ему билет во второй ряд, да еще с самого края. Пригласить Варежку на такие места он не посмел.
Садырин пролез к кассе вне очереди, наврал, что стоит с утра: ему помог наскоро завербованный лжесвидетель.
Места откололись что надо, и Садырин сидел, победительно поглядывая на ребят из бригады; те обреченно рассаживались перед самым экраном.
Как только погас свет, он подсунул локоть под руку Варежки, она отодвинулась.
Он пытался ее приобнять, Варежка сняла его цепкую руку со спинки стула.
Он угощал вафлями "Снежинка", она отказывалась.
В прошлую субботу она сидела в "Спутнике" рядом с Шестаковым. Скромник даже не шелохнулся. И плечом не пригрелся, и руки при себе держал. Будто не в темном зале сидел с девушкой, а в президиуме, на виду у всех.
Сегодня Шестакову и Маркарову места достались несколькими рядами дальше.
В самых чувствительных эпизодах фильма Варежка оглядывалась на Шестакова, спеша безмолвно поделиться впечатлениями; Садырина это злило.
А Чернега, вытягивая шею и привставая, из инвалидного второго ряда посматривал на Варежку. Та сидела полуотвернувшись от Садырина, что утешало Чернегу в его одиночестве во втором ряду на стуле номер два.
Иногда в голубой полутьме он видел только ее профиль, подсвеченный проекционным лучом. Что это она все время вертится?..
- Меня не так огорчила смерть Жанны д’Арк на костре, как встревожила драка в японском парламенте, - сказал Шестакову, выходя из зала, Маркаров. - Видел "Новости дня"? Вот тебе и знаменитая японская церемонность! За одного битого депутата двух небитых дают.
Садырин вышел после сеанса нагловато-раздраженный. Варежка тяготилась его ухаживанием и не скрывала этого.
- Получи за билет, - она остановилась в полутемном вестибюле в сунула Садырину в карман сорок копеек. - И в другой раз не давай волю рукам. Ты, Садырин, знаешь на кого похож?
- Ну?
- На пылесос.
- Сама придумала или тебе Шестаков помог?
- Сама... Проходишь по жизни, как пылесос, подбирая все, что плохо лежит. Сказала тебе черным по белому - иди своей дорогой. И не вздумай меня провожать. Ну-ка, шагом брысь!!!
Садырин нехотя отошел, а Варежка задержалась на ступеньках подъезда. Она не сразу отсердилась, серые глаза потемнели, румянец держался на смуглых скулах.
Варежка посматривала на скрипучую дверь, которую изнутри безостановочно толкали и дергали, не давая закрыться, - ну и народу!
Толпа схлынула, теперь дверь то открывали, то она с грохотом захлопывалась.
Чернега нерешительно потоптался на крыльце - подойти или не подойти к Варежке?
Накануне Чернега сходил в парикмахерскую и сделал перманент. Волосы завитые, смоляные, как у цыгана, почти до плеч. Он зачесывает волосы назад, они добавляют ему сантиметра два роста.
Когда Чернега вчера появился в общежитии, Маркаров хмыкнул: "У тебя прическа, как у Володи Ленского на дуэли. Куда, куда вы удалились..."
Варежка в сторону Чернеги даже не посмотрела. Он потоптался у подъезда еще с минуту и, благоухая дешевым одеколоном, ушел, не найдя себе компании.
Наконец появился Шестаков, Варежка подумала, глядя на него: "Вот ведь и в такой мелочи виден человек. Садырин вышел, едва не пришиб кого-то сзади, а Шестаков осторожно придержал тугую дверь, чтобы не ударить,женщину".
Она подошла к Шестакову, властно взяла его под руку, а попросила робко:
- Проводи меня, пожалуйста.
- С удовольствием. А куда?
- К девчонкам иду на примерку. Они свое общежитие девичьим острогом называют. - Она рассмеялась, смело открывая рот: так смеются девушки, которые помнят, что у них красивые зубы. - Сама бы пошла в монастырь, да много холостых! Вот ты, например... - Ох, Шестаков... - продолжала Варежка в том же тоне. - Был бы ты постарше, или, иначе сказать, была бы я помоложе - влюбилась бы...
