Новогодний бал в Анадыре
1
В гостиничном номере холодно и неуютно. Агапов лежит на кровати, накрывшись тяжелой шубой, и листает "Огонек".
Журнал он просматривает третий или четвертый, раз - черно-белые и цветные снимки так примелькались, что он только на мгновение задерживает на них взгляд.
Было часов семь вечера. Гостиницу наполнил праздничный, возбужденный гул, знакомый всем, кому довелось отмечать праздники в командировке.
В соседнем номере поют вполголоса, слышатся затаенно-стыдливые голоса женщин, которые вроде бы и не поют, а мурлыкают в лад.
В длинном, узком коридоре, где то и дело лопаются от холода лампочки и потому всегда сумрачно, уж завязался разговор "по душам". Горячий спор вели двое мужчин из-за какой-то женщины, которую они знали и которая - о, эти женщины! - отвечала взаимностью и тому и другому.
Радио в номере говорит довольно громко, но даже оно не в силах заглушить всего шума.
Агапову - инженеру строительно-монтажного управления, часто приходится бывать в командировках, и к неустроенной, шумной жизни в маленьких северных гостиницах он привык.
В коридоре послышались тяжелые шаги. Разговор "по душам" сразу стих. Гулкий, точно выстрел в горах, звон покатившейся по полу пустой бутылки заставил Агапова вздрогнуть.
- Будь ты не ладна - ох, я и напужалась! - произносит густой женский голос. - Только вечер начался, а бутылки уж по всей гостинице разбросаны. Ох, люди! Вы чего тут стоите?! Стоят и стоят, а потом бутылки после них всюду валяются.
- Не шуми, Матвеевна, дай по душам поговорить, - отвечает гнусаво мужской голос.
- Это ты, Ковалев? Господи, опять по душам говорит. Ты уж еле на ногах держишься. Столько денег пропил, что сосчитать - не сосчитаешь. Месяц живешь у нас, а трезвым я тебя не видела.
- Матвеевна, не шебарши. Дела всякие закончил - уезжаю на прииск.
- Быстрей бы, спокойнее будет.
Шаги приблизились к номеру Агапова, раздался настойчивый стук. Агапов приподнялся, свесил ноги с кровати и крикнул:
- Войдите…
В дверь протиснулась совершенно одинаковая в ширину и в высоту дежурная гостиницы Анна Матвеевна.
- Роман Викторович, простите за беспокойство, звонил ваш сосед, архитектор, и просил подождать его. Он через часик будет, - как-то неестественно угодливо сказала она.
- Я подожду, я собственно никуда не собираюсь.
Внезапная перемена в голосе дежурной рассмешила инженера. Он еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
- Во-оо… распелись-то! Вы уж простите за всякое такое… Скоро достроят новую гостиницу с удобствами, такого беспорядка не будет.
Женщина попятилась, вышла из номера и в коридоре опять командирским тоном прогромыхала:
- Вы мне тут без шума! Инженеру работать мешаете! - Затем она стала отчитывать поющих в соседнем номере.
Агапов уткнулся в подушку и захохотал.
Номер тускло освещала старомодная настольная лампа с большим стеклянным грибом-абажуром. Такие лампы редко теперь увидишь. Они сохранились в кое-каких провинциальных гостиницах и в благопристойных малодетных домах, где вещи переживают людей, где время будто не течет, не движется, привязанное крепко-накрепко к старым, дорогим вещам. Агапов любил старые вещи. Они несли покой и величавость, и, глядя на них, он всегда думал, что в суетном мире они являются островами веры в то, что не все проходит в человеческой жизни. Конечно, вещи не ординарные, а являющие собой искусство.
