В костеле кончилась служба, все, кто оттуда выходят, - в черном. Торопливо раскрывают зонтики, у каждого своя маленькая цветная крыша над головой, - пестрая живая мозаика.
Михеич подумал, что еще ни разу в жизни не пользовался зонтиком и вряд ли это когда-нибудь случится. У них в Ленинграде и льет, и моросит, и накрапывает. Когда-то он получил по ордеру плащ, затем купил в Гостином дворе макинтош, на фронте ходил в плащ-палатке, дожил до седых волос, а так ни разу и не держал зонтика в руках...
Посмотрел на приангарское небо - облачка. Если зарядит мокросей, придется занятие прервать.
Именно в эту предвечернюю пасмурную минуту на обезлюдевшую стройплощадку заехал Пасечник.
Увидев знакомые грязно-синие "Жигули", Михеич поднялся на ноги и торопливо зашагал по узкой балке к противоположному краю башенной площадки, авось начальство не заметит.
Но Пасечник еще через ветровое стекло увидел Шестакова, висящего на монтажной цепи, увидел и Михеича, семенящего по узкой балке, выскочил из машины, погрозил Михеичу кулаком и приказал немедленно спускаться.
Пасечник учинил ему разнос - да не втихомолку, щадя авторитет Михеича в глазах Шестакова, - а во всю глотку.
- Тоже нашелся циркач-трюкач! - орал Пасечник. - Открыл аттракцион и работает без привязи. Эх ты, удаль молодецкая! Выгоню со стройки! Старый человек, а ведет себя, как мальчишка!
Самое удивительное - Михеич не обиделся. Они стояли рядком, хлопали друг друга по плечам и хохотали.
Отсмеявшись, вытерев слезы, Михеич поклялся: не помнит сегодня, в какой стороне груди у него сердце. Он небрежно достал из кармана и сунул обратно патрончик с валидолом.
- Ну как Шестаков? - посерьезнел Пасечник.
- Пора повысить разряд.
- Да, высотному делу надо учить смолоду. Здесь ловкость не всегда приходит с возрастом.
- Зато с возрастом всегда приходит старость, - невесело усмехнулся Михеич. - И приходит, окаянная, обязательно...
Пасечник зашел в безлюдную "третьяковку", снял со стены чей-то комбинезон, монтажный пояс, каску.
- Давненько пояса в руки не брал. Что-то оконторился, прозаседался.
Пасечник и Михеич, наперебой подсказывая друг другу полузабытые подробности, вспоминали давнишнее происшествие на стройке Дворца дружбы.
Тогда в Варшаве гостила советская партийно-правительственная делегация. Вместе с президентом Берутом и премьер-министром Циранкевичем делегация приехала на стройку. Объяснения давал начальник строительства, мужик дельный, но грубиян и ругатель.
Вдруг на виду у высоких гостей на немыслимой высоте по балке побежал человек, балансируя руками, как канатоходец в цирке. Кто-то из гостей ахнул, кто-то отвернулся: страшно смотреть.
- Разглядел, кто там лихачит? - спросил начальник у Михеича.
- Солнце в глаза.
- Щелкните его, - повернулся начальник к польскому фоторепортеру, стоявшему рядом. - И пришлите снимок. Строго накажу голубчика.
Едва начальник проводил высоких гостей, он обрушился на Михеича:
- Распустил своих ухарей! Не видишь - озорничает, как мальчишка? Эх ты, удаль молодецкая! Выгоню со стройки этого циркача-трюкача. Аттракцион открыл. Ославил сразу на два правительства!
Как ни бушевал, как ни матерился начальник, нарушитель техники безопасности остался неопознанным. Верхолазы дружно сыграли в молчанку, не нашлось ни одного дырявого рта. Фотограф, благородный пан, не захотел быть доносчиком. Фотоулику не прислал, соврал, что пленка засвечена. Начальник строительства покричал-покричал и угомонился.
А нарушителем техники безопасности был не кто иной, как молодой прораб Пасечник.
Это случилось вскоре после похорон Кати. Пасечник позволял себе тогда и крепко выпивать, и прыгал по балкам, как бесшабашный ухарь. Начальник грозился отправить его обратно в Запорожье, и еще бы один цирковой аттракцион - привел бы угрозу в исполнение.
