- Значит, не потянет? - задумчиво переспросил Батов, не дослушав Чернышева. - А если подучить?
- Подучить? - Чернышев моментально взвесил в голове все "за" и "против" и решил, что Батову можно подсунуть незаметно нужную мысль. - Подучить, да… Я согласен с Волновым. Прошел бы он у Петра Степановича хорошую школу, закалку.
Сказал и думал: клюнет на это Батов или нет? Вроде клюет. Но подсекать - подожди, сорвется.
- Хорошо, подумаем, - сказал Батов.
"Ну вот, дело сделано, курочка скудахтала, - подумал Чернышев, - можно теперь и в чайную завернуть на кружку пива".
Не удалась "идея" Чернышева. Русаков остался в селе, мало того - его избрали секретарем колхозного парткома.
И вот теперь над ним сгустились тучи… Нет, не простит Русакову Волнов! Сожрет Сергея… Надо же, с кем полез Сергей в схватку! И все от молодости, от непонимания. Вот он, председатель, в каких переделках ни бывал, а всегда сухим из воды выходил. Здесь, брат, своя логика!
Чернышев даже удивился, почувствовав, что жалеет Русакова. Привык, что ли, к нему? Вместо того чтобы осуждать агронома, который все ж подложил ему свинью, он готов его даже защищать. Честный ведь малый-то, за спиной не крутит.
Неужто снимут?
И Чернышев неожиданно изменил свое решение пойти на ток. Он сел в машину и укатил в село. В правлении Клавдии Мартьяновой приказал никого не пускать. И даже в бухгалтерии было слышно, как хрипло кричал он в трубку, названивая Романову, второму секретарю райкома.
17
Волнов зашел к Батову, когда тот разбирал какие-то бумаги, и по старой привычке большого начальника остановился небрежно у стола, постукивая пальцем по зеленому сукну.
- Жарко.
Батов поднял голову и посмотрел на гостя, догадываясь, о чем сейчас будет разговор и мысленно готовясь к нему.
Заговорили о последних событиях - в частности о провокациях неофашистов в Западном Берлине, о погоде, о летних отпусках, и, наконец, Волнов коснулся того, ради чего пришел.
- Послушай, Михаил Федорович, - начал он. - Я не понимаю райком… Речь идет о Русакове. Человек противопоставил себя управлению. Держится нагло… Наши указания подменяет отсебятиной. Что еще надо? До каких пор терпеть? - В голосе Волнова досада. - Кстати, и Чернышев нас об этом не раз просил. Что ты на это скажешь?
Батов молча разбирал бумаги.
- Пора делать оргвыводы, - стараясь сдерживаться, добавил Волнов.
- Коммунисты колхоза, пожалуй, не освободят, - спокойно заметил Батов. И продолжал заниматься своим делом.
- Не освободят? - Волнов удивленно пожал плечами. - Подумаешь, государственный деятель! Значит, следует вопрос подработать, подготовить. Я, конечно, не вправе тебе подсказывать, но просто высказываю свое мнение, по старой памяти.
Батов молчал, теперь поглядывая в окно.
Это стало раздражать Волнова. Он тоже глянул в окно и не увидел там ничего особого, что могло бы привлечь Батова. Двор как двор, посыпан песочком…
- Что ж молчишь, Михаил Федорович? Жалко с Русаковым расставаться? Понимаю, твой выдвиженец. - Волнов сел на диван. - Неудобно признаваться в ошибке, так, что ль? Понимаю. Я тоже ведь за ним, как за тузом каким, полгода ездил - все тогда к себе хотел взять. Слава богу, не взял.
Батов по-прежнему молчал, обдумывая что-то.
- Я не могу понять одного, - с усилием сказал Волнов, повернувшись к Батову и искренне смотря ему в глаза. - Кого мы защищаем? Русакова! Понимаешь - Русакова, который дурно влияет на людей. Если хочешь, он уже разложил Чернышева. Хороший председатель был, умница. А теперь одним глазом глядит сюда, другим - на Русакова. Скажите, пожалуйста, предпочтение отдано занятым парам! А что мы скажем области? А райком спокоен, райком беспечен!