Золотаев пришел не через час - раньше. Высокий, лет тридцати пяти, с светлыми, слегка вьющимися длинными волосами, с небольшой родинкой на шее, которая делала его красивое лицо похожим на женское, архитектор с четырьмя бутылками шампанского остановился посреди номера и, улыбаясь, весело сказал:
- Вставай, Роман Викторович! Хватит валяться, человек и так полжизни проводит в постели, в праздники надо от всей души веселиться. На улице повалил снег и такая теплынь… А у меня радость. Поздравь!.. - Золотаев поставил шампанское на стол, снял пальто с серым каракулевым воротником, заглянул в зеркало, висевшее на стене, поправил волосы, галстук, подошел к Агапову и протянул ему руку: - Утвердили проект, - в будущем году начнем строить кафе-оранжерею. Потом у меня свидание с девочкой. Как она мила, как сконструирована и выписана!
Золотаев был нахально красив, самодоволен и чрезмерно любим собою.
- Поздравляю! - без энтузиазма пожимая руку архитектора, ответил Агапов.
- Нет, я все-таки доволен собой! - продолжал Золотаев, срывая блестящую фольгу с бутылки. - Протолкнул такое дело! Ты знаешь, в архитектуре меня не привлекают кибернетические города Шеффера, его космические центры отдыха. По-моему, они холодны, вычурны, далеки от нас. Но я поддерживаю его идею: человеку необходимо создавать такие условия отдыха, чтобы как рукой снималась естественная усталость после рабочего дня. Надвигается так называемая эра отдыха - результат технического прогресса. Житуха будет!.. Ах!.. Мое детище - попытка в наших северных условиях решить вопрос спасения человека от угнетающего воздействия белого безмолвия. Представь себе, после работы на холоде ты приходишь с друзьями отдыхать в сад, где цветы, буйная зелень, поют птицы, а за окном голая тундра, холод, пурга. Волшебство?! Черт! Она удивительна!
- Кто она? - не понял Агапов.
Золотаев не ответил, открыл бутылку и стал наливать пенящуюся золотистую жидкость, в стакан. Легкий капроновый дымок струился из горлышка, белая шапка пены, стремительно вырастая, лопнула, поплыла из стакана на скатерть и образовала продолговатое, в виде кляксы, пятно.
- Я люблю женщин, - Золотаев брызнул белизной ровных, красивых зубов. - Увидел Ольгу - и все, думаю, что такую богиню упустить грешно. Как тень потом не мог от нее оторваться. Я, как библейский Давид, лучшим лекарством считаю дыхание молодых девушек, от которых излучается, как он говорил, "живительная сила во всей ее чистоте". Как тут не соблазниться? Телевидение, кино, театры, романы - все заполнили девочки с точеными ножками и холеными грудями.
Он глянул на Агапова по-казацки лихо и, как показалось тому, с каким-то неприкрытым нахальным превосходством. Это вовсе не огорчило, не обидело Агапова, он улыбнулся, почувствовав, что пошел навстречу настроению соседа по номеру, что заворожен, слегка ошарашен его оптимизмом и этим, бог знает чем вызванным превосходством - странно! - даже доволен.
Золотаев подал шампанское. Стакан был тяжел, холоден.
- Мы уже спорили по поводу кафе-оранжереи. Дело хорошее, нужно и о досуге человека думать, но я бы голосовал за жилой дом, а не за кабак. Все это к лишнему пьянству ведет.
- В моем кафе пить не будут, - перебил Агапова архитектор. - Я гарантирую. Понятны в конце концов твои возражения, но все это идет от голого практицизма. Один дом не решит проблему жилья, а кафе сотням людей принесет часы блаженного отдыха - это будет своего рода чистилище от душевных болей.
- Не слишком ли большая задача для такого заведения? - не возразил, а насмешливо, веря, что именно он прав, переспросил Агапов.
- Жизнь человеку дается только один раз, про это мы еще в школе учили, и он волен ею распоряжаться так, как ему вздумается. Одни прожигают жизнь, а другие блюдут ее. Врачи борются за то, чтобы продлить каждому человеку жизнь. Ну, а мы - архитекторы - должны, на мой взгляд, думать о том, как покрасивей и попрактичней обставить жизнь человеку. Каждому из нас не безразлично, где проводить досуг - в грязном сарае или в райском саду.
- Всякая идея имеет хорошую сторону и плохую.