Они шли по дощатому тротуару. На углу стояла продавщица мороженого и выкрикивала:
- Есть московское мороженое! Пломбир "Ту сто четыре"! Сливочный, реактивный!
- Елки с дымом! Эскимо самолетом стали присылать, - обрадовалась Варежка. - Ну и ну! Даже палочки московские... - Она достала деньги. - Я, между прочим, млекопитающее. А тебе взять?
- Спасибо, от него пить захочется.
Они миновали площадь Елкипалки и остановились у Доски почета. Шестаков поглядел на фотографию с подписью: "Крановщица Варвара Петровна Белых".
- А соседа моего узнал?
Самодовольное лицо. Передовик, который помнит о всех своих достоинствах и не забыл о них в момент, когда фотографировался.
- Такие залысины только у нашего Кириченкова.
- Он самый, не к ночи будь помянут.
- Чем же плох Кириченков? - усмехнулся Шестаков. - Процент самый высокий. Варит без брака. Анкета - заглядение. Все взносы платит аккуратно. На собрания на все ходит.
- А если ему заглянуть в душу? Вечная мерзлота! Ох, не везет мне с мужиками! Ни в личной жизни, ни с соседями по Доске. Невезуха! - Варежка протерла косынкой свою фотографию в верхнем ряду, без труда дотянувшись до нее. - Нас моют дожди, посыпает нас пыль... Тут на Доске компания большая. - Варежка вздохнула. - Как ты думаешь, Шестаков... Причитается каждому человеку доля счастья? Ты скажи - причитается?
Лицо ее не было в эту минуту ни обиженным, ни беззащитным, а допрашивала она Шестакова с ожесточением.
- Разве вы несчастливая?
- Я счастливая! - выкрикнула Варежка. - Я такая счастливая! Только вот не знаю, что мне делать со своим счастьем. Недаром в прошлом апреле все на моей свадьбе кричали "горько!". И на самом деле горе горькое хлебнула... А поначалу я даже свитер ему собственноручно связала из чистой шерсти. - Она удивленно вытянула перед собой руки, и Шестаков посмотрел на них: тонкие, гибкие пальцы, совсем не для крановщицы. - И чего мой муженек куражился, куролесил? Самолюбие, видите ли, задели. Строил из себя два себя. Ему в комнате отказали, мне дали. А тут меня еще депутатом областного Совета избрали, на сессии в Иркутск зачастила. Он еще больше насупился. На конференции в Москву ездила. В Польшу посылали делиться опытом. Догонял бы, кто ему мешал? А он вместо этого стал дома представлять Отелло и как оно рассвирепело. Ну и пошла разладица... За ум не брался, только за рюмку. И сделался как термометр - всегда под градусом. Укрой меня да раздень меня, а засну я сам. Два раза вносила его в комнату. Недвижимое имущество! Ну а третий раз, когда наскандалил, вынесла на улицу. Спасибо, Антидюринг подсобил. Вниз-то нести легче, чем домой тащить. Хорошо, бог меня ростом, силенкой не обидел... Развод был со всеми удобствами, не пришлось даже фамилию менять. Моя девичья фамилия тоже Белых, из одной деревни. И нету у меня теперь на белом свете человека, по ком скучаю... Надеюсь, лучшая песня не спета, все еще впереди. А дома я одна-одинешенька. Хуже, чем мать-одиночка... Но иметь ребенка от пьяницы... Я теперь влюбленная больше в неодушевленные предметы. Кран свой люблю, книги без вранья. Мне в библиотеке, как приду, все книжки про строительство подсовывают. Что ж, если я крановщица, мне интереснее всего про краны читать? А я люблю книги про взаимоотношения... Еще кино люблю, где приходится смеяться и плакать, как сегодня... Что это я вдруг расчувствовалась? Ни одной бабе столько не наболтала, сколько тебе... Прогоняю память о прошлом, но память никак не отсечь...
Спеша избавиться от неловкости, она запела слегка надтреснутым голосом:
На дворе висит белье,
Сушится пеленка.
