Показались слабые отсветы солнца. Они желтым веером пробивали облака. Небо очищалось и становилось светло-голубым.
- Району-то что, району нас хлебом не кормить! - начал Бедняков.
- Как у Шелеста? - перебил его Русаков.
- Привез Остроухов шестерню, поставили. Какая тут молотьба, все забивается - долго не продержится и эта шестерня.
- Я о другом. Как у него настроение?
- Настроение, как у всех. Тут уж не до настроения!
- А как Тихон Демкин?
- Его баба всего взяла - с потрохами. Хочешь знать, что баба его думает, - не ходи к ней, спроси его: он теперь ее мыслями и мыслит.
- Да ну? Вроде с характером.
- Все мы с характером, пока над нами баба власть не взяла… - весело сказал Бедняков и настороженно стал всматриваться вдаль. Через поле вналет кто-то гнал лошадь. Человек на лошади широко, кругами размахивал веревкой, которая ему, похоже, служила не только плеткой, - но и сигналом, оповещающем о беде.
- Загонит, - сокрушался Бедняков. - Небось не своя, колхозная - не жалко. Спустить бы штаны, да его так прогнать бы.
Лицо Сергея медленно покрывалось бледностью. Неужели с Надей что?
На лошади подскакал средний сын Матрены Румянцевой Пашка. Кубарем свалился на землю.
- Жене вашей, товарищ Русаков, плохо…
- А где машина?
Пашка, моргая глазами, промямлил:
- Легковичка загрязла.
Русаков подбежал к лошади. Вскочив в седло, с силой дернул поводья. Лошадь сразу взяла в галоп.
- Плохо? - спросил Пашку Бедняков.
- Плохо, Николай Степанович. Рожает. Глядишь, где-нибудь в поле родит, дорога никудышняя…
- А ты чересчур шустрый, я скажу, в чем только не разбираешься, - заметил Бедняков. - Зеленоват еще.
Пашка смутился и покраснел.
У дома Русаковых толпился народ. Сергей вбежал на крыльцо и столкнулся с матерью.
- Полегчало, - сказала Марья. - Схватки… Надо в больницу отправить.
- Я машину пригнал, мама, - виновато ответил Сергей, - и я ей вчера говорил же, а она все "нет" да "нет".
Надя лежала в спальне, высоко положив голову на подушку. Увидев мужа, стала виновато-счастливой, лишь бледность да блеск в глазах выдавали ее состояние.
- Ты не бойся, Сережа, - пытаясь улыбнуться, сказала она. Сморщилась от боли. Напрягаясь, старалась скрыть боль от мужа. Пока Марья отдавала все необходимые приказания, Сергей выбежал на кухню, постоял немного, схватившись руками за голову, прижался к печке. Там и нашла его соседка, тетя Катя. Обозвала глупым.
- Ничего худого не случится, Серега. На этом свет стоял и стоять будет.
26
Василий Иванович находился в своем кабинете и никого не принимал. Клавдия Мартьянова без устали туда и обратно бегала с бумагами.
- Не в духе начальство?
- Перцу задаст! - отвечали в бухгалтерии. - Сейчас и разговаривать не станет. Деньгами занят.
Чернышев, обложившись бухгалтерскими бумагами, занимался действительно деньгами.
- Деньги, они работать должны. Поняла, Клава? Без этого жить никак нельзя. Колхозник работает в полную отдачу? В полную. А деньги должны работать вдвойне.
И толстыми неуклюжими пальцами бойко стучал на счетах.
- Знаешь, когда у нас будет мешок денег, мы с тобою станем коммерсантами. - Чернышев загибал пальцы, перечисляя, что мог бы сделать и продать колхоз, если бы обладал хорошим капиталом.
- Коммерсантами - не коммерсантами, - согласилась Клавдия, - но денег на оплату шабашников нет. Ни сейчас, ни потом.
- Каких шабашников? - нахмурился Чернышев. - А-а… это ты о строителях без нарядов?
- У нас есть свои силы строить и склады и коровники, твердо заявила Клавдия, потупившись, ожидая, что сейчас председатель взорвется.
- И ты туда, - спокойно сказал Василий Иванович, - значит, свои силы. Так думаешь! Я документ подписал, аль нет?