Руки Волнова искали, чем бы заняться. Вынул коробку со спичками, стал ломать спички… Так и не смог успокоиться: мысли бежали, совершая все тот же круг.
- Не освободят колхозники Русакова? Будут защищать? Даже странно… Возьмем, скажем, чистые пары… Чистые пары помогают уменьшить напряжение в период полевых работ. Вот уже несколько лет хозяйства области не выполняют плана сева озимых из-за недостатка влаги на занятых парах. Весной приходится пересевать, нагрузка на каждый агрегат в это время огромная. Не зря, не зря нацеливают теперь в области на чистые пары… А у Русакова опять свое. Все делает наоборот, прямо - сладу с ним нет.
Батов все еще молчит, и это беспокоит.
- Хорош пример другим колхозам, - возмущенно поднял плечо Волнов. - А что Пленум решил? Надо, Михаил Федорович, направлять, воздействовать! Во имя урожая, во имя тех идей, что заложены в важном документе… Я проработал в сельском хозяйстве пятнадцать лет, как-никак кое-что понимаю…
- Ну, а если он в чем-то прав? Ты не допускаешь такой мысли? - неожиданно и очень спокойно спросил Батов.
- Прав? Вот тебе раз! В чем?
- Учитывает экономические условия своего колхоза. Некоторые различия почвы…
- Но так мы не освоим ни одного севооборота. Ты что, не хочешь, чтобы район был в передовых?
- Почему же? Еще как хочу.
Волнов снова пошел в наступление.
- Колхозам надо давать проверенное, рекомендуемое, а не легкомысленные эксперименты Русакова. Мартовский Пленум обратил особое внимание на севообороты. Да что там говорить! Я требую от райкома реальных мер, Михаил Федорович. Мы должны внедрять экономическую политику в село, а не потакать отдельным лицам, которые понимают ее как анархию.
Батов поморщился от слова "внедрять", уж больно жестко произнес его Волнов. "Внедрять" звучало у него как "нажать", заставить. Однако сдержался, хотел выслушать Волнова до конца.
Не чувствуя поддержки, Волнов уже начал обижаться.
- Я вижу одно, - криво усмехнулся он, - Батову неприятно такое служебное соседство, как я. Вроде я твой бывший начальник…
Батов нахмурился: вот чудак человек, о чем он?
- Да, да, - горячо заговорил Волнов, - ты всегда противопоставляешь мне Русакова, чтобы показать, что я тебе не подхожу.
"Эх, а ведь умный будто человек!" - с горечью подумал Батов и сказал:
- Считай, что о Русакове мы не договорились.
- Ну что ж, пусть рассудит нас время, - немного театрально заявил Волнов. Он видел, как Батову неловко, и был доволен. - Да, я остался при своем мнении, - продолжал Волнов.
Простились сухо. К двери шел Волнов гордо.
- Ну что ж, - будто ни к кому не обращаясь, сказал он на пороге. - Ну что ж…
Что значили эти слова - было известно только ему.
18
С детства Сергей любил рыбалку. Принесет ершей разве что для кошки, а радости на целый день. Место, на котором он обычно сидел с удочкой, было на Хопре, у самой Бельщины. Все здесь - и уходящая вдаль синева, и лес за спиной, и безлюдье - казалось безмятежным и задумчивым, создавало ощущение глубокой тишины и покоя. Желание как-то рассеяться и забыть хотя бы на время про все неприятности - грызню с Волновым, строгие звонки по телефону и неполадки в самом селе - заставили Сергея на все махнуть рукой и податься к Хопру.
Вот и любимое место! В вечерней дымке курится река, белесые отсветы гуляют по воде, озаряя снежно-белые чаши лилий, их мясистые крепкие листья. Вот и тростник, и коряга, похожая даже вблизи на спрута. Сергей разулся, засучил штаны и взобрался на черную спину "спрута". Еще минута - и синий с красным поплавок лег на тихую, теплую воду. Мирно, сонно потекли минуты…
На этот раз Сергею не повезло. Не успел он и обжиться на коряге, как сбоку раздался голос:
- Угости папироской, Сергей.
