Мы подъехали к высокому зданию. Алексей Викторович поставил машину на стоянку, закрыл дверцу на ключ, и мы вошли в просторный вестибюль. В лифте Наумов кашлянул и обронил:
- Вера Александровна больна.
- Я знаю.
- Волнение ей противопоказано.
Я вопросительно посмотрел на него. Наумов ничего не пояснил, точно этими фразами его полномочия на беседу со мной исчерпывались.
Мы вышли из лифта на площадке восьмого этажа. Наумов открыл дверь и пропустил меня в прихожую. Вошел следом и негромко сказал:
- Вера! Мы приехали.
Раздались легкие шаги. Из глубины большой квартиры появилась высокая, очень представительная и красивая женщина. На бледном лице играла приветливая улыбка. Она протянула мне руку:
- Очень рада. Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали. Алексей, дай, пожалуйста, Борису Антоновичу шлепанцы. Надеюсь, мой муж хорошо вас довез?
Я сказал, что доехали мы прекрасно, но мне не совсем удобно беспокоить…
- Пустяки, - успокоила меня Наумова. - Мы вам очень рады. Проходите, пожалуйста. Алексей, ты, наконец, нашел шлепанцы? Вечно одна и та же история. Мой муж сейчас за домохозяйку, но от мужчин трудно ждать порядка, вы согласны?
- Да, пожалуй…
Меня провели в просторную, с широкими окнами комнату. Посредине стоял, посвечивая хрусталем, уже накрытый к ужину стол. Пол был застелен пушистым ковром. Вся мебель была мягкого коричневого цвета.
На пианино стояла большая фотография Кати. Закинув голову, щурясь от солнца, Катя смеялась.
Вера Александровна предложила сразу, без церемоний садиться за стол. Она расположилась напротив меня, спиной к окну.
- Надеюсь, вы извините меня за скромный ужин. Из-за болезни я не имею возможности ходить по магазинам.
Я сказал, что она напрасно беспокоится.
- Олениной я вас не могу угостить, к сожалению, - с улыбкой заметила хозяйка.
Алексей Викторович внес салатницу, сел с очень серьезным лицом и тщательно приспособил на груди салфетку.
- Разливай, пожалуйста, - с некоторым нетерпением сказала Вера Александровна.
- Одну секунду, Вера, я кое-что забыл.
Наумов с салфеткой на груди удалился на кухню. Вера Александровна проводила его улыбкой, рука ее легонько постукивала вилкой по тарелке.
- Как вы устроились? - спросила она после паузы. - Надеюсь, вам дали отдельный номер?
- На двоих, но очень удобный.
- Вы могли бы позвонить, и Алексей Викторовичустроил бы вам отдельный номер.
- У Алексея Викторовича и без меня, наверно, много забот.
- Пустяки, вы напрасно поскромничали.
Алексей Викторович внес судок с приправой, уселся и наполнил коньяком рюмки. Вера Александровна предложила выпить за знакомство. Рюмки зазвенели.
Несколько секунд все молчали. В открытую форточку долетал шум вечерней улицы.
- Расскажите, пожалуйста, Борис Антонович, о вашем городе. Нам будет интересно послушать.
- Да что ж рассказывать, Вера Александровна? Это даже не город, а маленький поселок на три тысячи человек. В одном вашем доме, наверно, наберется столько же. Катя вам, вероятно, рассказывала.
- Да, она нам рассказывала. Но из ее рассказа мы только и смогли понять, что на земном шаре нет места лучше, чем ваш поселок. Ей нельзя верить, Борис Антонович. Она говорит с чужого голоса.
- Вы имеете в виду Сергея?
Имя было названо. Красивое лицо Наумовой стало сумрачным и скорбным. Прямая спина Алексея Викторовича напряглась.
- Да, я говорю об ее так называемом муже. Вас удивляет, что я так его называю?
- Признаться, да.
- А как, скажите, пожалуйста, Борис Антонович, называть человека, который поступает безответственно, как безмозглый мальчишка? Мало того, что он увез ее в самую, извините, тмутаракань, лишил ее возможности учиться, всякой перспективы, превратил, по существу, в домашнюю хозяйку, но еще и внушил ей, что это наилучший образ жизни! Разве я могу относиться к нему с уважением?