- Подписали, но я его к делу не приму. Если будете настаивать, я его передам в ревизионную комиссию.
- Вот те на, - развел руками председатель, - на кой черт мне такой главный бухгалтер!
- Вот так, Василий Иванович!
Чернышев недоуменно и чего-то не понимая смотрел на Клавдию, будто не узнавал.
- Деньги колхозные… - начала было говорить Клавдия.
- Это я знаю.
- А знаете, о чем тогда разговор!
В другой раз, по мелочам, как часто бывало, Чернышев и действительно накричал бы, и долго потом ходил бы по кабинету, потеряв покой. Но теперь, уловив твердость в словах и вообще в поведении Клавдии, не то что растерялся, а… призадумался. Он понял, что бухгалтер так и сделает, как сказала.
"Вот оно, начинается! А ты нишкни, Василий Иванович: кругом народный контроль".
Чернышев отвернулся от Клавдии, и та вышла из комнаты. Долго он постукивал карандашом по обивке стола, переваривая то, что случилось.
"Ну, что ж, возьмем и это на учет", - наконец со вздохом произнес он и через какое-то время, видимо забывшись, снова защелкал костяшками и снова вызвал Клавдию.
- Мельницу свою надо, мельницу нам позарез…
- А окупится, Василь Иванович? - как ни в чем не бывало спросила Клавдия.
У председателя добродушно-хитрое лицо.
- Эх, Клава, Клава, еще спрашиваешь. Бухгалтер ты отличный, все до копеечки на учете, а вот баба не хозяйственная. Замуж надо, - вот и научишься хозяйствовать.
- Да что вы меня замужеством пугаете, Василий Иванович!
- Не пугаю, а дело говорю. Гляди, свое хозяйство будет, мужнина зарплата… Вот уже и оборот денежный, - Чернышев улыбнулся собственной шутке и тут же забыл про нее. - Эх, нам бы накопить деньжат: зерносклады новые… телятник перекрыли бы, строительство на поточный метод поставили бы… - И тихо, заговорщически продолжал: - Сейчас, милая, надо не зевать. Колхозам большой экономический простор дан - вот прибыль и надо удвоить, утроить в удобное для нас время. Хозяйством надо уметь крутить. Сейчас время такое, - Василий Иванович пронзительно смотрел на своего бухгалтера. - Не сумеешь колхозу обеспечить максимум, жизнь выбросит тебя за порог. Сейчас вялому да неповоротливому здесь делать нечего. Правду я говорю, Клавдия? Ты же руководящий работник и должна знать.
- Да вам лучше знать, Василий Иванович.
- Лучше, лучше, - проворчал Чернышев. - Притворяешься, что не понимаешь. А деньги эти, что я подписал, ты заплати.
- Вы же не маленький, Василий Иванович. Не могу.
- Через не могу.
Побаивалась Клавдия председателя и уважала. Никакого другого председателя не хотела бы… Но сейчас было все иначе.
- Можете меня наказать, но денег я не заплачу. Это нарушение воли колхозников, - негромко, и от этого особенно внушительно сказала она.
Чернышев опустил голову и закрыл глаза.
- А где наш генерал-то? - вдруг опросил он.
- Известно где, в поле Русаков.
- А ты попроси, чтоб поглядели. Может, он здесь где?
Клавдия вышла из председательского кабинета. Чернышев, пригорюнясь, облокотился на папки с бумагами и так сидел, о чем-то думая.
После открытого партийного собрания Чернышев с Русаковым встречались редко. С рассветом агроном в поле, у председателя тоже дел по горло. А если и сойдутся, то опять не до излияний: все текучка да текучка; вопросы решались накоротке.
Зато сейчас Русаков оказался поблизости и не замедлил явиться.
- Наколбасили мы с тобой, генерал, - начал Чернышев, не приподнимая головы от бумаг, - нет житья от сельхозуправления. Вечно за спиной Батова стоять не будешь. Надо и самим кумекать.
Сергей сел напротив председателя, внимательно его разглядывая. Чернышев сказал:
- Говорил тебе весной, да ты не слушаешь - мало, что ль, учили? Раньше за севообороты всыпали, и теперь за них всыплют.