- Забыл, что у тебя девчоночка на руках осталась? - отругал его тогда Михеич. - Забыл, что скоро ее из родильного дома в ясли переведут, а оттуда - в детский сад, а оттуда... Или хочешь ее круглой сироткой оставить?..
Спустя месяца два Пасечник отвез девчоночку к сестре в Запорожье. Ему помогала в пути молодая женщина, лежавшая с Катей в одной палате родильного дома. Она уезжала на родину с сынишкой на руках и стала кормилицей маленькой Кате.
А на обратном пути Пасечник купил в Москве в Столешниковом переулке часы новой марки "Победа" и привез их в подарок фоторепортеру, засветившему пленку...
Обо всем этом вспоминали они, пока Пасечник переодевался за прикрытой дверью в "третьяковке".
Комбинезон оказался Пасечнику впору, он отобрал у Михеича рукавицы, надел чужую каску, и под ней скрылась начальственная "изморозь".
Теперь Пасечник выглядел моложе своих лет - подтянутый, ладный. Рост служебного и общественного веса не сопровождался у него увеличением личного веса. Как носил смолоду рубашки воротник номер сорок, так и носит, как покупал в былые годы костюм номер пятьдесят, третий рост, так и сейчас купил, будучи в Москве в командировке.
Зачем Пасечник неожиданно для Михеича и самого себя облачился в монтажные доспехи и полез наверх?
Соскучился по верхотуре?
Или им двигало чувство вины перед Шестаковым?
- Обозвал меня мальчишкой, а сам... - крикнул вдогонку Михеич, притворяясь обиженным. - А еще управляющий...
19
Садырин увидел в столовой Варежку, бросил очередь к буфету и уселся за ее столик. Он работал теперь в другом конце строительной площадки, в столовой монтажного управления давно не появлялся. И одет не так, как все вокруг, - без каски, без монтажного пояса.
- Садырин! - окликнул его Маркаров. - Откуда ты? Как в водку канул.
- У меня здоровье и самочувствие со знаком качества. - Садырин обрадовался, что встретил своих, лицо его расплылось в улыбке. - Держи корягу! - он протянул руку, но Варежка не спешила с рукопожатием.
- Руки перед едой полагается мыть... Где же твои чеки? Если нету на обед - дам взаймы.
- Я не министр финансов Гарбузов и в займах не нуждаюсь.
- Значит, с верхотуры демобилизовали. И не скучно тебе в каменюшниках?
- Гипертония у меня, - вяло соврал Садырин.
- Кто бы мог подумать! А работал так, словно у тебя пониженное давление.
- И нервная система не позволяет мне работать на высоте.
- Может, тебе теперь молоко полагается за вредность? - Варежка притворилась озабоченной, налила Садырину молока из бутылки. - Молоко - изумительная пища, приготовленная самой природой.
- Охотно принимает пищу из рук человека! - напоказ удивился Маркаров, сидевший за соседним столиком с Погодаевым. - Если не считать Садырина, людям уже удалось приручить сорок видов животных.
- Да пошел ты... - Садырин вскочил и трахнул стулом о бетонный пол.
- Конечно, Александр Филиппович Македонский - герой. Но зачем же стулья ломать?.. Ты и жизнь начал с того, что наговорил грубостей повивальной бабке.
Антидюринга не переспоришь, он всегда выставит тебя на посмешище, лучше не связываться...
- Какая же теперь у тебя должность, Садырин? - спросила Варежка.
- Самая высокая.
- Ну а все-таки?
- Разнорабочий я.
- Ты трудяга известный. За год мешок семечек сгрызаешь.
- Но в первую очередь - я человек! - Варежка заинтересованно посмотрела на Садырина. - У Горького написано. Самая высокая должность - быть на земле Человеком. Это звучит гордо! Человек с большой буквы.
- Да ты стань хотя бы человеком с маленькой буквы! И то было бы неплохо. Ты ведь только с виду...