- Пожалуй, со своей точки зрения вы правы.
- Со своей точки зрения? А какого вы о нем мнения, Борис Антонович? Вы можете говорить откровенно, без церемоний.
Я задумался. Конечно, следовало ожидать именно такого разговора, когда я согласился пойти сюда.
- Сергеи - человек сложный, Вера Александровна. Он не однозначная личность. Во всяком случае, я с вами согласен, что для семейной жизни онеще не совсем созрел.
Алексей Викторович открыл рот.
- Вы повторяете слова моей жены, - громко сказал он.
- Да, я говорила именно так, Борис Антонович. Я сотни раз повторила это Катерине, но она живет в каком-то тумане, не принимает реальности. Девочка она впечатлительная, а он сумел задурить ей голову рассуждениями о своей мнимой талантливости. Он умеет, видите ли, связать пару слов на бумаге - вот его дар, на котором он рассчитывает построить свою и ее жизнь. Сколько он зарабатывает, Борис Антонович?
- Я думаю… с учетом коэффициента и гонорара… рублей двести двадцать.
На щеках Веры Александровны выступили красные пятна.
- Катерина мне лгала, что он зарабатывает триста рублей в среднем. Дело даже не в деньгах, Борис Антонович. Мы в состоянии помогать Катерине материально, если это понадобится. Речь идет о полнейшей бесперспективности всей их жизни.
- Я слышал, Катя собирается поступать на будущий год в заочный…
- Какая ахинея! - воскликнула Наумова. - А почему они не стали поступать в этом году?
- Видимо, захотели пожить самостоятельно.
- То же самое говорила нам Катерина. Он решительно закружил ей голову. Пожить самостоятельно! Вы понимаете, что это значит?
- Наверно, это означает - пожить одним, в стороне от родителей, - сказал я как можно мягче.
- Ешьте, пожалуйста, без церемоний. Вы ничего не едите. Налей, пожалуйста, Борису Антоновичу… Какой блеф! Какие мыльные пузыри он выдает ей за смысл жизни! Борис Антонович, я не узнаю Катерины. Она всегда была благоразумной девочкой. Не хочу ее хвалить, но у нее всегда было достаточно здравого смысла. И тут явился этот прожектер, белобрысый хвастунишка, беспардонный тип - и все полетело прахом!
Я промолчал, поспешно выпил налитую рюмку. Вера Александровна теребила в тонких длинных пальцах салфетку.
- Скажу вам откровенно, Борис Антонович, я вызвала сюда Катерину не только из-за своей болезни, хотя я действительно больна, у меня нервное истощение… Я рассчитывала уговорить ее остаться дома. Мы ничего не могли поделать в августе. Мы вынуждены были согласиться на этот дикий, нелепый брак. Но сейчас, когда она хлебнула семейной жизни в периферийном захолустье! Я рассчитывала уговорить ее остаться дома. Я убеждала, что этот брак не принесет ей счастья, советовала подать на развод, да, да, на развод. Лучше развод, чем такая жизнь. Она, в конце концов, еще может составить себе неплохую партию даже с ребенком на руках. У нее все впереди! И что вы думаете? Она смотрела на меня пустыми глазами и качала головой. Она не может освободиться от своей эфемерной любви!
Вера Александровна скомкала салфетку и поднесла ее ко рту. Алексей Викторович тревожно посмотрел на нее. Наступило тягостное молчание. Я покосился на солнечную фотографию Кати.
- Она испортила себе жизнь, - горько заключила Наумова.
Глаза ее оплыли слезами, она порывисто поднялась и вышла из комнаты.
Наумов наполнил рюмки, и мы молча, словно в трауре, выпили.
- Извините мою жену. Она очень расстроена. Мы возлагали на Катерину большие надежды. Еще не все было потеряно. Перед ее приездом я навел справки. Развод можно было оформить
очень легко.
Это прозвучало как-то очень сокровенно, как будто я был членом семьи. Мне стало не по себе.
