Они выпили, потом выпили еще, спеша, стремясь побыстрее расстаться с гнетущим чувством потери чего-то, которое охватило их там, наверху, где танцевала, развлекалась молодежь. Потом они говорили о пустяках, но разговор не клеился, ломался, мысленно они были на втором этаже, завидуя не тому, что там происходило, а возрасту, юности верещащих мальчиков и девочек.
Потом захлопали вразнобой десятки бутылок шампанского. Они поняли: Новый год рядом, вот-вот будет отстрельнута в бесконечность еще одна ступень времени, отпущенного им.
- Мне бы лет двадцать побыть в шкуре всемогущего мужчины, а там… - Золотаев красноречиво махнул рукой.
- Детей бы вырастить, - на мгновение уйдя в себя, произнес тихо Агапов.
Они пожелали друг другу успехов в Новом году, и у каждого была своя цель, свои заботы, в каждом по-своему жило будущее время: в одном как спокойная ясная даль, в другом как высыхающее, но довольно еще большое озеро.
3
Когда Золотаев с двумя девушками шел к столу, Агапов сразу догадался, какой из них архитектор трижды объяснился, в любви. Она была чуть выше его, в белом, с большим декольте платье, с распущенными русыми волосами, поблескивающими шелковисто, отражающими легкую синеву люминесцентного света, - нежная, точно созданная из белизны и ласковой лени.
Агапов был так захвачен внешним обликом девушки Золотаева, что на вторую посмотрел мельком - совершенно "не увидел" ее. Он сразу как-то оробел, даже забыл, как зовут девушку, хотя помнил, что Золотаев называл ее имя. При красивых женщинах он всегда чувствовал себя утюгом, медведем на коньках. Только знакомясь, он как следует рассмотрел вторую девушку, с которой предстояло провести вечер. Дина была худенькой, большеглазой, с короткими темными волосами и сочными ярко накрашенными губами.
После коньяка Золотаев был особенно разговорчив и весел. Он острил, рассказывал довольно пикантные анекдоты, которые он сам называл "тепленькими", философствовал:
- Мы отмеряем годы в своей жизни маленькими или большими попойками, радостными или безрадостными встречами с женщиной. Я предлагаю тост за женщин, приносящих мужчине праздник.
Потом говорили о любви, посмеиваясь над ней и отвергая ее, принимая лишь игру чувств. Особенно горячо эту мысль проповедовали Ольга и Золотаев. Агапов слабо возражал. Дина посмеивалась.
Между тостами за счастливое будущее Золотаев говорил об искусстве, совершенно отвергая его. Но Ольга неожиданно полезла в амбицию, заявив, что и теперь пишут хорошие книги, рисуют хорошие картины, ставят гениальные фильмы.
- Я бы никогда не работала, только читала бы книги, ходила в театр, кино и была бы счастлива, - заявила она.
- Вообще-то человек сконструирован из лени, - поддержал ее Золотаев. - И его протест каждодневной работе закономерен.
- Это уж совсем глупости, без труда - нет человека.
- О, наш милый консерватор! - хмельно смеясь, обратился Золотаев к Агапову. - В мире должны мирно сосуществовать люди, любящие труд, и люди, не любящие его.
- Знаешь, как это называется! - перебил архитектора Агапов.
От волнения он поперхнулся и закашлял, стыдливо зажимая рот ладонью.
Пока Агапов кашлял, Золотаев успел несколько раз примирительно сказать, что не надо его слова принимать всерьез.
- Я предлагаю, - сказала Дина, когда Агапов успокоился, - выпить по последней и пойти танцевать.
Все согласились.
В танцевальном зале теперь было многолюдно. Разряженная молодежь заполнила все фойе.
Оркестрантов не было на эстраде - отдыхали, и Снегурочка с Дедом Морозом к чему-то призывала отдыхающих, но за всеобщим гамом нельзя разобрать их голосов. Но вот появились музыканты, зал завопил, приветствуя их. Парни были одеты уже не в красные рубашки и белые брюки, а наоборот - в красные брюки и белые кружевные рубашки.
- Эту песню мы дарим Марине, которая находится в нашем зале! Самой красивой девушке в мире, - прокричал в микрофон щекастый юный певец.
