…Русаков остановился у маленькой избушки, одиноко маячившей среди поля у овражка. Трактористы привечали эту избушку. Вот рядом вагончик - превратили в склад, а к избушке тянулись, ласково и шутливо называли ее старушкой и всякий раз, нагибаясь в дверях и стукаясь головой о косяк, весело отпускали колкости в адрес председателя:
- Сколько лет Чапай новую обещает, большую, светлую, да, видно, забывчив председатель… А это еще от эмтеэсовских времен… Старушка…
Вот так и напомнит "старушка" о временах былых…
Именно в такую минуту, согнувшись в три погибели, влез в избушку Русаков. На общих нарах, в клубах дыма, трактористы - кто сидел, кто лежал, отдыхая после обеда.
Русаков нашел на маленьком дубовом столике жестяной чайник, налил теплого, сладковатого чаю - жадно выпил.
- Ну и накурили, прямо хоть чайник вешай…
Кто-то весело засмеялся.
- А как же? Государственные проблемы обсуждаем. Вот Остроухов на партсобрании тогда выступал… И слухи идут, будто он в райкоме пробивает МТС… И будто МТС будут восстанавливаться. Передадут нас снова в район…
С нар поднялся Николай Степанович Бедняков.
- Языки треплют. А чего по-пустому! Как будто там наверху меньше нас знают. Оттуда все государство как на ладони видно…
Шелест загорячился, размахивая длинными руками.
- Ты вот, Бедняков, супротив, - зашумел Шелест, - а я дело говорю. Посуди сам: мы с тобою вместе работали в МТС, так?
- Верно. В одном районе.
- Вот и слушай, Степаныч. Перед реорганизацией-то МТС, ты помнишь, только силу набрала. Мастерскую типовую выстроили. Станки появились. Гараж какой отбухали! Ремонт узловым методом… Инженеры поприезжали… А тут - возьми да отдай машины в колхоз… Мастерскую - промышленности, как будто она ей требовалась.
- Не знаешь, не труби, - возразил Бедняков, наливая из жестяного чайника остатки мутного чая. - Машины колхозу в пользу…
С нар, лениво зевнув, сполз Тимоха Маркелов, - хватит, понежился, - и неторопливо, по-домашнему, стал обуваться.
- Гаража нет. Мастерской порядочной тоже. - В голосе Шелеста обида. - В последнее время при МТС городок благоустроенный появился, а сейчас и он в запустении. А машины? В первую же зиму машины под снегом да в поле…
- Надо бы председателя поморозить, - сказал свое слово Маркелов.
- Председателя! Да это повсюду… Ведь если рассудить, многие ли колхозы были готовы к принятию техники? Говорили тогда, мол, время подходящее наступило, руководители созрели… Наш Чернышев, что ль, созрел? И вот пошли РТС. Знаете небось, как их расшифровывают: решись, товарищ, сбежать. И побежали специалисты кто куда… Сделали "Сельхозтехнику", тоже чего-то не хватает…
- Э, полно, Аркаша. Ты ведь тоже ругал МТС, - в сердцах бросил Бедняков, - даже, помню, свои выкладки с инженером обсуждал, плохо, мол, дело идет. Что, запнулся?
Шелест действительно запнулся, перевел взгляд на Русакова, словно ища у него поддержку. Но Русаков молчал.
- Сошлись два петуха. - Маркелов прошелся по избушке. - Эх, а когда-то и мои сапоги скрипели.
- Да, я ругал МТС, - сказал Аркадий Шелест. - Но как ругал - хотел, чтобы было больше порядка. Вот и выступал. Не против же высокой производительности машин?.. А сейчас, попробуй поставить машину на техуход - Чапай тебе горло перегрызет и еще при случае на твой счет простой запишет…
- Вот, Сергей Павлович, болтунов развелось много, я гляжу, - заметил Бедняков, направляясь с Маркеловым к выходу, - всяк все обсуждает, мелет все, что душе его угодно.
