11
Было время, Волнов благоволил к Русакову. Когда районом командовало территориальное сельхозуправление и у руля был Волнов, он часто заезжал в Александровку и, останавливаясь у Русаковых, не раз предлагал агроному идти работать в управление.
- Чудак ты, Русаков, - говорил в ту пору Волнов. - Неужели тебе в управлении будет хуже, чем здесь. Ну? В твое распоряжение легковушку свою отдам, лучшую. Агроном ты стоящий, любишь землю… Сделаем из тебя образцового руководителя. Ну, как?
Русаков не соглашался.
- Не надо из меня делать образцового руководителя, Петр Степанович! - Сергей тихонечко царапал кончиком вилки клеенку. - Их и без меня предостаточно.
Волнов недовольно причмокнул, поморщился, встал и вышел из-за стола.
- Неправильно ты понимаешь работу управления. Ну ничего, Батов еще с тобой будет говорить.
Мать, с сердитым видом убирая посуду, толковала свое:
- И не вздумай. Все при тебе - и жена, и угол, все есть… Отец мечтал о том, чтобы ты при доме был…
- Да я никуда и не собираюсь, мама.
Потом Сергей не раз слышал, как в горнице мать ворчала при жене.
- Ты волю мужу не давай и не соглашайся, если что. Понапрасну сманивают. Все мы родились и жили в Александровке. У него и здесь место неплохое, видное. Знаем мы этих районных, день и ночь все в разъездах, щей домашних не поедят, все по чужим углам.
Ну и скажет мама! Была смешна материнская тревога. Разве мог уехать из своей Александровки Сергей? Вот уже четвертый год, как он работает агрономом, четвертый год…
Волнов был настойчив, Русакова действительно тогда вызвали к секретарю парткома Батову. Волнов уже ждал его. Вынул часы, массивные, на цепочке, и улыбнулся.
- Точно, не опаздываешь. По старой армейской привычке люблю, когда люди не опаздывают.
- А я раньше, в студенчестве, всегда опаздывал, - сказал тоже с улыбкой Русаков, - теперь привыкаю… Ну что, сейчас поведете на проработку?
Проходя с Сергеем в кабинет Батова, Волнов усмехнулся:
- Не то слово. Скорее на притирку…
Батов разговаривал по телефону, когда вошел Русаков; оторвался от трубки, сказал, что рад видеть, пожал руку. Сергей ждал, пока окончится телефонный разговор, и время от времени вскидывал испытующий взгляд на Волнова.
- Ну вот что, старина, - чуть улыбаясь, сказал, наконец, Батов. - Жалобы на тебя поступают… Чернышева обижаешь.
- Обижаю, - в тон ему заявил Русаков. - Пусть не подменяет агронома.
- И Волнова обижаешь?
- Обижаю, - опять согласился Русаков. Батов нравился ему свободной, хитроватой манерой разговора.
Батов посмотрел на Русакова в упор.
- Ну, а как с управлением? Пойдешь работать?
Чувствуя, как лицо и шея покрываются капельками пота,
Русаков сказал:
- Нет, не пойду.
Волнов нервно ходил по кабинету. Батов чего-то выжидал. Потом улыбнулся и подмигнул Русакову.
- Ну, раз ты такой твердый, скажи, почему?
- Михаил Федорович, от души скажу, бумажное у нас сейчас управление.
Волнов даже руками всплеснул:
- Батов, слыхал?!
Удивился и Батов, и брови его нахмурились.
- Постой, постой… По-твоему, значит, управление ненужная надстройка? Так надо понять тебя, что ль?
Русаков смутился от столь прямого вопроса, даже растерялся.
- По-моему, когда была старая структура, было проще, - заметно волнуясь и потому досадуя на себя, сказал Русаков.
- Стоит ли такого брать в управление? - Батов повернулся к Волнову. - Что ты скажешь?
- Я думаю, что работа в районе придаст ему масштабность мышления, прибавит ума-разума.
- Петр Степанович, а может быть, нам все же нет смысла силком тащить к себе Русакова?
Батов прошелся по кабинету и хитровато сузил глаза.