- ...исполняешь обязанности человека, - уточнил Маркаров. - А приглядишься - так и тянет спросить: ну, какой тебе был смысл на задние ноги становиться? Ходил бы себе на четвереньках. Труд сделал человека из обезьяны. Так неужели из тебя человек не образуется? К твоему сведению, наше поколение - восьмисотое поколение человечества.
- Да иди ты, Антидюринг...
- Иду, иду, - Маркаров направился к буфету.
- А ты можешь выразить свою мысль на боле-мене цензурном языке? Не слыхал, что в Дубне случилось? - Варежка перешла на шепот, словно собралась сообщить нечто сверхсекретное. - Там один атом ругался матом. А его за это из молекулы исключили... Лучше скажи: ты когда-нибудь приносил людям пользу? Мне сдается, ты ее, эту пользу, только уносил от людей.
- Опять ты в прокурорши записалась. А если пристально подумать - чем я тебе не пара? - он пригладил свои вьющиеся волосы.
- Жених-то ты жених, но сильно потрепанный. Ты же самого себя не любишь. Как же тебя могут любить другие?
- Эх, жалко мне тебя! Проходишь мимо своего счастья. Вот если бы ты, да я, да мы с тобой... Сила!
- Если бы да кабы... Если бы у твоей тети росли усы, она была бы твоим дядей... Ну какая в тебе, Садырин, сила? Весу в тебе много, а не силы.
- Вот увидишь, я еще отличусь! Заткну за пояс этого самого Шестакова.
Погодаев до сей поры не проронил ни слова. Он дружелюбно подозвал Садырина и пододвинул ему стул Маркарова, тот маячил в очереди у буфетной стойки.
- Федя, - сказал Погодаев с подчеркнутым миролюбием, - ты же добрый парень. Не кривись, я знаю... Всегда в поездках помогаешь Галиуллиным таскать вещи, с татарчатами возишься. Зачем же ты всем говоришь, делаешь назло? Вынуждаешь сердиться на тебя. Можно подумать - тебе скучно с самим собой.
- ...продолжаем концерт по заявкам строителей, - донеслось из репродуктора. - По просьбе знатного монтажника Федора Федоровича Садырина, строительство Приангарского горнообогатительного комбината, исполняем Четвертую рапсодию Листа...
Не ответив Погодаеву, Садырин снова подсел к Варежке. Он самодовольно ухмыльнулся, услышав свою фамилию.
- Ты, может, сватаешься ко мне ради комнаты? Тогда не надейся. Вчера отдала ключи Галиуллиным.
- А сама? - У Садырина сделалось такое выражение лица, будто ему в рот попал комар и он этого комара проглотил.
- В общежитие. Галимзян перенес чемодан - и вся недолга!
- С тобой не соскучишься, - протянул Садырин.
- Знала, что будешь разочарован. Вот видишь, и сватался зря...
Садырин налил себе еще стакан молока и сказал:
- Тебя только в молоко класть, чтоб не скисло. Лед, а не женщина!..
Он выпил залпом молоко, шумно оттолкнул ногой стул и направился к выходу, не кивнув Варежке на прощанье.
- Куда же ты? С большой буквы! Хоть бы дослушал свою заявку, знатный монтажник. Все-таки Четвертая рапсодия Листа!..
Садырин остановился, повернулся, быстрым шагом подошел к Погодаеву, молча пожал ему руку и вышел.
20
После нескольких рейсов с вагоном-рестораном Мариша вновь обрела звонкий мелодичный голос. А боялась охрипнуть навсегда, после того как продавала зимой мороженое, зазывала покупателей.
Когда ей в первый раз дали чаевые, она сильно покраснела и отказалась.
Ресторатор выругал ее:
- Чтобы пассажиры подумали, что ты сознательнее Скуратовой? - он кивнул на другую официантку. - Выходит, все мы с родимыми пятнами, ты одна - шибко принципиальная?
За ее столиком сидел синеглазый чернобровый парень в морском кителе, чем-то привлекательный. Совершенно неожиданно он сказал Марише:
- Бросьте вы всю эту посуду! Поедемте со мной, милая девушка!
- Куда?
- Далеко-далече. Чтобы наступить ногой на горизонт.