- А вы видели горох? Свезите туда Волнова, пусть он своими глазами убедится, Василий Иванович, - Русаков ближе подсел к председателю, - поверьте, никому не нужен севооборот ради севооборота… У Сухого Куста земля поспевала медленно, вот я и поменял горох с кукурузой. Тем более кукурузу надо было переносить, потому что плантация заражена проволочником. И пусть Волнов…
- Ты здесь агроном, но не там, - перебил Сергея Чернышев, - и меня бьют не за горох, который, как ты говоришь, отличный, а за то, что мы нарушаем чередование культур… Ей-богу, как ни прикинь - все у нас идет вразрез с управлением. Одно дело делаем, а контакта не получается. А это плохо. Не считаться с этим нельзя. Понимаешь, Сергей. - Чернышев расположен был говорить откровенно. - Вот я тебя генералом зову. Уважаю. Но ты без своей политики человек!
- Без какой такой своей политики?
- Молодой ты еще! Слушай же да учись. Существуют ситуации, их учитывать надо. Сколько лет я председателем? Десять лет. Немало. А других, кто со мной начинал, назови - многие ли председательствуют? И колхоз наш не из последних, на виду. Всегда ли всего можно прямыми путями добиться? Вот - севообороты. Если понимаешь тенденцию в сельхозуправлении - так не стремись поперек дороги ей становиться. Надо оставить горох-то, пусть и не уродился. Заранее сминусуй его, да прикинь - откуда взять дополнительно прибыль. При разумности прибыль всегда будет.
- Ну, а зачем это? Зачем исхитряться?
- Как зачем? Ты думаешь, если перед тобой дорогу открыли свободную, то все пошло как по маслу? Вспомню тебя, хоть дело и прошлое: взял я тебя агрономом, а ты мне на второй же день финт выкинул: чепе! чепе! А чего чепе? Видите ли, Чернышев в район сводку преждевременно дал. А для чего он ее дал? И липа ли это? Черт побери, в конце концов надо понимать обстановку, положение колхоза, ситуацию… Если выразиться по-военному - маневр надо знать…
- Василий Иванович, а вот Чапаев поступил бы так? - В глазах Русакова смешливые огоньки. - А маневрам он цену, честное слово, знал…
- Ну, ты меня Чапаем не попрекай. При чем здесь Чапаев. Мы сами с усами. - Чернышев грузно встал из-за стола, нахмурился. - Я тебе дело, а ты мне все игрушечки. С той же Матреной, - разве нельзя было погодить? Никуда не делась бы.
- Да не отдали бы вы, Василий Иванович, не отдали бы. Вы же человек со своей политикой.
Чернышев сердито взглянул на агронома.
- Ладно, - сказал он, - Дальше давай кумекать. И за какие такие грехи ты мне достался? Вот косьба на прямую. Лучше меня понимаешь - нельзя…
- Нельзя да нельзя, а если через нельзя?
Освободился председатель только часа через два. Вместе с Русаковым вышел на крыльцо правления.
- Дождь будет?
- Сегодня выходной, - засмеялся Сергей. - А все же косить на прямую было бы неплохо…
- Опять за свое! Этот вопрос, повторяю, решай с Волновым. Он главный агроном района. Разве Волнов согласится на некондиционное зерно?
- Дотянем до кондиции, Василий Иванович, на току дотянем. Не Волнов агроном здесь, а я агроном…
- Давай все якать, что будет-то? Ох, и характер у тебя! Смотри, без Волнова ни-ни!..
27
Бедняков прошел три гона, когда вдали над дорогой показался столбик пыли. Столбик быстро приближался, и вскоре пропал за пригорком. И вдруг совсем близко вынырнула "Победа". Бедняков сначала подумал, что это Русаков. Но вскоре понял, что в гости к нему нагрянул Чернышев. Чапай шел по стерне навстречу комбайну. Сравнялись. Чернышев стоял молча, ожидая, когда к нему подойдет комбайн. Жидким тоненьким прутиком бил по голенищу начищенного сапога.
Бедняков поздоровался. Чапай молчал, не подавая руки. Переносица его была насуплена, широкое одутловатое лицо неприступно-грозным. Постояв так в молчании с минуту, Чапай вдруг разразился бранью.