- Э, брось, Степаныч! - взметнулся Шелест. - Народ чепуху не мелет! Ты, когда оговариваешься, поправляйся…
Бедняков ждал слова от Русакова, как-никак секретарь парторганизации должен поправить Шелеста насчет МТС.
- По правде говоря, МТС - дело прошлое, - сказал Русаков. - Остроухов ратует за другое. Он хочет, чтобы была создана производственно-техническая станция на полном хозрасчете… Я думаю, что в этом есть что-то дельное, да опыт жизни должен еще показать - экономичны ли такие станции?
Бедняков даже рот от удивления открыл.
- Так это же МТС?..
- Нет, это не МТС, - взбудоражился опять Шелест, - вот, может быть, за эту ПТС, или как там ее, я и стоял тогда, когда с инженером о будущем МТС думал…
- Выходит, Остроухов твою идею перехватил, - засмеялся Бедняков. - Может, и взаправду в райкоме думают об этом…
Каверзный вопрос, казалось, был забыт. По одному стали выходить из избушки…
- А чего там, мне все равно - ПТС или колхозная бригада, был бы порядок, - неожиданно сказал Бедняков, обращаясь к Русакову, - я так думаю, вывеску можно прибить всякую, да если только все останется по-старому, хрен редьки не слаще…
30
Давненько так допоздна не заседал райком.
- Ну, товарищи, пора закругляться, - усталым голосом сказал Батов. - Вопрос в общем-то ясен. Не все колхозы согласны. Без них административным путем решать такое дело нельзя. Райком поперек дороги ПТС не встанет, но прежде всего надо, чтобы колхозы поверили в них, сами захотели…
Батова поддержало большинство членов экономического совета района. Поддержать-то поддержали, но спор не унимался. Немало было сторонников у Волнова.
- В колхозах сильно предубеждение, - настаивал Волнов. - Рассчитывать на милость председателей - значит никогда ничего не решить. Ради дела можно где-то и…
- Хватит, понажимали, - бросил кто-то зло.
…Теперь, после совещания окончательно стало ясно: Батов нарочно подставил ему подножку…
Эх, как он сейчас ненавидел этого играющего в народность секретаря райкома! Он, Волнов, когда-то поступил честнее: мог подложить свинью секретарю парткома, и только потому, что честный и не сволочь, не сделал этого.
Как презирал он тех, кто добивался места в жизни не трудом, как он, Волнов, а иными путями, или благодаря случаю, удачно сложившимся обстоятельствам…
С самого детства никто никогда не стоял за его спиной, не помогал и не толкал, и он этим гордился; гордился тем, что сам, своей волей кончил институт, аспирантуру и, бросив на полпути диссертацию, добровольно поехал в район. Он все начинал с голого места… Сам заводил друзей; сам крепил знакомства и дружбу… Ему никто не готовил видного места - он завоевал его в схватке с такими же, как сам. А эти Батовы всегда приходят на готовое. Они всегда правы - ждут, когда ты будешь не ко времени…
Дело прошлое - он мог бы сидеть в научно-исследовательском, разрабатывать безотвальную вспашку и стать кандидатом. Но он сам напросился на село, сам… Кругом говорили: что ты делаешь? Куда нелегкая тебя несет? Кретины… Такие люди, как он, не сидят в теплых помещениях института. Он всегда мечтал только об одном: будоражить, гореть.
Да, хорош Батов… А Русаков? О Русакове и думать не хотелось. Пакостная жизнь. Батовы хотят заигрывать с селом. А селу решительность нужна, рука. Застой можно преодолеть только силой. В этом он убежден. Некогда все осудили деятельность производственных управлений… Ну и что из того, что осудили? Зато власть была в его руках, он мог действовать! Мягкость характера подвела. Когда была власть, Батова надо было поставить на место, Русакова тоже надо было придавить. Ведь они же пигмеи по сравнению с ним, Волновым.
Теперь Остроухов подсказал, по его мнению, дельную мысль, а кто оценил ее? Между тем, если дать силу этой мысли, можно бы восстановить свой былой авторитет и выбраться, как говорит жена, в люди. Сколько же сидеть в положении безвластного регистратора событий?! Если судьба не идет к нему, так он должен идти навстречу судьбе. Не может быть, чтобы в обкоме не поняли, не оценили новой идеи.