Внезапно Наумов стукнул маленьким кулаком об стол.
- Вы понимаете современную молодежь? Понимаете, чего они хотят? (Я молчал.) Они бесятся от жира. Акселерация! Чушь! Вместо высоких чувств им нужен суррогат любви! Что для них семейный очаг, положение в обществе, материальная обеспеченность!
Вошла Вера Александровна. Наумов тут же встал и удалился на кухню. Вера Александровна села на свое место. Лоб и щеки у нее были припудрены, глаза слегка покраснели.
- Извините, Борис Антонович, меня и моего мужа. Наша дочь выбила нас из колеи. Скажите, пожалуйста, откровенно: чем мы можем быть вам полезны?
Такого вопроса я ожидал меньше всего…
- Что вы имеете в виду?
- Вы много сделали для Катерины. Хотя она нас глубоко оскорбила, мы с мужем ценим ваше участие в ее судьбе. Скажите, она имеет возможность получить квартиру?
- До весны или лета вряд ли.
- Нельзя ли это как-то ускорить?
- Боюсь, что нет. Кооперативных домов у нас не строят. Поселок невелик, а жилья не хватает.
- Как же ей быть, Борис Антонович?
- Ждать, Вера Александровна.
Наумов внес блюдо, прикрытое крышкой. Жена искоса взглянула на него.
- Я слышала, у вас есть дочь?
- Да, и всего на два года моложе вашей Кати.
- Взрослая девочка… Она, вероятно, после школы будет поступать в институт?
- Боюсь загадывать. Так планируется, но… - я развел руками.
Наумовым моя легкомысленность, кажется, не пришлась по вкусу.
- Вы не надеетесь на свою дочь? - спросила Наумова.
- С некоторых пор я стал фаталистом.
- Вы можете рассчитывать на нашу помощь, если ваша дочь будет поступать в Москве, - проговорила Вера Александровна.
От жаркого и кофе я отказался. Вера Александровна настаивала. Я посмотрел на часы и сослался на деловое свидание. Вера Александровна заверила, что ее муж довезет меня. Поблагодарив, я сказал, что с удовольствием пройдусь пешком. Она отступилась с чувством досады.
Оба вышли в прихожую проводить меня. Прощаясь, Наумов коротко поклонился. Вера Александровна протянула руку.
- Я рассчитываю, что в следующий свой приезд в Москву вы обязательно к нам зайдете. Наш дом открыт для вас.
- Спасибо.
- Передайте, пожалуйста, Катерине, что мы всегда готовы принять ее.
- Хорошо, я скажу.
- Мы рассчитываем на ваше содействие…
Этой слегка загадочной фразой аудиенция была закончена.
Вечерняя столица, осыпанная снежком, шумела ровно и неумолчно, как тайга.
12
В начале декабря я вернулся домой. Поселок наш встретил туманным, морозным небом, собачьим лаем, дымами из труб и развороченными поленницами дров вдоль заборов… Приятно было глотнуть свежего воздуха и увидеть пустынные берега реки, на которых незапятнанно лежал снег. Было полутемно; бледное солнце стояло низко и совсем не грело, деревянные мостки, как всегда, напевали под ногами. Как хорошо было войти в свою квартиру, обнять жену, подхватить дочь, кинувшуюся на шею, а затем умыться, переодеться, сесть за стол и почувствовать, что жизнь все-таки неплохая штука… Домочадцы засыпали расспросами: где побывал? что видел? Я охотно рассказывал о своей поездке. Они взялись разбирать московские подарки, а я подошел к телефону и попросил редакцию. Было около шести вечера.
Ответила Юлия Павловна Миусова.
- Сообщите в последних известиях: Воронин прибыл, - сказал я.
- Борис Антонович! - вскричала Миусова.
- Здравствуйте, Юлия Павловна.
- Вы дома, Борис Антонович?
- Да, в кругу семьи блаженствую.
- Как я рада, что вы приехали! Вы не представляете, как я рада! - ликовала Миусова.
- Гм… - хмыкнул я недоверчиво. - В самом деле?