- Давай выпьем, - Золотаев поднял руку, приглашая собеседника последовать его примеру, сделал несколько глотков и, поставив стакан на стол, заходил по номеру.
Он был возбужден, и это возбуждение было приятно ему. Спор, как игра, всегда увлекал его, в споре, как шахматист, он составлял различные комбинации одних и тех же жизненных принципов, в которые якобы верил и которым мог в любое время изменить.
После недолгого молчания первым заговорил Агапов.
- Теперь у нас, на Севере, мода пошла закольцовываться: строить между зданиями всякие галерейки, переходики - отрезаем себя от внешнего мира. Мы соорудили административный корпус, столовую, клуб, общежитие, несколько жилых домов с магазинами - все закольцевали: соединили переходами. Некоторые жильцы месяцами на улицу не выходят. Денег на эти переходы уйму затратили и навредили людям.
- Сидни и без переходов будут дома сидеть, - ответил архитектор и тут же изменил тему разговора. - Я почему просил подождать меня - боялся, смоешься в какую-нибудь компанию. Коль уж так получилось, что нам приходится Новый год встречать не в пенатах, давай вспомним молодость. Я достал билеты в Дом культуры на Новогодний бал. Потом, я тебе говорил, что познакомился с девочкой, и она приведет свою подругу. Новый год они встретят дома, а потом придут в клуб.
- Я не пойду, - решительно, не дослушав Золотаева, заявил Агапов. - Танцую плохо и вообще это не солидно - мы не пацаны.
- Из тебя так и прет патриархальщина. Тебя нужно использовать в качестве абразива для шлифовки испорченных людей. Надо же в конце концов развеяться, - Золотаев опять подсел к Агапову, добавил из бутылки шампанского, чокнулся и тут же сам выпил. - Я ведь тебя, дорогой Роман Викторович, все равно из этого "гранд-отеля" вытащу. Вообще, пользуйся благами свободного командировочного человека.
- Я привык встречать Новый год в кругу семьи, - Агапову показалось, что архитектор в душе посмеивается над ним, и ему захотелось резко осадить своего соседа.
- Я тоже люблю дома встречать этот праздник, но теперь-то… - Тон у Золотаева стал совершенно другим, будто он почувствовал, что Агапов на него обиделся и что, если он и дальше будет насмешливо говорить с ним, тот взорвется. - У меня сейчас в голове промелькнула догадка - простая догадка, Роман Викторович: ты действительную жизнь в ином аспекте видишь, нежели я, и будущее по-иному представляешь. Ты чувствуешь, какое время-то подходит? Люди тянутся к веселью и праздникам - раньше так тянулись к религии. Молодежь вообще - оторви да выбрось. Моя дочка минуты не может прожить без подруг, кино, игр, музыки - хоть какого-то праздника. Впрочем, пусть они как хотят, так и живут.
- Сколько ей лет? - спросил Агапов.
- Девять - в третий класс пошла. Ты думаешь, она одна такая? Для нас учеба в школе была трудом, для них же - тягостное времяпрепровождение. Да и учебу-то сами учителя в игру превратили. Говорят, мол, так лучше материал усваивается. - Золотаев поднялся, опять прошелся по номеру, как-то манерно покачиваясь. Говорил он без горечи и раздражения - весело, точно рассказывал благопристойный анекдот: - Чему дивиться, скоро наступит эра досуга. Знаменитый лозунг о замене тяжелого человеческого труда будет выполнен. Всю работу станут делать механизмы, творчеством займутся выдающиеся особи, нам, простым смертным, предначертано одно - развлекаться.
- Люди без работы не останутся, какая бы техника им на помощь ни пришла, и развлекаться будут целомудренно, спортивно, - сердито, даже обидчиво возразил инженер.
- Будущее я тоже вижу чистым, гармоничным, - далекое будущее, а близкое-то… - Золотаев не договорил, стал жадно пить шампанское.
- Если откровенно говорить, то я ничего не вижу плохого в поведении твоей дочери. В таком возрасте все тянутся к играм. Подрастет, начнет понимать - будет хорошо учиться и хорошо работать.