Парнишка-ударник задергался, замахал волосатой головой, ритмичные звуки полились в зал, затем вступил весь оркестр, и певец, почти касаясь губами микрофона, запел, подражая знаменитым Битлзам:
Моя любовь из вечности пришла,
Она бела, бела, бела…
Толпа хлынула к елке, задергалась, подключаясь к ритму песни.
Агапов уже не смотрел на всех ошалело, как вначале. Выпитый коньяк подогревал в нем стремление так же вот дергаться, беситься, забыв о возрасте и времени. Он танцевал с Диной. Прежняя робость, стеснительность ушли. Ему нравилось, что женщина доверчиво прижимается к нему, что отвечает на его улыбку. Иногда он легонько касался губами щеки Дины, и та, отстранившись, поблескивая карими глазами, грозила лукаво маленьким розовым пальчиком. Это была игра, цель, финал которой был известен каждому из играющих.
Золотаев с Ольгой затерялись в толпе, и Агапов с Диной не пытались их найти.
Часа в четыре утра веселье пошло на убыль. Люди постепенно стали расходиться. Собрались уходить Дина и Агапов.
Было по-прежнему тепло. Снег все шел и шел, будто кто-то щедро посыпал землю серпантином. Воздух был какой-то домашний, пахло чистыми простынями, когда их только внесешь в тепло с мороза, и яблоками.
В снежной круговерти фонари казались больше обычного, и свет от них был мутен, словно это был вовсе и не свет, а тень от него, которую трудно себе представить, но которая, наверное, существовала на земле, как существует тень жизни, тень мечты, тень красоты.
Дина была в темной цигейковой шубке и песцовой шапочке, очень шедшей ей.
- Я сегодня с ума сошла, - сказала она доверительно, по-свойски Агапову.
- Почему?
- Никогда в жизни столько не пила.
- Вы замужем? - неожиданно, каким-то нелепым голосом спросил он.
Она засмеялась, вскинула на него глазищи и покачала головой - не то укорила, не то этим кивком ответила ему. Потом все-таки сказала:
- Нет, с чего ты взял?
Он заметил переход на ты, но не придал этому значения.
- Просто так спросил.
- Я была замужем, - Дина глянула мельком на Агапова, будто проверяя, стоит ли открываться ему дальше, и добавила: - Муж погиб два года назад. Глупо все получилось. Был в командировке, пошел к знакомым в гости, возвращался в гостиницу сильно выпившим и замерз. Вообще-то он не пил - был слабеньким. Сам врач и так неблагоразумно поступил. Он был одержим и все время пекся о работе. У нас только и есть работа, работа, а душе хочется светлой милости. Да где ее взять?
Город не спал, слышались песни, смех, девичий визг. Изредка молочное, набитое снегом небо озаряли то красные, то зеленые огни ракет.
Они прошли освещенную центральную улицу и свернули в темный переулочек. Агапов осторожно взял Дину за руку, ладонь у нее была сухая и горячая.
4
В гостиницу Агапов вернулся в полдень, толкнул дверь - номер оказался заперт. Он постучался.
- Рома, это ты? - тихо спросил Золотаев.
- Я. Кто ж еще?
- Подожди минуточку.
Агапов не удивился, увидев Ольгу.
Она стояла у зеркала, все в том же белом платье, в каком была вчера на балу, такая же свежая и убийственно красивая.
- Приветик! - поправляя прическу, обыденно и просто поздоровалась она. - Как новогодний бал у нас, в Анадыре? Как, вообще, отдых? Соответствует будущему времени, когда наступит золотаевская эра отдыха?
- Наверно, соответствует, - грустно ответил Агапов.
Не снимая шубы, он сел на свою кровать.
- Вы почему такой грустный? В доме Дины вы были персоной нон грата?
- Оленька, ты задаешь мерзопакостные вопросы! Ты же видишь, у человека головка вава. Его нужно похмелить. - Золотаев достал бутылку, добавил: - Мы уже успели глотнуть понемногу, и нам легче. Коньяк будешь?
- Нет, упаси бог! - замахал руками Агапов. - Шампанского глоток, а то действительно голова раскалывается.