Вся любовь твоя вранье,
Окромя ребенка!
- А любовь Куравлева к Паше Строгановой тоже вранье? - спросил Шестаков.
- Его любовь настоящая. Конечно, рыцарь из него как из... Слышал свист в зале, когда жена притащила Куравлева домой на коротком поводке? Это Садырин свистел. Даже он понял, что любовь у них с Пашей - настоящая...
2
В летний зной на верхотуре не так душно, как на строительной площадке. Внизу раскаленная каменоломня, пышет жаром от штабелей железобетонных плит и свай, от кучи стальных конструкций.
При такой духоте водителям больше подошли бы наши грузовики в экспортном тропическом исполнении; Михеич уверяет, что в кабине там крутится-вертится полдесятка вентиляторов.
Варежка увидела, как водитель БЕЛАЗа выскочил из кабины, с высоты второго этажа, полуголый; на нем только трусы, сапоги и кепка.
А если Варежке на себя оборотиться?
Она скинула косынку, сняла куртку, сидит и жмет на педали в тапочках на босу ногу. Жаль, совсем рядом маячит бригада Галиуллина. А то с удовольствием устроила бы сибирский стриптиз еще смелее - сняла бы блузку и осталась в лифчике, в легких холщовых штанах. А на двери в будку написала бы мелом: "Мужчинам вход воспрещен" или "Без доклада не входить".
Вдали поблескивает синевой Ангара, сегодня ее свежесть не чувствуется. Из будки не слыхать, но Варежке легко вообразить, как вода с ревом прорывается на перекате сквозь камни. Рев приглушен расстоянием до журчания. Да и мирное журчание слышно, только когда на кране молчат моторы, а ветер дует с реки.
Галиуллин стоял на верхней площадке, привязанный поясом, и не выпускал из рук тяжелого гаечного ключа. Он и его монтажники работали в близком соседстве с будкой крана, но их отделяла от Варежки пропасть. Будто они забрались на крыши двух небоскребов, поставленных один против другого и разделенных узкой улочкой.
Галиуллин засунул за пояс ключ, снял рукавицы, достал рулетку, выдернул блеснувшую на солнце сизо-голубую спираль, отмерил пальцем кусок стальной ленты и улыбнулся: блеснули и золотой зуб и обручальное кольцо.
Он закричал Варежке, счастливый:
- Пятьдесят три сантиметра!
- Ай да Зинуха! - голос у Варежки с хрипотцой.
- Лишку не будет? Все же девочка...
- Жениха выберет повыше. В баскетбольную команду запишут, как меня!
Варежка поглядела вниз, слегка высунувшись в раскрытое окошко крана.
Что это там Садырин замешкался - опять перекур с дремотой? Пора бы уже застропить плиту и подать сигнал к подъему. Садырин только свистит лихим разбойничьим свистом, засунув два пальца в рот, а работает вяло. Садырину скучно, если его не окликают, не поторапливают и не делают замечаний.
Галиуллин отцепился от одного прогона, прошел, балансируя, по узкой балке, пристегнулся к другому прогону и продолжал свои монтажные хлопоты.
Стоял Галиуллин достаточно близко, и Варежка видела его слегка раскосые глаза под обрезом большой каски. Он носил в жару каску не по размеру: наматывая под нее мокрое полотенце; приноровился в этому подобию чалмы еще в Асуане. Голова повязана чуть пониже краев каски. Пот, стекая с затылка, смачивает полотенце, и, влажное, оно сохраняет способность охлаждать.
Ну что еще за проволочка? Варежка разозлилась и крикнула по радио на всю площадку:
- Хватит сопли жевать, Садырин! Веселей поворачивайся!..
Недовольная заминкой внизу, она перестала следить за стропальщиком.
Чтобы уберечь себя от подступившего раздражения, она прокричала Галиуллину:
- Сколько наша невеста весит?
- Без малого четыре килограмма.
- Тяжелая весовая категория. А как девчушку назвали? - Она стерла пот со лба запястьем, не снимая перчатку.