А как он разрабатывал ее! Несколько вечеров потратил он на то, чтобы установить рентабельность ПТС. Работал самозабвенно. Все подсчитал, все взвесил - и техническое обслуживание, и производственные процессы; вплоть до ремонта. Во весь рост, так сказать, показал себя, свои экономические способности.
В обком ездил специально, и ему сказали:
- Что ж, хорошо, пусть район ваш попробует. Мы подскажем Батову.
Если бы еще доложили Еремину и он одобрил, то в результате можно бы вскоре подняться куда выше, чем Батов. Да если бы в районе организовалась ПТС, успех был бы налицо: в области первая. И зачинатель всего - он, Волнов!
Все дни до экономического совета Петр Степанович плохо спал. Вставал с постели и, вышагивая по ворсистому ковру, все думал и думал, как бы обойти Батова.
- Не изводи себя, - успокаивала его жена. - Я сказала, что все будет хорошо. Дело выигрышное - и ты у меня умница. А фамилия этого, как, Остроухов, что ль?
- Остроухов. Выпивает, но дельный парень. Ничего, когда нужно - бросит пить. Я его готовлю на должность директора ПТС. Слышал я, грязью его поливают… Невыгодно, чтоб выдвигался.
И вот - на… Экономический совет не поддержал. Батов обхитрил. Пригласил на райком людей из колхозов и обхитрил…
Может, из обкома не позвонили? Обещали да забыли!
31
Чернышев заболел. Русаков иногда подумывал: самолюбивый председатель сделал тактический ход, чтобы не отменять своего решения, слег в постель. А у Чернышева действительно ломило поясницу. Он ходил по горнице, скрученный в три погибели, и ворчал на медлительную, располневшую жену. Угодить на него было трудно: то не так растерла ему спину, то кололся шерстяной платок, которым он обвязывал поясницу, то жена не сказала, что приходил кладовщик. Пробовал читать - нет, не отвлекало… Опять и опять ходил он взад-вперед от комода до двери, от двери до комода…
Сверлила боль, сверлили Чернышева и беспокойные мысли об агрономе. Все беды в колхозе от самовольничанья агронома. Болтается под ногами, смуту вносит!
Боль вновь скрутила Чернышева. Он позвал жену.
- Не могу - болит! Дала бы выпить, что ли.
- Ты уже прикладывался.
- Мочи моей нет. Дай выпить. И водкой мне поясницу натри.
Жена рассердилась, ушла, и снова он измерял расстояние от комода до двери, от двери до комода… "Черт возьми, так из головы и не выходит. Сколько лет председательствую - а в чем помогли мне агрономы?" Чернышев вспомнил об агрономе, который был до Русакова. Маленький, жилистый, с лысинкой, одевался чисто, по-городскому. Все хотел научно да научно… А много ли толку в его науке, если возить удобрения было не на чем, если людей не было. Землю бережем, боимся, что она бесплодной станет. А земля - что земля? Она рожала до нас и будет рожать…
Куда ни кинь, и о себе опять же надо подумать. Разреши нераздельную уборку - дадут по шапке, своих не узнаешь…
И что это я так разжалобился? Уж не совсем ли заболел? А чего ж не разжалобиться - разве это не мое, кровное, разве я не земледелец?..
На того, что работал до Русакова, можно было прикрикнуть. А на этого - черта с два: с характером.
Что говорить, характер в нашем деле штука не последняя. Вон в прошлом году Романов дал указание скосить горох в течение двух дней и часа два читал потом нотацию о пользе уборки гороха. Слушали его с серьезным видом. А в "Коммуне" на четырех участках горох нельзя было косить не только в течение двух дней, но и двух недель. Приехал Романов в колхоз, первый вопрос: "Горох весь скошен?" - "Заканчивают на последнем поле". Доволен остался. А на самом деле скосили и убрали горох только через две-три недели. Зато и получили по 22 центнера. А там, где косили, послушавшись Романова, вынуждены были горох на силос пустить.