- Твоими устами да мед пить. Я в ее годы - это после войны как раз было - летом в пионерские лагеря не ездил, а на свиноферме подпаском работал и, когда осенью шел в школу, так учеба в радость была.
- Я тоже с детства работаю. В инженеры через мозоли пробился. Теперь иное время, мы материально лучше живем и прочее…
- Что прочее? Нас захлестывает дух горьковских дачников?!
- Нет, почему? Время меняется, и люди меняются. Мои ребята тоже не очень-то работать любят.
- И я ж об этом, - горячо затряс рукой архитектор. - Давай не отставать от времени! - и он весело захохотал.
То ли выпитое вино подействовало на Агапова, то ли ему больше не хотелось одному оставаться в номере холодного и шумного "гранд-отеля", но он вдруг согласился идти с Золотаевым и быстро стал собираться.
2
Все дни, которые провели в Анадыре Агапов и Золотаев, держались холода. По низине, в которой стоит город, своеобразной аэродинамической трубе, постоянно гнало седые космы стыни. Про анадырские холода сложены легенды, и каждый, кому довелось побывать в этом небольшом городке, слышал их, с той или иной степенью преувеличения.
В эту новогоднюю ночь неожиданно потеплело.
Ветер разом стих, пошел густой, влажный снег, и воздух будто набух. Дышалось легко. Снежинки, точно в замедленном кино, стекали к земле - создавалась иллюзия сказочности всего происходящего.
Они прошли несколько раз по центральной улице в больших сугробах, хорошо освещенной, пустынной в этот ночной час.
- Ты говорил, что мы замуровываем себя в зданиях. Что ж делать-то? Север, холод…
- Ты так и пытаешься вытащить из меня слова в поддержку строительства твоего кафе. - Агапов покосился на архитектора и усмехнулся снисходительно и с вызовом, в отместку за его насмешливый тон.
- Дело вовсе не в поддержке, а в стремлении или желании по-серьезному посмотреть на проблему досуга северян, - сказал Золотаев.
- Пусть этой проблемой занимаются работники идеологического фронта, наше дело - добротно жилье строить. А то прожектерство доведет до того, что, извини, мы скоро гальюны-оранжереи начнем мастерить.
- Агапов, не пытайся меня обидеть, - спокойным тоном, даже с наигранной веселостью ответил архитектор. Какое-то время он шел молча, обдумывая что-то. Агапов понял это по дыханию собеседника, ставшему размеренным, углубленным. - Я понимаю, что не рожден Растрелли, Ухтомским, Казаковым, что не создам шедевра, я довольствуюсь малым, но хочу, чтобы и это малое было красивым и приносило людям пользу. - В голосе его чувствовалась грусть - грусть матери, родившей больного ребенка.
- Если не Растрелли, то разве нельзя себя чувствовать настоящим человеком? - с обидой спросил Агапов.
Сказанное Золотаевым инженер принял и в свой адрес. Агапов вечно был недоволен собой: своим поведением - уступчивым и, как у боязливого школьника, примерным; своей работой - любимой им и в то же время казавшейся ему со стороны непривлекательной; даже своим внешним видом - видом деревенского парня-рубахи. Может, поэтому Агапов был излишне мнителен? Это недовольство собой рождало сомнения в собственных действиях. Подчас, боясь, что люди примут его за чистоплюя, Агапов поступал так, что потом стыдился сделанного.
Золотаев был человеком иного склада. Ко всему он относился с легкостью, считая главным в жизни - умение быть беззаботным, - счастливым, в любых обстоятельствах и условиях.
В своем поселке Золотаев слыл образцовым семьянином, веселым, добродушным, гостеприимным человеком и отпетым трезвенником. Никто не знал о "подпольной" жизни архитектора: он часто проводил вечера в сомнительных компаниях.
В командировках же Золотаев не скрывал своей любви к вину, праздности и женщинам - все это было, по его мнению, не порочно. Ему всегда везло - он не попадал в истории, после которых рассыпалась в прах создаваемая годами репутация, что не раз случалось с его друзьями и сослуживцами.