- Мы здесь в парткоме думали… Что, если рекомендовать Сергея Павловича секретарем парторганизации колхоза.
- Секретарем? - Русаков удивился. Всего он мог ожидать, только не этого.
- Но секретарь… это освобожденная должность…
- А вы будете не освобожденным. Хорошее ведь сочетание: агроном и секретарь колхозного парткома.
В первый раз Волнов посмотрел на Русакова недружелюбно…
Волнов хотел бы забыть о тех неприятных днях. Как-никак прошло три года. Но Русаков опять, черт возьми, вел себя строптиво, становился поперек дороги… Можно, конечно, терпеливо ждать и приглядываться, как будут развертываться события… Но в конце концов, есть и предел!
Раньше Волнов был большое начальство и мог смотреть на все сквозь пальцы, теперь когда у него положение оказалось скользким, он не может позволить себе быть сердобольным.
Да что думать о Русакове! Культуры не хватает… Да, образование ничего еще не дает - культура важна, воспитание. Откуда ему, Русакову, было почерпнуть это? Из Александровки, что ль?
С восходом солнца Волнов был в машине и объехал уже несколько колхозов. Было тревожное желание заехать в Александровку, - даже крюка не надо делать, - но так и не заехал.
Часам к двенадцати приехал в район. И что бы ни делал, мучил его все тот же вопрос: как начать разговор с Батовым?
Теперь Батов был секретарем райкома, и Волнов долго обдумывал "подходы" к нему. Но все, что задумывал, сам же отвергал. Трудно было ему. Потому что совсем не понимал Батова. Вот тоже человек - вроде Русакова. Тоже готов в любую минуту выкинуть что-то такое, чего он, Волнов, не мог вообще ожидать… А ведь работали вместе.
Чего он, собственно, хочет, Батов?
Неужели ему хочется, чтобы район плелся в хвосте? Неужели ему… выгодно? Ерунда. А с другой стороны… Почему ему важен Русаков, вечный экспериментатор, ставящий району палки в колеса? Ведь нет ни одной отчетности, где бы "Коммуна" не давала повода для зацепки. Другой секретарь райкома насовал бы агроному столько выговоров, что Русаков не только не улыбался бы, но и забыл дорогу в район…
Батов умный человек, этого у него не отнимешь. Но близорукий. И умные люди бывают близорукими. Не видеть, откуда надвигается гроза…
Зарабатывает дешевый авторитет? Дудки, никто не знает, как авторитет приходит и как он уходит… Чаще всего он определяется там - наверху, хотя даже начальство не в состоянии сделать то, что иногда подсунет жизнь. Взлеты, падения… Все проходит…
И что он так печется о Батове? Батов в конце концов занял чужое место, предназначенное ему, Волнову, по праву… Эх, а плохо, что субординация не сработала.
В них - в Батове и Русакове - есть, есть что-то общее! Общее - нахальство, которое они выдают за твердость, заискивание перед колхозниками под маской уважения к людям. Стремление к власти, а кое-кем оно принимается за убеждения… Да, да, они похожи, они духовно близнецы!
Открытие поразило Волнова. Он даже постукал себя кулаком по лбу: ну и голова у тебя, Петр Степанович! Политик ты, да и только!
12
Годы, годы… В те времена, когда было принято решение о восстановлении райкомов, еще никто толком не знал, каково будет положение управления сельского хозяйства. Волнов жил тогда в страшной тревоге. С рассветом, не заходя в кабинет, уезжал в колхозы; из любого пункта района связывался с управлением или прямо с элеватором, и ему докладывали данные о хлебосдаче и уборке. Шли дожди, дороги развезло, и хлебосдача застопорилась. Волнов злился, гонял свой "газик" по непролазному бездорожью. Шофер, вымотанный непрерывными поездками, засыпал на ходу. А Волнов из одного колхоза гнал машину в другой, в третий, в четвертый, нервничал, ругался с председателями, приказывал и грозил. Но дело от этого не двигалось. Дневная цифра хлебосдачи не только не возрастала - она падала. Это Волнова бесило. Ему казалось, что от темпов хлебосдачи зависит его судьба. Волнов думал о том, что он больше, чем Батов, имеет прав на восстанавливаемую должность секретаря райкома. Батов его беспокоил, и поэтому всякий раз, как только попадался телефон, он спешил узнать: а что Батов делает?