- Безумно рада, Борис Антонович! Я так измучилась, так измучилась. Когда вы выйдете на ра-боту?
- Завтра, вероятно. А собственно, почему вы измучились?
- Вы еще спрашиваете, Борис Антонович! Это не работа, а сумасшедший дом. Я похудела на два килограмма.
- Черт возьми! Зачем вы это сделали?
- Вы смеетесь, Борис Антонович, а мне совсем не до смеха. Положение серьезное, Борис Антонович.
Голос Миусовой зазвенел. Я насторожился.
- Что еще? Выкладывайте.
- Это не телефонный разговор, Борис Антонович. Завтра я вам все расскажу.
- Надеюсь, не Кротов?
- Он, он!
- Что опять натворил?
- Это не телефонный разговор, Борис Антонович, - твердила свое Миусова.
- А Катя как?
- Катя в больнице, Борис Антонович. Ее положили на сохранение. Положение серьезное, Борис Антонович.
- Да что вы кликушествуете! - рассердился я. - Говорите спокойно. Что произошло? Никто нас не подслушивает. Никаких шпионов нет. Говорите!
- Он уволился.
Была довольно длинная пауза, пока я переварил эту новость.
- Как уволился? Когда? Почему?
- Это не телефонный разговор, Борис Антонович.
В эту секунду мне захотелось запустить трубку так, чтобы она влетела в кабинет и треснула Юлию Павловну по лбу, не до смерти, но увесисто.
- Ждите меня! Сейчас буду.
Кабинеты и коридоры редакции были пусты. Сотрудники разошлись по домам, над дверью студии горело табло; там Голубев вещал в эфир.
Еще с улицы я увидел, что Миусова бегает по редакторской комнате из угла в угол. Мой приход нарушил траекторию ее метаний. Она бросилась навстречу.
- Борис Антонович, я очень сожалею, но…
- Где приказ?
Подготовленная папка лежала на столе. На последнем подшитом листке было написано: "Освободить от занимаемой должности Кротова Сергея Леонидовича по собственному желанию, в соответствии с его заявлением".
- Как вы смели это подписать?
Миусова перепугалась. Она редко видела меня таким, а может быть, никогда. Лицо ее плаксиво сморщилось.
- А что я могла поделать, Борис Антонович? Он подал заявление и на следующий день не вышел на работу. Я должна была засчитать прогул или…
- Вы должны были дождаться меня. Вы должны были найти с ним общий язык. Почему вы не сумели его убедить? Почему? Почему он подал заявление? Почему он ушел? Почему, я спрашиваю?
- Яне знаю, право… Возможно, собрание…
- Что? Какое собрание?
- Профсоюзное. Мы хотели обсудить его поведение. Нам стало известно, что он ведет себя аморально. Мы хотели сделать ему предупреждение, повлиять на него.
- Мы? Кто это "мы"? С каких пор у вас появились королевские замашки? Мы, Миусова первая! Ваша инициатива?
- Да, я посчитала необходимым как профорг… Мне стало известно из авторитетных источников, что у него незаконная связь. И это в то время, когда его жена в больнице! Как я должна была поступить? Пройти мимо этого явления? Я не объявила повестки дня, пригласила его на собрание и выложила все начистоту. Я сказала, что его поведение - это позор, аморальность. Я не хотела применять к нему никаких санкций, только пристыдить… А он… - Миусова нервно забарабанила пальцами по столу. - Он заорал, что я людоедка, пещерный человек, и хлопнул дверью перед собранием, представляете? На следующий день он принес заявление.
В упавшей тишине я мысленно считал до десяти. Успокоительная система, кажется, не помогла, потому что Миусова вскрикнула:
- Что вы так смотрите? - И еще раз: - Почему вы так смотрите?
Слова выходили из меня туго:
- И какие же у вас были… авторитетные источники?
- Наша уборщица и сторожиха говорили, что эта девушка засиживалась тут допоздна. Многие видели, я сама видела, как он выходил из ее дома.
- И вы решили устроить общественный суд?
- Борис Антонович, не могла же я спокойно смотреть, как рушится семья? Незаконная связь…
- Связь? А может быть, дружба? Вам это слово известно?