- Кто разрешил? - отечное лицо стало багрово-красным. - Я спрашиваю - кто разрешил?
Ошарашенный Бедняков молчал.
- Я тебя спрашиваю?
- Василий Иванович, так это же для колхоза сподручнее, - наконец собрался с духом Бедняков.
- Ты знаешь, что нераздельная уборка запрещена.
- Знаю. Но ведь, Василий Иванович, в дрожь бросает, когда смотришь, как пшеница гибнет.
- Запрещена - и все, - отрезал председатель. - Ни ты, ни я в этом не хозяева.
- Василий Иванович, пшеница на корню гибнет… Ведь нашими руками все это возделывалось… Гибнет пшеничка!
Бедняков умоляюще смотрел на председателя.
По доброй наивности ему еще казалось, что Чапай шутит и что если его убедить, то все будет в порядке. А настойчивость комбайнера только злила Чернышева.
- Ты мне морали не читай, - грозно сказал Чапай. - Выполняй, что тебе сказал председатель. Видишь, жара…
- Ну как же так, Василий Иванович?
- Не твое дело, - грубо оборвал Чернышев. - Я здесь лицо государственное, ответственное; если не будешь подчиняться - отстраню и поставлю другого, а с тебя вычту за прогул…
Чапай круто повернулся и пошел по скошенному жнивью к своей "Волге". Хлопнула дверца. Зарычал мотор, сразу набирая силу. Машина дернулась и весело запела, выезжая на дорогу.
Николай Степанович стоял все на том же месте - потрясенный и обескураженный. Длинные граблистые руки повисли, как плети. Понемногу, однако, нарождался в нем гнев, вытесняя все прочие чувства, и еще не скрылась машина, как этот гнев уже целиком завладел обычно тихим и кротким человеком.
28
Русаков заехал в правление - председателя не было; поехал к нему домой, но и дома Чернышева не оказалось. Сергей направился на стан.
И вдруг на выезде из села увидел председателя. Две машины, резко затормозив, стояли одна против другой, стояли как два столкнувшихся неприятеля.
Чернышев и Русаков вышли из машин и, не сговариваясь, прошли к омету, - вероятно, для того, чтобы не слушали шоферы.
- Зачем вы отстранили Беднякова? - с места в карьер взволнованно опросил Русаков.
- Затем! - отчеканил председатель. - Если каждый комбайнер власть будет иметь, на кой черт председатель! Кто я здесь?
- Председатель и колхозник. Но Бедняков тоже колхозник! А указания ему дал агроном.
- А если я председатель, почему командуешь без меня? Кто дал право косить напропалую? Ведь я тебе говорил: без Волнова не сметь. Где его указания? Нет таких указаний… Есть категорическое запрещение. Ясно теперь?
Чернышев наступил сапогом на палку, она хрустнула, разлетелась на две половинки, он поддел одну носком сапога, отшвырнул.
- Вы что, лишь по указаниям живете? - Русаков еле сдерживал себя. - В жизни совсем другое происходит, понимаете ли вы это, товарищ председатель?
- Стружку-то, дурная голова, с меня снимать будут! Все мы, как и раньше, ходим под Волновым! Время другое… Я десять лет председатель, а ты без году неделя шишка! Ты за меня будешь сдавать кондиционное зерно, ты, что ль?
- Трусите? А еще Чапаем зоветесь! - вскипел Русаков.
Оба стояли грудь против груди, полные гнева и желания как-нибудь крепче досадить друг другу. Сергей невольно вспомнил, как в годы студенчества, приехав в родное село на практику, однажды долго - по делу - торчал в шумном, накуренном правлении, набитом до отказа людьми. Чернышев тогда был уже известным в округе председателем, и колхозники побаивались его - знали норов.
Полчаса агроном-практикант выпрашивал у Чернышева бороны для второй бригады. Председатель сидел в величественной позе, задумчивый и грозный, облокотясь на руку и не обращая никакого внимания на посланца из бригады.
Поза председателя раздражала Русакова, глухота к его просьбе бесила. Он и сам не помнит, как это получилось, только вдруг на всю комнату насмешливо-звонким голосом сказал:
- Тише, товарищи, Чапай думает…
Сразу стало тихо. И вдруг хохот потряс стены правления.