Сергей оглянулся: на берегу, так что пальцы ног купались в реке, стоял, опираясь на весло, небрежно кинув на плечо солдатский вещевой мешок, Остроухов. "Перемет проверял", - догадался Сергей. И, потрогав карманы, крикнул, что папиросы забыл дома.
- Ну и как, ловится?.. - спросил механик.
- Пока не шибко.
- Чего же это? Выходит, партийных руководителей рыба стороной обходит, - засмеялся Остроухов, затем, посерьезнев, сказал: -А ведь это нехорошо, Сережа. Мы с твоим брательником сызмальства дружили, и на фронт пошли вместе, и вот этими руками я хоронил его… А ты мне ножку подставляешь…
- Какую ножку?
- А вот такую. Шелест с комсомольцами пшеничку ищет, которую я будто бы из зыбинских амбаров тюти-вьюти… Это я-то, коммунист. Аль не посылал? Не знаешь?
- Знаю, - сказал Сергей. - Только тут дружба твоя со Степаном ни при чем. Дружил с ним - хорошо. А пшеницу колхозную и тебе - не только мне, беречь надо бы. Ведь ты, и верно, коммунист!
На минуту у Остроухова мелькнуло желание двинуть Русакова веслом как следует, чтобы слетел с коряги. Почувствовал, что даже лицо одеревенело от злости.
- Ты что, видел, как я лез в амбары? Можешь доказать?
- В том-то и дело, что не могу доказать, - просто сказал Сергей. - Если бы мог - другой бы разговор был. И вообще, слушай, Остроухов… И пьешь ты… Пора за ум взяться.
- А я говорю: сейчас не то время, чтобы понапрасну грязную воду лить на человека. А что выпью когда - мое дело: на работе прогулов нет.
- Смотри, я тебя как коммуниста предупредил.
Сергей повернулся к механику спиной и стал глазами искать поплавок. Но, видно, здорово был взвинчен - долго не мог найти его. Уже механик поднялся на берег и скрылся в лозах, когда он, наконец, смотал, чертыхаясь, леску и покинул корягу.
Сергей был твердо уверен, что пшеничка - дело рук механика. Грешен, надо думать, и кладовщик, начавший что-то часто выпивать. Что это за люди?
Ну, кладовщик как будто все же честный человек. Вся беда его в том, что надо посылать семейному сыну - студенту, а доходов - мало. Он, может, и сам не заметил, как поддался толчкам механика. А Остроухов?
Сергей вспомнил слова Остроухова, сказанные небрежно, будто мимоходом.
- Ты многого не видел, потому такой и шустрый. Ты еще за мамкину юбку держался, а я, брат, уже полсвета по-пластунски прополз…
"По-пластунски прополз…" Вот он каков, Остроухов… Много не возьмет, на выпивку, но не потому, что честен, а оттого, что осторожен и трус. Это - грызун. И в партии он, конечно, только ради карьеры. Знание своей специальности помогает ему морочить людей. Странно, что Чернышев не разобрался в нем.
А может, все же разобрался?
Чернышева не всегда поймешь. В прошлый раз, когда речь зашла о Мокее, ни с того ни с сего накинулся на него: "Я этого Мокея самого бы к стенке прижал. На весь колхоз один честный выискался…"
А ведь иногда подумаешь - такие, как Остроухов, ближе к председателю…
Свежий ветерок подул неожиданно, с шумом заволновалась в прибрежных садах вишня. Небо чистое, светлое, со стороны выгона слегка заволакивалось тучами. Сергей прислушался к неспокойному разговору деревьев… И вдруг от Хопра донеслась гармошка. "Никифор"… - подумал Сергей. И представил себя на минуту там, среди молодежи. Ведь когда-то и сам ходил… У Никифора через плечо гармошка, от чего вся его фигура кажется маленькой и кособокой. И идет со всегдашней постной миной, выражающей не то усталость, не то равнодушие; это был своего рода фасон; на самом деле, нагнув голову, Никифор вслушивался в звуки, которые извлекал из гармошки.