- Дружба? Вы шутите! - И снова: - Что вы на меня так смотрите!
От злости у меня язык заплетался.
- А то я на вас так смотрю… что за восемь лет… не сумел разглядеть вас до конца. Вот почему я на вас так смотрю… людоедка вы и пещерный человек!
- Вы с ума сошли! Вы меня оскорбляете!
Страница приказа затрещала в моих руках. Я скомкал обрывки, швырнул в корзину, промахнулся, распахнул дверь и вылетел из кабинета. Диктор Голубев попался мне в коридоре, куда он вышел перекурить в музыкальную паузу. Двухметровый, приветливый младенец…
- Борис Антонович! Здрасте! С приездом!
- И ты тоже был на собрании, когда разбирали Кротова? И не мог их всех разогнать? И идешь зубы скалишь?
- Дак, Борис Антонович, дак я…
Свежий воздух остудил меня, пока я шагал через весь поселок к больнице. Ее окна уже зажглись, два ряда тусклых квадратных светляков по фасаду длинного здания. На крылечке приемного покоя курило несколько мужчин. В небольшой прихожей было многолюдно: больные в серых халатах, их родственники с авоськами и сумками.
Кротовы сидели на дальнем конце длинной скамейки. На Кате был перехваченный пояском унылый халат, на босых ногах огромные шлепанцы, волосы непривычно заправлены под косынку. Она что-то горячо внушала Кротову. Он слушал, опустив голову, с мрачным видом мял в руках шапку.
Я подошел и поздоровался. Они вскочили было, но я усадил их и сам устроился на скамейке рядышком. Помолчали, разглядывая друг друга. Катя первая неуверенно попыталась завязать разговор:
- Как съездили, Борис Антонович?
- Спасибо. Хорошо. Привет от родителей, Катя. Познакомился с ними без вашего позволения.
Кротов пристально, исподлобья уставился на меня. Катя, как всегда в трудных случаях, закусила губу.
- Что ж вы, Катя, вздумали болеть? Без разрешения начальства… Нехорошо.
Она сразу занервничала, словно я сделал ей официальный выговор.
- Борис Антонович, как я хочу выписаться! Помогите, пожалуйста. У вас главврач знакомый.
- Не вздумайте, - враждебно предупредил Кротов.
- Сережа, как ты можешь! Тебя бы сюда! Мне здесь хуже, чем в тюрьме.
- Ну-ну, не преувеличивайте. Поправляйтесь побыстрей, и заключение ваше окончится. Как сейчас самочувствие?
- Хорошее. Я всем говорю, что хорошее. А они как будто сговорились, никто не верит. Полежи да полежи! Как они не понимают, что мне сейчас не до лечения!
- Полежи, - настойчиво сказал Кротов.
- Вот видите, он тоже заодно с ними. Никто ничего не понимает. Какие-то все тупые! Так бы и взорвала эту больницу! - вспылила она, сжав кулачки, но тут же сникла. - Извините… Я такая раздражительная стала.
- Это в порядке вещей, - попытался я ее ободрить. - Ешьте получше, слушайтесь врачей, и все будет в порядке. Имейте в виду, фонотека без вас скучает, - напомнил я, вставая.
Оба следили, как я застегиваю пальто, надеваю шапку и перчатки. Я медлил. Из больничного коридора в прихожую вышла молоденькая медсестра в белом халате. Я узнал Тоню Салаткину. Увидев меня, девушка замешкалась. На ее миловидном скуластом лице отразилось колебание: подойти или нет? Решительность взяла верх; Салаткина приблизилась к нам.
- Катюша, нельзя сидеть так долго. Здесь сквозняк.
- Сейчас, сейчас… - жалобно-просяще откликнулась Катя.
Тоня осуждающе покачала головой и ушла, четко стуча каблуками.
- Вот еще что, - сказал я небрежным тоном. - Будешь идти домой, Сергей, загляни ко мне.
Он словно ждал этого, весь подобрался.
- Зачем?
- Есть разговор.
- Что за разговор?