- Проектов много. Но Зина еще не утвердила. Вот выпишется... - Лицо его сразу подобрело, морщины разгладились. - А то один сварщик у нас на Чирчикстрое лопухнулся. Назвал дочку Мариникой.
- Согласно румынской пластинке?
- А того не знал, что, во-первых, Маринике - имя мужское, а во-вторых, так кличут в Румынии бездельников.
- Нашему Садырину это имя подошло бы, - прыснула Варежка, щурясь от солнца.
Еще до полудня Галиуллин доложил Варежке, что сегодня печет не хуже, чем в Асуане. Она была искренне убеждена, что такого зноя никогда не испытывала; забыла, как невыносим был вчерашний день, отделенный от сегодняшнего прохладной ночью.
Наконец плита оплетена тросом, Садырин заливисто свистнул и показал рукой "вира".
Варежка увидела Шестакова - бригадира с недельным стажем. Тот стоял неподалеку от подножья крана, запрокинув голову, и тоже с нетерпением ждал, когда подымут плиту. Каска на нем с маленьким козырьком, Шестаков прикрывал глаза ладонью: ослепляло солнце.
Теперь произошла заминка наверху - не изготовились к тому, чтобы принять плиту и уложить на место.
В таких случаях крановщик слегка приподнимает груз и выжидает, контрольно держа его на весу.
Но Варежка не захотела держать плиту над землей. Она просигналила и стала ее подымать.
Квадратная тень резко выделялась на фоне площадки, палимой солнцем. Уменьшаясь в габаритах, тень чуть покачивалась.
Плита замерла над пустырем, никто под ней не стоял, так что техника безопасности соблюдалась.
Может, Варежка, подняв высоко плиту, решила тем самым подстегнуть бригаду Галиуллина?
Нет, она держала плиту с таким расчетом, чтобы квадрат плотной тени служил тентом Шестакову.
Михеич, с бюллетенем в кармане, сидел на ящике под цветным зонтиком-недомерком, изредка встревая в работу.
Вот он встал, сдвинул на лоб старомодный картуз, почесал затылок и подозвал Шестакова. Висящая плита тотчас же тронулась с места, и тень устремилась за Шестаковым вдогонку.
Жарища адская, черный картуз не плохо бы сменить на тропический шлем, с каким Михеич не расставался в Бхилаи. Шлем бывает пробковый, или из особого тростника, или из плотной светлой парусины. Козырек такой же, как открылок сзади. Четыре дырочки в шлеме - четыре крошечных вентилятора. Внутри шлема под целлофаном - гофрированная прокладка. Нетрудно представить себе, как дико выглядел бы Михеич в тропическом шлеме здесь, в Сибири. Куры засмеют, не говоря уже о Маркарове.
После короткого разговора с Михеичем Шестаков подошел с чертежом к двум монтажникам.
Лиц сверху Варежке не видать, но один из них, судя по голубой каске и смоляным усам, Маркаров, а другой, в желтой каске мотоциклиста и в сапогах с широкими раструбами, - Погодаев.
Они спорили, размахивали руками.
Варежке не видать, но она знает, что Маркаров обливается потом. Чудак! Кавказского происхождения, а жару переносит труднее сибиряка Погодаева.
Тень от плиты снова оказалась над головой Шестакова.
За этой тенью уже ревниво следил стропальщик Садырин; он замечал на строительной площадке все, что не относилось непосредственно к его работе.
Каждый мог полюбоваться искусством крановщицы, она ловко ловила плитой косые лучи послеполуденного солнца.
Варежка с нетерпением поглядывала на монтажников, которые замешкались наверху, но не торопилась убирать многотонный зонтик, отбрасывающий тень на Шестакова.
- Зря стараешься, - прокричал Галиуллин Варежке. - У него тут временная прописка. Отбыватель...
- Кто, кто?
- Отбыватель. Ему бы только отбыть время до института.
- Крахмальной скатертью дорога.
- Для будущих студентов наша стройка - проходной двор. И твой холодок, Варежка, - Галиуллин недовольно глянул на резкую тень от плиты, - его не удержит. Хоть вы его и бригадиром выбрали. Анекдот! Вся моя бригада смеется!..