- На гору пошли, - вздохнул Сергей. И стало жалко былых дней, и даже обидно, что юность осталась где-то там, в далеком прошлом…
Дома Сергея ждала новость: приехал Батов.
Он совсем по-домашнему сидел в горнице и о чем-то спорил с Иваном. Брат, как всегда, горячился, размахивая руками, и порывался встать. А Батов выглядел спокойным, даже тяжеловатым в своем спокойствии.
- Смысл жизни? - петушился Иван. - Если я приспосабливаюсь к обстоятельствам жизни, то какой это смысл… В принципе, конечно, можно жить и так. Но это не жизнь. Нам говорят: надо оставить след после себя. Избитые слова!
- Слова можно найти другие, - словно беседуя с собой, говорил Батов, - но смысл их вечен. Только в этом бессмертие человека. А разве ты не мечтаешь о бессмертии?
- Все не могут быть бессмертными. Но бороться может каждый… Я хочу участвовать во всем, пропуская все через свое сердце, иметь ко всему свое отношение.
- Кто же тебе мешает в этом? - невозмутимо спросил Батов. - Мы не роботов растим.
- Само собой разумеется.
Батов улыбнулся.
- Ну вот, а ты говоришь, слишком много избитых слов.
Иван задумался. И вдруг снова бросился в спор:
- Я не верю в людей, которым все и всегда ясно.
- Тут я с тобою согласен, - сказал Батов. - Жизнь- штука сложная, и не все в ней бывает иногда ясно. Но если у тебя есть ясность по главным вопросам, то сумеешь разобраться и в путанице жизненных явлений.
- Железная у вас логика, Михаил Федорович.
- Верю, что и ты пришел к этой логике.
- Слишком хорошо обо мне думаете.
- А почему я о тебе должен думать хуже? Отец твой был настоящим человеком, даже генералом коммуны прозвали, да и брата иногда так величают. Разве ты не хочешь быть похожим на них?
- Это не так-то просто, - потупившись, проговорил Иван.
- Но возможно, - и, помолчав, добавил: - И даже должно. На таких людях стоит земля советская. Может быть, ты опять скажешь: избитые слова, бесспорные истины?
- А я возьму и не скажу.
И оба засмеялись. И этот смех как-то сблизил их. Что-то сыновнее зазвучало в словах Ивана.
- Перед каникулами в институте было собрание. Не важно о чем. В конце, как положено, голосовали. Решение было примерно едино. Потом подходит ко мне сокурсник и говорит: "Скажу откровенно, я не согласен с решением. Но выступать против - духа не хватило".
- Да, на это не всякий способен, - заметил Батов, прищурившись. - Но, наверно, Александр Матросов начинается именно здесь…
- И как я не догадался сказать ему это!
- Ничего, скажешь другому. Такие у нас еще не вывелись. - И Батов хитровато улыбнулся. - Ну, а как настроение у ребят перед разъездом на работу?
- Боевое. Хотим сразу по приезде на место занять определенные позиции, иметь на селе свое "я".
- Но ведь позиция на словах и на деле - разные вещи.
- Это верно. Но пока за агронома все решает управление. Ведь и брату поэтому тяжело. Не дают ему развернуться.
В комнату вошел Сергей.
- Должен тебя успокоить, - словно не замечая старшего Русакова, говорил Батов. - У твоего брата есть позиция, и он ее неплохо отстаивает.
- Позиция, она разная, - включился в беседу Сергей, - одни сами предписывают земле, другие слушают только рекомендации.
- Ну, вот это я и хотел сказать, - подхватил Батов.
- Выходит, Михаил Федорович, я снова положен на обе лопатки? - улыбнулся Иван,
- Рассуди сам.
- А вот другая позиция. Я хочу получить комбайн. Документ на этот счет имею. А Сергей не дает. Не верит.