Золотаев поднялся с кровати и ополоснул над краном стаканы. Он был в спортивном костюме и выглядел довольно бодрым. В облике архитектора угадывалась некая внутренняя сытость - сытость хищника после охоты. Он уже не метал на девушку горящих, влюбленных взглядов, как вчера, а поглядывал спокойно, вроде намеренно устало, как на прекрасную, но привычную вещь.
- Давайте выпьем за все хорошее и за нас самих! - Золотаев, словно факел, поднял над головой стакан.
- И за твой кабачок с розочкой, Золотаюшко! - Ольга весело засмеялась.
- Спасибо, милая, я польщен.
Ольга выпила шампанское, поставила стакан на стол и неожиданно спохватилась:
- Ой, балда я, мне нужно позвонить Дине и предупредить, чтобы она сказала моим предкам, что я у нее ночевала. Где у вас телефон?
- Пройдешь немного по коридору - и направо, - объяснил Золотаев.
- Администраторша меня не того?..
- Она на первом этаже - не беспокойся.
Ольга вышла, упруго шевеля парчей платья.
Золотаев наполнил стакан Агапова шампанским.
- Ты чего скис? - дружеским тоном спросил он.
- Да ничего, так…
- Знаешь, Ольге не понравился твой костюм, говорит, дешевый. Мещаночка, да?.. Но как женщина она бесподобна!
- Одни носят дорогие костюмы, но живут дешевой жизнью, а я хочу, чтобы у меня было все наоборот, - задумчиво ответил Агапов. - Пойду погуляю, на свежем воздухе мне будет лучше.
Он отодвинул стакан, так и не дотронувшись до шампанского, поднялся и направился к выходу.
- Ты что, обиделся на нее?
- Нет, о чем ты говоришь?
Снег все шел и шел, будто скопилось его в небесах за целое десятилетие. Дома, сквозь густую сеть снегопада, казались живыми существами, спокойно взирающими многочисленными глазами на мир.
Людей на улицах было мало, кое-где торопливо пробегали женщины с сумками да ребята с хоккейными клюшками. Город отдыхал после бурной ночи.
На душе у Агапова было беспокойно и нехорошо, словно он украл что-то и об этом вот-вот узнает весь мир. О прошедшей ночи он не хотел вспоминать. Но иногда всплывали отдельные эпизоды, обрывки разговора.
- Ты меня осуждаешь? - спросила Дина. Он ничего не ответил, он не знал, что ответить. Она продолжала: - Моя мама совсем недавно, когда я была у нее в Хабаровске, призналась, что в сорок лет ее стал мучить страх, что в жизни больше ничего не будет, и страстное желание быть как можно больше с мужчинами охватило ее. Она готова была быть с каждым и жалела, что так и не подвернулся случай. Ко мне пришло такое после смерти мужа, в 25 лет. Но ты не думай, ты у меня первый. Когда я тебя увидела, мне показалось, что ты обо мне будешь думать долго и хорошо. Ты светлый человек, и это поможет мне бороться с собой. Ты только не ругай меня, вообще никого не ругай. Считай, что это была сумасшедшая ночь, которая больше никогда не повторится.
- Где ты работаешь? - спросил он, и это почему-то было для него важно.
- В школе, преподаю русский язык и литературу.
Агапов нагнулся и зачерпнул пригоршню снега. Какой он легкий, светлый! Он набил полный рот, а остатками стал растирать лицо.
Вроде полегчало: голова уж не болела. Как хорошо, первозданно чисто кругом! И он подумал: "Пусть они живут, как хотят. Они выдумали это бесшабашное будущее - эру отдыха, и уже сейчас заражены какой-то болезнью. Если жить выдуманным будущим, в котором пустота, то душа уж теперь омертвеет. Я на другом берегу, я там, где созидают, там, где строят новый мир, нового человека".
Его потянуло домой, к работе, к своему прокуренному кабинету, где он просиживает допоздна над чертежами, потянуло к сослуживцам, с которыми он делит беды и радости, к вроде бы не разрешимым и все-таки разрешаемым большим и малым проблемам; потянуло в маленький районный поселочек, в котором почти половина домов построена им; потянуло к семье, без которой он не мыслит своей жизни. "Работать, работать, работать!" - беззвучно кричал он себе, бодро ступая по тихой заснеженной улице.