Чернышев встал тогда и, как будто это его не касалось, сказал в сторону Русакова:
- Пусть сам агроном приедет. С молокососами я не разговариваю.
Чернышев не был злопамятен - выходка Русакова со временем забылась…
- Помните, как зимой из-под снега доставали пшеницу, молотили ее комбайном и это зерно сдавали за кондиционное… - стараясь быть спокойным, заговорил Русаков. - А теперь вы говорите о кондиционном зерне! Мы с вами уже обсуждали…
- Не уговаривай, я тебе не мальчишка, - остановил Сергея Чернышев. - Не разрешаю - и баста! Переворачивайте валки, сушите. А погода - она изменчива. Сегодня дождь, завтра солнце. Прогноз хороший. Рисковать я не хочу. Вы жизнь по учебникам познавали, а я на собственной шкуре.
Русаков нагнулся за соломинкой, взял ее в зубы.
- Положим, в ваших доводах есть сермяжная правда, правда жизни вашей. Но меня, Василий Иванович, удивляет другое. Сколько лет я работаю с вами. Вы хороший хозяин, это все знают. Но хозяин, а не председатель. Вы и на людей-то с пренебрежением смотрите, они у вас неодушевленные единицы, производители…
- Я им даю полновесный трудодень!
- А этого сейчас мало!
- Мало? Чего ты от меня хочешь?
- Партийной принципиальности. Уважения к людям, которые вам доверили это почетное звание и должность…
Чернышев, не ответив, медленно пошел к своей машине.
Давно пропала из виду председательская "Волга", а Русаков, еще нервничая, топтал сапогами жнивье от дороги до омета, от омета к дороге…
"Чем ты брал раньше, Василий Иванович, чем ты брал? Каким оружием? Приказом! - вот чем ты заставлял колхозника работать - иначе хлебом обойдешь, лошадью, огородом, сеном… А иногда выдавал хлеб на трудодень аккуратнее, чем в других хозяйствах. Но была ли это забота о колхознике? Для тебя, Василий Иванович, даже шабашник вроде бы понятнее, ближе, - заплатил ему, и душа за него не болит. Нет, таким оружием по-настоящему-то не возьмешь. Крестьяне в колхоз объединились не только ради куска хлеба… Понимаешь ты это, Василий Иванович? Ради большой жизни пришли люди в колхоз… А это понять надо, судьба колхозника неотделима от судьбы колхоза, от тех сложных задач, которые решаем мы. А мы думаем, что без колхозника можем сдвинуть с места хозяйственную колесницу… Вот она, задача номер один! Понимаешь ты это, Василий Иванович?"
Шофер нетерпеливо ждал Русакова. Ему уже надоело стоять возле "газика", но и мешать он не хотел: не остыл еще Сергей Павлович. Срезались, видать, с председателем здорово. Огонь Чернышев, а этот ему не уступит - тоже голыми руками не возьмешь…
- Может быть, поедем, Сергей Павлович? - заметил шофер. - У вас там дело какое-то было.
29
На тракторный стан Сергей Русаков попал к обеду. Обеденное безлюдие - не то, что в разгар дня, когда на току шумели машины, мелькали цветные платки загорелых дивчин, а запах зрелой пшеницы смешивался с запахом бензина, и оттого немного щемило в носу.
Любил Сергей страдную пору. Как никогда он был нужен людям, и как никогда люди были нужны ему. В работе забывал про дом, про все на свете.
Ночуя на стану, лежа среди ночи на душистой соломе, напоенной всеми запахами лета, запахом памятного с детства поджаристого пшеничного хлеба, который он по воскресеньям потихоньку от матери таскал на улицу, Сергей не мог уснуть сразу - постепенно отпускала ноющая усталость во всем теле.
В ночной тиши, облюбовав себе небесную звездочку, он в лирическом настроении думал о том, что жизнь, которой он жил, приятна ему и что ночи в степной глуши сейчас он не променял бы ни на какие другие удовольствия, и даже усталость воспринималась им теперь как удовлетворение самой жизнью. Любил страдную пору Русаков.