Ему ревниво думалось: вот Батов сидит у себя в кабинете и потихоньку подхихикивает над ним: гоняй, гоняй машину, Волнов, старайся, жми, мокни… Но на телефонные звонки в партком каждый раз отвечали: Батов не приезжал, в колхозах. Волнов узнавал, в каком колхозе Батов. Узнав, тут же звонил на элеватор: а сколько вывез этот колхоз хлеба? У Батова обычно все шло хорошо. Волнов ловил себя на дурном: вместо того чтобы радоваться хлебу, злость забирается в душу.
Поздно, к ночи, замызганный, облепленный грязью, еле рассекая светом фар темную пелену мелкого осеннего дождя, вползал в райцентр "газик" Волнова. Сам Волнов, прикрывшись плащом военного образца, дремал. Это были бездумные минуты. Минуты, когда слипались веки, ничего не хотелось делать - только спать.
Но и в поздние часы окна в управлении светились. Затормозив "газик" у входа в управление, шофер, зевая, спросил:
- Зайдете? Или домой?
Волнов раздумывает. Идти в кабинет - как нож острый.
Но он напрягает тело, разлепляет веки.
- Поезжай в гараж, - говорит он и тяжело поднимается с сиденья.
Батов у себя в кабинете, и Волнов заходит сначала к нему. Лицо у секретаря парткома серое, вспухшее, с желтыми мешками под глазами. Волнов это замечает и думает о себе: хлеб тоже даром не ем, тоже хлеб дорого достается.
Они говорят об области, которая не выполнила план, об уборке и о том, как наверстать вывозку хлеба. Еще говорят о расширении элеватора, о новых зерноочистительных машинах, необходимых срочно для токов.
В этом деловом разговоре Волнову все кажется, что Батов что-то скрывает, Батов знает что-то, но молчит.
Больше всего Волнова беспокоят дела в области. Не раз ночью звонил в обком, прощупывал. Как будто все было на мази. Но чем больше было оснований, что секретарем будущего райкома станет он, тем глубже становилось волнение. Батов - серьезный соперник. Делает вид, что ему безразлично, что его это абсолютно не волнует, а сам небось названивает во все концы.
Волнов ломал голову над тем, кто поддерживает Батова в обкоме. Казалось, Батов потерял свои акции. Но теперь, когда произошел крутой поворот, не получится ли, что все прошлое запишется Батову в заслугу?
Обговорив с Батовым кое-какие важные вопросы на завтра, Волнов простился с ним. Хотел вызвать машину, но раздумал: решил по дороге размяться. Шел по темной, плохо освещенной улице и уже ругал себя за то, что отказался от машины: голова болела от усталости, ноги еле двигались.
Дома ждала жена.
- Будешь есть?
- Сначала оботрусь теплой водичкой. А ты налей мне стопочку, - сказал устало Волнов, раздеваясь до пояса.
Не в духе. Жене казалось, что она все предвидела. Глядишь, Батов опять на коне. Ведь говорила, что таких, как Русаков, надо приближать, делать из них друзей и соратников. Доброта начальства еще никого не обидела.
Подождала, пока он, вымывшись и закусив немного, успокоился, ощутил домашний уют. И тогда повела постепенное наступление.
Волнов отбивался.
- В конце концов, понимаешь сама, есть же самолюбие, черт возьми!
- И все же, - не унималась жена, - все из-за Русакова… Сто раз на день говорила, возьми его в управление. Возьми.
- Я Русакова к себе в управление брал… Да что толку - не хотел он.
- Тогда нужно было вовремя освободиться, - заметила она. - Не маленький, учить тебя.
- Больно ты уж умна, - вспылил Волнов.
В передней строго зазвонил телефон - междугородняя. Волнов подбежал к телефону, с надеждой схватил трубку.
- Да, да… Хорошо… Буду…
Волнова и Батова вызывали в область.