- В этом деле я тебе помогу, поговорю с Сергеем Павловичем, - и Батов подмигнул старшему Русакову. - Дай ты ему комбайн. Пусть поработает. Работа на умные размышления наводит…
- Определили ему комбайн. Пусть скажет спасибо Шелесту. Горой за него…
- Ну, вот и отстояли одну позицию, - засмеялся довольный Иван.
С кухни появилась с самоваром Марья.
- Еще по чашечке, горяченький, - сказала она.
- У вас по-купечески, - заметил Батов.
Сергей ждал, что Батов вот-вот заведет разговор о чем-то важном, но секретарь райкома вел себя так, словно приехал чаевничать да слушать младшего Русакова. И тогда Сергей не выдержал:
- Михаил Федорович, скажите честно, в чем я провинился?
Батов не сразу ответил, раздумывая, он помешивал чай ложечкой.
- Ну, а вот ты, секретарь парткома, как сам ты считаешь? - Батов поднял голову и острым взглядом смотрел на Русакова.
- Михаил Федорович, некоторые председатели привыкли спустя рукава относиться к плате за труд. И получается черт знает что! Заплатил колхознику или не заплатил - не волнуется, таких в свое время и в районе отмечали, мол, бережливый… А что говорят люди? Система новая, а привычки старые…
- Вот поэтому я и приехал. Хочу, чтобы и коммунисты высказались. Это поучительно не только для вашего колхоза.
Иван торопливо одевался.
- Куда, глядя на ночь? - спросила Надя.
- Большую медведицу кормить, как раз время, - и Иван хлопнул дверью.
- Ты забыла, что есть на свете любовь? - усмехнулся Сергей.
Русаков и Батов вышли на крыльцо, закурили.
- Не легко сейчас в колхозе работать, Михаил Федорович.
- А в райкоме, думаешь, легче?
- Не думаю. Но я про себя скажу. Как могу, держусь велений, так сказать, живой жизни. А сколько раз за это пристрастие попадало мне? Если бы не вы, меня давно либо с работы сняли, либо нагрузили, как осла кирпичами, выговорами. Значит, я был прав? Но ведь кто-то не прав.
Батов, не перебивая, слушал.
- В селе многое изменилось. Село расправляет плечи. А вот взгляд на колхозного работника остался прежний.
- У всех без исключения? Тогда как же может новое-то пробиться, - спросил Батов, и Сергей почувствовал в темноте, что он улыбается.
- Но вот Волнов… У нас с ним сложные, даже тяжелые отношения. Ему нужны лишь цифры. А мне - цифры ради цифр не нужны. Нельзя думать о хлебе только как о выполнении сегодняшних планов. То Волнов против севооборотов, потому что течение такое было. А теперь за них… И снова тянет к схеме, к шаблону. А я уверен, что он не прав, стоит мне уступить, и я, как агроном, окажусь нулем, пустышкой перед собой и перед людьми, которые мне верят.
Батову нравилась запальчивость Русакова. Он, собственно, для этого и приехал к нему, чтобы вот так, с глазу на глаз, ощутить его сокровенное. Правда, он и до этого чувствовал в Русакове то новое, что сейчас так необходимо. Но упорство Волнова иногда вызывало настороженность. А Батов не любил работать с людьми, которые были не до конца ему ясны.
- Ну, а с чистыми парами? - весело спросил Батов. - Есть ли смысл от них отказываться в условиях нашего района?
- А мы и не отказываемся. Но при оценке необходимо учитывать экономическую сторону. В нашем хозяйстве она чаще всего говорит в пользу занятого пара. Просто мы хотим найти свое соотношение чистых и занятых паров… А нас опять хотят стреножить. Эта тенденция, ох, как живуча! Мы и название ей дали. Знаете какое? Волновщина…
- Вот как - волновщина? Любопытно. Но не слишком ли громко?
- Едва ли, слишком. У народа точная мерка.
Батов молча курил. Сергей чувствовал, что секретарь райкома о чем-то мучительно думает.
Свет на столбах предупредительно погас два раза. С земли потянуло свежестью. Стало совсем темно и так тихо, будто все вымерло. Где-то залаяла собака. Ветер с выгона принес мелкую трескотню кузнечика…