- Вы считаете, что мне к лицу северное сияние? Увезу тебя я в тундру?
- На край света. Как высказался наш всенародный поэт:
Тот край и есть такое место,
Как раз такая сторона,
Куда извечно, как известно,
Была любовь устремлена!
- Соскочить за вами с поезда на ходу? Или сойти на первой же остановке? А кто будет кормить пассажиров обедом? У нас завтра на первое флотский борщ, на второе шницель по-венски...
- Ну не вписываетесь вы с вашими глазами в этот кабак на колесах.
- А в отделе кадров конторы вагонов-ресторанов восточного направления Главдорресторана Минторга РСФСР думают иначе. Вы же меня совсем не знаете!
- Уже давно сижу и смотрю на вас. Каждый день. С небольшими перерывами.
- Вообще говоря, я бы поехала на край света. Но жду такого приглашения от другого. Уж если ехать так далеко, то без оглядки! Не оставляя денег на обратный билет. Верно? На край света лучше ехать вдвоем, и не всякое время года для этого годится.
- Когда же лучше - летом, зимой?
- Поэты утверждают, что есть еще пятое время года - время любви...
- А вот я, увы, со всеми своими переживаниями укладывался в четыре времени года... Где же тот счастливец, который дожил до пятого?
- Работает на стройке. Славное море, священный Байкал.
- Пишет?
- Редко. Впрочем, недавно передал, - она невесело усмехнулась, - горячий сибирский привет.
Мариша говорила с той откровенностью, с какой говорят люди, уверенные, что никогда больше не встретятся.
- А я бы вам часто писал. У нас бы такая переписка затеялась!
- Уверены, что стала бы отвечать?
- А я все равно писал бы. Дайте ваш адрес, - потребовал он. - Вернетесь в Москву - найдете мое письмо.
Оба рассмеялись, и каждый про себя погрустнел.
- Почему вы так торопитесь с приглашением? Только потому, что едете в одиночестве и приятнее разделить его с вежливой расторопной официанткой, чем оказаться наедине с оленями-тюленями?
- Три месяца проваландался в отпуску и все-таки возвращаюсь раньше срока. Навидался и вашего брата. Разгуливают по курорту, загорелые как копчушки, в мини-юбках выше бедер, смеются громко. А возвращаюсь к своим оленям-тюленям один как перст, как рекрут на часах. Лучше пошлите меня к черту, но не подозревайте в неразборчивости и легкомыслии. Можете верить, можете не верить, но я вам первой сказал эти слова. А ведь в старину это, кажется, называлось - попросить вашей руки...
- В старину, кажется, задолго до свадьбы было еще и обручение... Когда электровоз приходит на конечную станцию, его иногда нужно развернуть в обратную сторону. Для этого в депо есть поворотный круг, проще простого. А вот судьбу свою повернуть на сто восемьдесят градусов...
За соседним столиком обедали молодожены. Мариша с предупредительностью и с удовольствием кормила их обедом и смотрела на них с доброй завистью.
- Это наше свадебное путешествие, - призналась молодая женщина. - Мы геологи.
- У нас в поезде тоже молодожены живут, - вспомнила Мариша. - Московские студенты без жилья. Надоело им по разным общежитиям мыкаться, жить вприглядку - она в женском, он в мужском. Поступили проводниками дальних поездов, оба надели черные шинели. У нас дорога длинная - девять тысяч двести шестьдесят семь километров. И к экзаменам готовятся у себя в служебке, сдают на "отлично". Не укатали их дальние рейсы! Знаете, сколько мы до Владивостока проводим в дороге? Сто шестьдесят три часа двадцать пять минут. А в Москву проводники-студенты вернутся - живут в парке отстоя вагонов. На сортировочной, где ожидают ремонта классные вагоны. Сторожат эти вагоны, зимой топят, Полупроводники-полуистопники...