Тогда же все и решилось. Надежда Волнова оказалась ложной.
События после мартовского Пленума, конечно, отразились на Волнове: осунулся как-то, будто после болезни, но все же мало чем выдавал свое внутреннее беспокойство. Голос у Волнова был, как всегда, тверд. Те же жесткие, начальственные интонации.
Дня через два после назначения Батова Волнов сидел у него. Их разговор прервал телефонный звонок. Собственно, разговор этот давно окончился, но Волнов не уходил. Ему казалось, что Батов на него зол. Разговор получился неприятный. Вспоминали старое, и разгоряченный Волнов зло сказал:
- Ты выиграл, Батов. Ты зорче. У тебя получается, получается быть самим собой. Я, выходит, оказался лишь на гребне событий, а события-то были пустые.
Батов, прищурившись, взглянул на Волнова сквозь очки. Потом снял их, положил в карман.
- Так ты ничего и не понял, Петр Степанович.
Волнов испугался: переборщил. Они стали чужаками, думалось Волнову, совсем чужаками, будто и не работали до этого вместе.
Сейчас, дожидаясь, пока окончит телефонный разговор Батов, Волнов думал о том, что надо разрядить обстановку, сказать что-то такое, что ему, Батову, было бы приятно.
Батов положил трубку.
- У этого Крылова опять какая-то неполадка. Сплошные жалобы колхозников.
Волнов кивнул гривастой головой.
- Вечная история.
Батов сказал в раздумье:
- Да. Пришло время - толковые люди надобны.
Волнов посидел с минуту. Так ничего и не придумалось, что бы можно было сказать Батову.
- У меня есть кое-какие дела, - тоном занятого человека сказал он, поднимаясь. - Я зайду потом, ладно?
Батов согласно кивнул.
Нет, не забыть Волнову своей обиды, трудно побороть самолюбие. Ну и пусть, что прошло три года. Батов еще узнает, каков он, Волнов, чего он стоит. Похвала секретаря обкома многое значит!
Сегодня тоже денек выдался! С утра сцепился с женой. Упрекнула незаслуженно в медлительности, бездеятельности.
- Батов? Глупости, просто твои глупости, - отнекивался он.
- Он специально восстанавливает против тебя этого Русакова.
Старая, неприятная тема.
И вот - снова добрая возможность открылась. Позвонил из райкома завотделом Персианов. Сообщил о том, что секретарь обкома сегодня приезжает в район.
- Самолетом прилетает? - переспросил Волнов.
- Нет, Виктор Борисович едет на машине по районам.
Волнов с минуту постоял молча. Он что-то обдумывал.
В это время к Волнову подошла жена.
- Сам Еремин едет? - спросила она.
- Да. Виктор Борисович. Я, видимо, выеду ему навстречу.
13
Была у Чернышева с незапамятных времен привычка: просят у него заработанное - никогда не откажет. "Заработали, - устало произнесет председатель, встряхивая седеющей головой, - так надо платить". И тут же, не торопясь, подпишет большим цветным карандашом накладную… Уйдет довольный колхозник. Иногда и вправду получит. А иной раз в кладовой ждет сюрприз. Кладовщик, стреляный воробей, повертит-повертит перед носом накладную, покачает головой - и отправит получателя домой не солоно хлебавши: сейчас, мол, не могу отпустить муку. Вот если вечерком или завтра… Или что-либо другое придумает: через недельку приходите, помол сейчас не тот…
О колхозном кладовщике Ермолае брезгливо говорили: жаден, ну и жаден, что собака над куском. Свой-то хлеб заработанный получить и то находишься…
Тракторист Тимофей Маркелов, который вот уже вторую неделю ходил за кладовщиком, выпивши встретил Ермолая на выгоне у колхозных амбаров и, прижав его к стенке, сказал! "Ну, доколе будешь меня за нос водить? Отдашь мое положенное, председателем подписанное?" Струсил Ермолай. Кулак у Тимохи, что гиря. И сказал, ощущая руку тракториста у себя за плечом:
- Не озоруй, Тимошка, ни при чем я. Зря себя погубишь и меня. Завтра все получишь, вот попомни мое слово, только иди к председателю и попроси, чтобы он подписал накладную разборчиво, понимаешь, разборчиво и имя впереди подписи свое поставил…
- Как это разборчиво, да еще имя свое поставил?