- Можно считать себя настоящим человеком, - тихо и с неохотой, после долгого молчания, ответил Агапову Золотаев. - Но лучше быть обыкновенным человеком и катиться по той дороге, что глаже, ровнее и легче. В жизни мы все эпигоны. У жизни мы учимся немногому…
- Почему же? Наоборот многому… иначе и нельзя.
- К чему все это?.. - Золотаев разом как-то преобразился и весело, шутливо толкнув в бок высокого, слегка сутуловатого Агапова, добавил: - Пойдем на бал - в буфете посидим. И вообще у меня сегодня такое свидание! О, как она выписана и сконструирована! А сколько я сил потратил, чтобы уговорить это капризное создание. Я только в любви ей три раза признавался.
Было часов десять, когда они вошли в Дом культуры, разделись и поднялись на второй этаж, где играл оркестр и вокруг довольно большой елки суетливо прыгали танцующие. Елка здесь, как, впрочем, и в других Домах культуры Чукотки, была, по меткому выражению одного журналиста, "стяпком", то есть стяпанной из многочисленных веточек стланика. На первый взгляд это трудно заметить: мешают многочисленные украшения, но, присмотревшись, увидишь и согнутые гвозди, и белые срубы плохо прилегающих к бревну ветвей стланика. Как бы там ни было, все-таки это была "живая", а не какая-нибудь капроновая елка.
Просторное фойе разделено толстыми, модными еще в пятидесятые годы, колоннами на две части. В той, что больше, - эстрада и елка.
Стены украшены бумажными гирляндами, огромными рисунками зверей, облаченных в людские одежды. Здесь и Волк из бесконечных "Ну, погоди!", и белый медведь, вращающий землю вокруг оси, и морж на льдине с бутылкой, и лиса, хитро подмигивающая колобку-простофиле, а под рисунками надписи, кочующие по всем новогодним балам - может, даже из эпохи в эпоху, - надписи, призывающие быть веселым.
Людей в фойе еще немного, в основном девушки, спортивно, ладно сложенные в макси платьях или юбках с длинными разрезами спереди, сзади или с боков, сквозь которые видны стройные ноги, манящие капроновой подделкой под загар. Девочки, как правило, коротко подстрижены (а ля Мерей Матье), с подведенными синевой глазами.
- Крошки из местного педучилища, - пояснил Агапову тоном гида Золотаев. Он не первый раз был на танцах и хорошо ориентировался. - Им по пятнадцать-семнадцать лет, и для серьезных дел они еще не созрели. Но попрыгать, потанцевать с ними можно.
Оркестр грянул быстрый ритмичный танец. Парнишка с микрофоном в руке дернулся в такт музыке, длинные темные волосы прикрыли на мгновение его пухлое с баками и усиками лицо, потом застывшим водопадом спали на один, на другой бок, парнишка запел на английском, и голос его, усиленный в десятки раз электроникой, словно впился в стены здания. Оркестранты, в алых рубашках и белых брюках, тоже молодые и волосатые, крутили головами, дергались и было такое ощущение, будто они сгорают в пламени.
Девушки кинулись в центр зала, задвигались, заизгибались молодо, игриво, с каким-то непостижимым самозабвением.
- Вдарим и мы? - легонько подтолкнув Агапова вперед, спросил Золотаев.
- Ты что, спятил! - ахнул тот. - Нас, отцов, за сумасшедших примут.
- Тогда начнем с буфета - и мы станем такими же лихими, как эти девушки. Мы придем к их восторженности.
Они спустились на первый этаж. В буфете немногочисленные компании тридцати-сорокалетних мужчин и женщин. В ожидании большого скопления людей все столы заранее заставлены всевозможной снедью и горячительными напитками.
Золотаев открыл бутылку коньяка, наполнил рюмки.
- Ну-с, перед встречей Нового года надобно и причаститься, - произнес он.
- Я вообще не очень…
- И я не очень, но сегодня!..