- Внимание! - разнесся голос поездного Левитана. - Говорит радиоузел поезда номер восемьдесят два Москва - Владивосток. Сегодня в четырнадцать двадцать по московскому времени, в восемнадцать двадцать по местному, будет дана остановка по требованию. Полустанок номер триста сорок три. Для удобства пассажиров Сыромятниковых. Чтобы облегчить им переход через отрог Яблонового хребта к поисковой партии. К окнам на проводы приглашаются все пассажиры. Одновременно начальник поезда предупреждает: остановка одна минута. Из вагонов не выходить. А сейчас слушайте концерт по заявкам Лидии Ивановны и Марата Петровича Сыромятниковых.
Все прильнули к окнам, поезд провожал молодоженов. Из раскрытых окон к ним доносилась песня "Геологи".
Доброхоты помогли вынести из шестого вагона тяжелые рюкзаки, Марат Петрович закинул за спину ружье.
Сколько добрых напутствий!
Мариша долго смотрела из тамбура вагона-ресторана на стоящих в обнимку Сыромятниковых, на пустынный полустанок, все дальше отступающий от поезда...
- Как раз такая сторона... - прошептала она.
Когда поезд подходил к Красноярску, синеглазый чернобровый парень в морском кителе зашел в вагон-ресторан попрощаться.
- Мечтаю, чтобы вы накормили меня завтра флотским борщом и шницелем по-венски, но... Здесь у меня пересадка на самолет полярной авиации. Вчера, перед разговором с вами, я для храбрости выпил, - может, вы заметили? - но сегодня не выпил ни глотка...
- Заметила, Алексей.
- ...ни глотка. Чтобы вы не отнесли моего предложения на счет винных паров. Пожелайте мне, пожалуйста, Марина, счастливых посадок, а еще малых льдов... Но знайте, моя милая Марина, самые трудные льды растают в ту минуту, когда я получу ответ на свое письмо.
21
- Привет ударникам нулевого цикла! - прокричал снизу Садырин.
- Ох, хлебнем мы этого нуля, - откликнулся Ромашко.
Нет хуже времени для работы в котловане, чем дождливая осень.
Экскаваторы вычерпывают, а самосвалы вывозят глину. Огромные глубокие корыта с рыжими островками на дне; приходится откачивать воду. Всем выдали болотные сапоги, наподобие тех, какие носит Погодаев.
Напрасно к фундаментам нового корпуса не приступили летом. Рыбасов объяснил это тем, что не хватало людей.
А не проделать работу осенью - котлованы занесет снегом, и придется переобуваться в валенки.
Чернега не стал здороваться с Садыриным, отвернулся. Спецовка его расстегнута, и виднелась куртка под замшу; когда-то ее разорвал Садырин и аккуратно зашила Варежка.
Малорослый, приземистый кран Варежки курсировал вдоль котлована. Она помахала рукой в перчатке вновь прибывшим и иронически пропела:
- И с высоты вам шлю привет!
Садырин порисовался перед монтажниками - поднял и понес баллон со сжатым кислородом. Все знают, что баллон весит килограммов восемьдесят.
- А все-таки труд облагораживает человека, - крикнул Маркаров ему вдогонку.
Правой рукой Садырин придерживал баллон на плече, а левую театрально прижал к груди и натужно прохрипел:
- Для меня работа - всегда праздник.
Он и в самом деле выделялся энергией среди тех, кто укладывал тяжеловесные панели.
К одному из углов котлована не мог подойти ни экскаватор, ни бульдозер, ни Варежкин кран. Землекопы работали вручную. Садырин был за старшего, покрикивал. Он даже успел пожаловаться Шестакову на мужичка, полусонного с похмелья, у него под началом:
- Пока возьмет лопату, поплюет на руки, два камешка подцепит на совок, повернется, сбросит...
Шестаков так и не понял: то ли Садырин искренне возмущался, то ли посмеивался над своим бывшим бригадиром.
Монтажников перевели в котлованы, потому что не прибыли конструкции для эстакады. На завод поздно поступили чертежи. Проектный институт слишком долго проектировал. В министерстве слишком долго утверждали проект - цепная реакция.
Фундаменты заливали битумом, котлованы провоняли смолой. Этот запах не могли смыть дожди. Смола прилипала к подошвам, к брезентовым курткам.
Опережая календарь, многие надели ушанки и завязали их под подбородком, чтобы не так болели уши, - в дождливую погоду сильнее оглушает "баба", забирающая сваи.