- А вот так, Тимошка… Пусть он аккуратно фамилию выведет свою - мол, Чернышев… Понял? А то - Чыр… и все, вот и ходи, чыр - это все равно, что - ничего… А если уж - Чернышев, то само собой - без всякого, в первую очередь получишь…
Все понял Тимофей и отпустил ворот Ермолая:
- Эх ты, козявка!
На следующий день Маркелов пришел к Чернышеву и подал ему накладную.
- Василь Иванович, сами понимаете, в поле у трактористов заляпал бумажку. Кладовщик просил переписать. Я вот в бухгалтерии накладную переписал, так будьте любезны - поставьте свою подпись…
Чернышев потянулся к карандашу.
- Извольте подписать разборчиво… кладовщик жаловался, уж больно неразборчива подпись то была, Василь Иванович…
- А какая разница? - удивился председатель, поднимая на Тимоху глаза с нависшими густыми бровями.
- Разницы, конечно, никакой, Василь Иванович, да, видимо, кладовщик боится, как бы его не обманули… и для отчетности, конечно, важно, чтобы подпись-то…
Чернышев и виду не подал - пожалуйста…
- Спасибо, - поблагодарил Маркелов. - Вам только на деньгах расписываться.
В тот же день Тимоха получил муку в кладовой. И Ермолай, отпуская, веселей веселого был:
- Мука, Тимоша, последнего размола, очень уж на блины пригожа…
- Спасибо, - поклонился с ухмылкой Тимофей Маркелов, - блины я уважаю…
С тех пор Маркелов с накладными всегда вовремя успевал в кладовую. Как смелят муку, он тут как тут. Удивлялись люди: вот проныра, караулит, что ль, когда с мельницы муку привезут?
И невдогад многим, что не караулил Тимофей муку с мельницы, а узнал магическую силу председательского карандаша: карандаш-то один, да подписи разные.
Платили в этом году аккуратно, председатель все старался деньгами рассчитаться - и это колхозникам нравилось. Но дело Матрены Румянцевой - дело особое.
Второй год, как был за колхозом долг - причитающийся ей хлеб. И за председателем по пятам ходила, и в суд подавала - ничто не помогало.
С теми, что в поле работали, давно рассчитались. А она с двумя сыновьями на строительстве коровника мучилась: все лето день-деньской, с рассвета до самого поздна. Коровник строила бригада наемная, из города, с теми тоже давно расплатились. А про Матрену забывали. Своя, мол, колхозница, - потерпит… За прошедшим годом новый год наслоился, дали за него - теперь и не вспоминай: ты, Матрена, с голода, небось не умираешь.
Не раз говорил Русаков председателю насчет Матрены - все мимо ушей. Видимо, привык Чернышев к уговорам. Конечно, можно строго спросить с председателя на правлении или на парткоме… Но пока Василий Иванович сам, своим умом, не поймет, в чем тут дело - никакими правлениями и парткомами его не прошибешь. Румянцевой, может быть, и заплатит, а кому-нибудь другому опять задержит. И вечно сотни отговорок и обещаний, сотни причин. И все будет выглядеть весомо.
"И что мне показалось, будто Румянцевой все уплатили, - думал Сергей. - Поверил обещаниям Чапая?.."
На очередном заседании парткома Русаков выбрал момент и сказал:
- Предлагаю обсудить еще один вопрос, о Румянцевой. Негоже так, Василий Иванович. Люди в обиде.
Чернышев вспыхнул.
- Я что, себе карман набиваю?
- Работу наших колхозников ни во что не ставим, - спокойно говорил Сергей. - Вот иноземцев - так ведь пришлых-то работников у нас величают? - готовы на руках носить. А перед Румянцевой в долгу. Просто стыдно: жена погибшего фронтовика. Как вы на это смотрите, Егор Егорыч? - спросил Русаков бригадира Мартьянова.
Мартьянов было замялся… но секретаря поддержал.