Волнов не Романов, его не проведешь на мякине. Но и с ним, если вести дело умно, - жить можно. Начальство не должно знать, что ты распоряжения его нарушаешь.
Куда ни кинь… А убыток - ответ один: убрались бы, если бы не погода. И какое хозяйство сейчас без убытку?
Чернышев взял счеты. Щелкая костяшками, прикинул: все равно колхоз в барыше будет. Если колхозники получат так же, как в прошлом году, - останутся довольны. Вспомнил и последнее заседание правления, где обсуждалось предложение Русакова о гарантированном заработке колхозников. В душе он вроде и не согласен с секретарем парторганизации - какая уж гарантия, если все зависит от сезонности. Правленцы - им что, поддержали… Но с другой стороны… По-человечески - какое дело колхознику до сезонности? В этом, наверно, и есть главная правота Русакова. Видит он дальше меня. Только в планах да на бумаге куда легче…
Василий Иванович даже закряхтел от мыслей таких и сразу почувствовал боль в пояснице.
Вот жизнь - скрутило со всех сторон. Раньше - проще.
Как председатель дело повел, так и вышло. Раньше - чего там, приноравливайся к району, и дела твои как по маслу. Сейчас что-то не получается. Жизнь иная совсем… Сейчас к работе все тянутся, все хотят быть генералами…
Рассуждая так, председатель собой был недоволен. Эх, Василий Иванович, неужто стареешь ты?..
В окно постучали. Егор Егорыч Мартьянов пришел сказать, что все комбайны перешли на прямую уборку. Чернышев взбесился. И уже больше не слушал, что говорил ему бригадир: забыв про боль в пояснице, кружил по горнице…
Егор Егорыч опешил.
- А я думал, что вы с агрономом согласовали…
- Теща думала на печи!
Накинув пиджак, не завязав свой традиционный галстук. Чапай ринулся к выходу.
- Ты куда? - взмолилась жена. - Вот леший!
Чернышев сам пошел домой к шоферу и привел его в гараж. Приказал:
- На ток.
Всю дорогу Чапай шевелил губами. Но вслух, шоферу - ни слова. Насупился. Гроза! Лучше не трогай.
На току без лишних разговоров обошел вороха зерна, строго прикрикнул на девчонок, крутивших веялки, - те сразу как-то притихли; потом прошелся и там, где подбрасывали, перелопачивая, зерно, - машина не справлялась с очисткой; увидев Мокея Зябликова, подозвал его к себе.
- А ты почему не с пчелами?
- Горячие денечки, товарищ председатель, - не растерялся Мокей. - Пособить надо. Там и помощница сейчас управится, а здесь глаз нужен: Сергей Павлович попросил - вроде начальником тока…
- Вот как…
Чернышев сел в машину и приказал ехать в район, в райком.
- Ну, бабоньки, Чапай - злющий, что собака с цепи, не подходи, - судачила Акулька Демкина. - Я ему здравствуй, а он только, бабоньки, насупился - и мимо…
- На то он и Чапай, - резонно пояснил Мокей. - Командир. Если с каждым останавливаться да лясы точить, да раскланиваться - не работа будет, а посиделки… А вам, бабы, только бы раскланиваться!..
- Небось Русаков вежлив, не смотри, что молодой. Поразмыслив, Мокей на это ничего не сказал.
- Ну что ты едешь, как на похороны, - бросил Чернышев нетерпеливо шоферу.
- Это вам кажется, Василий Иванович.
- Мне теперь многое кажется. Кажется, что я уже и не председатель.
Он глядел на бегущие за окном поля, не видя их. "Все комбайны на прямую! - кипел Чернышев. - Нет, так не пойдет. Я этому генералу сейчас устрою заутреню. Наверно, ему уже икается".
С уверенностью, что делает правильное дело, Чернышев вошел в приемную Батова.
- Занят, - сказала секретарша. - У него Еремин.
- Еремин?