Формула счастья
Весь сибирский род Шмыриных был крепко-накрепко связан с землей. Шмырины ее пахали, засевали хлебом, убирали урожай, разводили на ней птицу и скот, хоронили в нее родителей и родственников, когда в старости угасала в них жизнь - короткое цветение человека на планете, любили, лелеяли кормилицу, были верны и преданы ей.
Все в роду Шмыриных работящи: бабы и мужики, но вот младший Костя особенно был трудолюбив. В народе говорят, что страстью к работе, как и талантом, природа редко награждает людей. Косте Шмырину повезло: всякий труд, даже самый тяжелый, доставлял ему удовлетворение.
В родной деревне Костя закончил семь классов, поступил в школу механизаторов, выучился на тракториста и работал потом в колхозе вместе с братьями и отцом года три кряду.
Потом Костю призвали в армию.
Служба летела быстро, и Шмырин с нетерпением ждал того дня, когда вновь сядет за рычаги трактора и поведет его по полю.
О поездке куда-либо, тем более на Чукотку, парень даже не думал. Но перед самой демобилизацией в часть приехал представитель со строящейся крупнейшей обогатительной фабрики и стал агитировать ребят на Север. Чего он только не говорил о красоте этого края, о романтической жизни, о хороших заработках! Костя был нацелен на родную деревню и на уговоры - закваска-то сибирская - не поддавался. Другие ребята загорелись, захотелось им посмотреть заснеженную тундру, северное сияние, сопки, торосистое море. На комсомольском собрании кто-то предложил махнуть на строительство обогатительной фабрики всей ротой. Предложение с воодушевлением было поддержано.
Костя Шмырин против коллектива не пошел - это было бы уж не по-шмырински. Правда, он думал, что отработает годик, самое большое два, и уедет в родную деревню, к трактору, к земле, - жизнь распорядилась иначе.
Приехал на Чукотку осенью, где по сути дела была уже настоящая зима - давно выпал снег, стояли густые морозы. Работу солдатам дали нелегкую: тянуть местную линию электропередач. Дело это было крайне срочное, чрезмерно трудоемкое, и, по мнению начальства, с ним могли справиться только закаленные в армии вчерашние солдаты.
Под опорные столбы ЛЭП землю копали вручную. Во всех справочниках, строительных ценниках вечная мерзлота по трудности относится к высшей категории - она прочнее скалы. Пробовали ребята на местах будущих ямок под опоры разводить пал - большие костры, но из этого ничего не вышло. Вечная мерзлота отходила на десять-пятнадцать сантиметров: дальше мешала вода, которая соком вытаивала из мерзлоты и заливала дно. Пришлось землю долбить остро отточенными гранеными ломами.
Костя Шмырин и тут отличился. Дар у него был чувствовать землю, будь то чернозем, суглинок, песок или вечная мерзлота. Копал он ямки под опоры легко и, если можно так выразиться об этой тяжелой работе, - красиво. Лом ему сделали по спецзаказу, и был он выше и толще обычного. Стоял Костя, широко расставив свои короткие, цепкие ноги, в свитере, меховой безрукавке (в безрукавке удобнее - тепло и плечи не стесняет), в шерстяной, спортивной шапочке и "молотил" ломом без устали - размеренно, будто по метроному. На щекастом, большегубом, но с маленьким, приплюснутым носом лице - лице, несущем какие-то азиатские черты, - сосредоточенность математика.
В мерзлоту Шмырин вгрызался на глазах. Тюк, тюк - он уж углубился по колено: тюк, тюк - по пояс; тюк, тюк - и только большая Костина голова торчит над землей. За день Шмырин вырывал яму под опору глубиной в полтора метра, хотя остальные ребята подобную яму долбили два, а то и три дня.
Года два проработал Шмырин на земле: потянуло его к технике - стал проситься на бульдозер. Но на стройке бульдозеров было не очень много, и работали на них самые опытные люди. Шмырину, ранее не работавшему на бульдозере, предложили пойти на буровой станок - техника и с землей связана.
С год Костя проходил в помощниках машиниста, а потом ему дали старенький, расхлябанный БС-1.