Чернышев постоял с минуту и тихо, словно из комнаты больного, вышел на улицу. Сел в машину и бросил шоферу:
- Гони в Александровку.
"Отошло", - подумал шофер. И вежливо повернулся к председателю: -Это мы, Василий Иванович, мигом!
32
Опять заволокло небо. Серое, невзрачное, оно наводило тоску. Казалось, дождю и холоду не будет конца - вот выдалось лето!
У Чернышева болела поясница. И не столько поясница - душа болела.
Приехал Волнов… Долго и аккуратно очищал сапоги возле правления. Клавдия Мартьянова первой заметила начальство и тут же сообщила об этом Василию Ивановичу. Чернышев вышел на крыльцо навстречу. Сухо поздоровались. Обычно Волнов заходил в председательский кабинет, а тут сразу предложил поехать в какую-либо бригаду.
В "газике" все больше молчали. Волнов, свободно откинувшись на сиденье, думал о чем-то своем, Чернышев не мешал ему, а сам нервничал. Когда позади остался выгон и по обеим сторонам побежала прибитая ветром и дождем к земле пшеница, Волнов спросил о распашке парового клина. О Русакове - ни слова. Чернышев согласно кивнул головой: как же, мол, пашем… И поскорее перевел разговор "на пшеничку": в валки свалили, а о погоде не подумали.
Волнов кисло улыбнулся.
- А вот Остроухов у вас работяга. Тянет, ничего не скажешь, техникой все тянет. Что бы вы без него делали?
Председатель промолчал.
Волнов был явно чем-то недоволен. Морщил лоб, бросал короткие фразы: "Это что, Русаков решил?" или: "Это и есть зябь? Было же решение к сегодняшнему дню поднять на пятьдесят процентов! А у тебя что?"
Чернышев, собственно, мог оправдаться, сказать Волнову, что они поторопятся с зябью. Но, видя, как быстро наливается гневом лицо Волнова, лишь хмурил брови и молчал. "Пропади ты пропадом, одни только указания и умеет давать", - думал Чернышев.
- А где Русаков?
- Русаков во второй бригаде.
- Видимо, он тебя в чем-то устраивает, товарищ председатель, раз ты так легко идешь на поводу у агронома. Или побаиваешься его как парторга…
- У него есть свои достоинства. - Чернышева злил тон Волнова.
Волнов недоуменно посмотрел на председателя.
- Свобода хозяйствования вам дана не для того, чтобы вы поплевывали на установки из района, - сказал Волнов с назиданием.
Выглянуло солнце. В хромовых, забрызганных грязью сапогах Волнов стоял посреди поля у межи - плотный, коренастый, похожий чем-то на дуб, крепко вросший в землю. Твердый подбородок, прямой с горбинкой нос, красивый высокий лоб, жесткие, но умные, выразительные глаза, - на лице воля, характер… Стоял Волнов, понимая и зная себе цену. И тяжелым хозяйским взглядом мерял все вокруг.
- Т… тэк! - повернулся он к председателю, - ты, значит, думаешь, что управление теперь обесценено. Заруби себе на носу, Василий Иванович, управление не для того существует, чтобы с ним не считаться. - И сухо подал руку.
Чернышев тут же поехал домой. И обедать, и ужинать - сразу заодно. За столом выпил стопку, крякнул от удовольствия: "Что же, теперь можно и о делах подумать - спокойно, по-домашнему… На-кась, выкуси, Василий Иванович, - добродушно ехидничал он над собою. - Кончилась твоя председательская карьера. И в милости теперь не будешь, если начальству на больную мозоль наступил, это уж так…" И раскрасневшись от выпитого, горестно подумал: "Эх ты, Чапай! Какой ты Чапай?"
- Ты мне вот что, хозяюшка, скажи, - позвал жену Чернышев, - могу я быть председателем? Ну скажи по-честному - могу?
- Знаешь, - сказала жена, - ложись ты спать. Утро вечера мудренее.
- И на этом спасибо. Тоже добрые слова. - И Чернышев пошел к постели.