Прошло неспокойное лето 1917 года. Село разделилось на два враждующих лагеря. На сходках дело доходило до драки. Сычев не раз вызывал из уездного Павловска милицию. Чистовцы на какое-то время затихали и вновь принимались за свое. Пасли самовольно скот на сычевских лугах. Косили траву на камышинских лугах, рубили лес, стоявший недалеко от села, и начинали распахивать церковные земли.
Неспокойно было и на заимке Февронии Бессоновой. Еще зимой киргизы во главе с Калтаем угнали косяк лошадей в соседний Тургай, охваченный восстанием. Жить на заимке стало опасно, и, оставив хозяйство на попечение Изосима, Феврония переехала к отцу в Косотурье.
В село продолжали прибывать раненые фронтовики. Они часто собирались у Сметанина. Там велись горячие споры: как жить дальше, как быть с землей.
Весть об Октябрьской революции первым привез в Косотурье Кирилл Красиков, недавно освобожденный из челябинской тюрьмы. Работал он теперь в Челябинском комитете РСДРП. По приезде остановился в избе Андриана.
- Что слышно про Василия? - спросил гость за чаем.
- Чо-то давно не слыхать. Жив ли? - старый Обласов тяжело вздохнул.
- Вернется, - успокоил хозяина Кирилл. - А насчет Прохора как?
- Прошлой осенью пришла бумажка - будто пропал без вести.
- В плену, наверное, - высказал свою догадку Красиков. - Скоро придет. Как тут у вас дела?
- Как сажа бела, - усмехнулся хозяин. - По-прежнему верховодят, как и при царе, Лукьян Сычев и Крысантий Каретин. Нашего брата, однолошадников, прижимают крепко. А когда и мы им сдачи даем.
- Вот что, Андриан, - поднимаясь из-за стола, заговорил Красиков, - надо сегодня же вечером собрать фронтовиков. Вижу, у вас все еще власть Временного правительства. С ним уже покончено навсегда. Власть теперь наша - советская!
- Ты суди. Недаром про нас, косотурцев, говорят, что "живут в лесу, молятся колесу". Гляди-ко какие дела идут. Да я сейчас ребят сгаркаю. - Андриан засуетился, разыскивая шапку. - Ну, Кирилл Панкратьевич, спасибо тебе за весточку. Пойду, однако. - Не закрыв второпях плотно дверь, Андриан вышел. В избу понесло холодом.
- Ишь как обрадовался старый, что и дверь закрыть забыл, - улыбнувшись, жена Андриана захлопнула дверь плотнее.
Вечером в избе Обласова собрались фронтовики. Красиков рассказал о последних событиях в стране, о первых мероприятиях советской власти, декретах о земле и мире.
- Коммунистов прошу остаться и тех, кто желает вступить в партию Ленина, - Красиков вынул из внутреннего кармана пиджака школьную тетрадь.
В тот вечер записались шесть человек.
На следующий день после собрания впервые в истории Косотурья по его улицам с красным флагом прошла празднично настроенная толпа сельчан. Во главе ее шли Кирилл Красиков, Андриан и Автоном Сметанин с фронтовиками.
Привлеченный шумом толпы, Лукьян подошел к окну.
- Не радуйтесь, настанет и наш час, - прошептал он злобно. - Так давнем, что кровь горлом хлынет. Искариоты! - потряс он кулаком и грузно опустился на лавку.
Через несколько дней Андриан уехал в уездный город на курсы мерщиков земли. Надо было до сева перемерять землю, взятую у богатеев. У Лукьяна описали все машины, взяли на учет скот и наложили контрибуцию деньгами.
- Погодите, голубчики! Придет Нестор из армии, поговорим с вами по-другому.
Отобрали землю и скот у Бессоновой. Когда ее вызвали в совет для подписания акта, Феврония отказалась наотрез идти.
- Власть ваша, берите, - с напускным спокойствием заявила она посыльному. - Передай: никаких бумажек подписывать не буду. - Когда тот ушел, лицо Февронии преобразилось: - Ишь чо выдумали, лежебоки. До чужого добра все охотники. А вы вот сами наживите. - Феврония забегала по горнице, затем опустилась в старинное кресло и просидела до темноты.
"Если Андриан записался в большевики, то Василий и подавно", - размышляла она. В душе Февронии боролись два чувства: хозяйки большого имения, с детства воспитанной в духе стяжательства, и страстная любовь к Василию Обласову.
Наутро поднялась как больная. Подоила коров, пропустила молоко на сепараторе и принялась за уборку. Работа валилась из рук. "Что делать? Прийти в совет и отдать все остальное добровольно? Нет, пускай идет своим чередом. Может, власть большевиков недолго продержится. Недаром Каретин зачастил к отцу. Вот и сейчас сидит у него. Пойду, однако, послушаю". Феврония направилась через теплые сени на половину отца. При ее входе Каретин замолчал и вопросительно посмотрел на Лукьяна.
- Продолжай. Держать язык за зубами она умеет, - кивнул он в сторону дочери.
Каретин вынул из кармана бумагу и подошел ближе к хозяину.
- Послушай, что решили на сходе наши косотурцы. - Гость начал читать: "...признать единственной властью власть Совета крестьянских депутатов и проводить в жизнь все декреты Совета народных комиссаров, которому выражаем полное доверие..."
- Ишь ты, - усмехнулся Лукьян, - полное доверие, а ежели я не доверяю, тогда как?
- Даже очень просто: посадят в тюрьму, и весь разговор, - заметил Каретин.
- Вот так свобода, - протянул с усмешкой Сычев.
- Ничего не поделаешь, - развел руками его собеседник, - потому - дикта-тура про-ле-тари-ата. - Заметив недоуменный взгляд хозяина, объяснил: - Значит "беднейшего класса".
- Опять не пойму. Совсем бестолковый стал. - Лукьян потеребил начавшую седеть бороду.
- Они, большевики, доведут, что и себя узнавать не станешь, - посочувствовал Каретин. - Как тебе объяснить? Ну, значит, ты зажиточный класс, Андриан - беднейший класс, и он теперь верховодит. Значит, что получается: кто был ничем, тот станет всем.
- Диво, - покачал головой Лукьян. - Стало быть, доброму мужику хода теперь не будет?
- Похоже, сермяжники крепко за новую власть держатся. На днях чуял, что Васька Обласов из армии сулился приехать. Того и гляди заявится сюда.
При последних словах Каретина Феврония стремительно поднялась со стула и вышла из горницы.
"Наконец-то прилетит мой соколик. Да неуж он пойдет против меня? Поди, не забыл, как коротала с ним ночи в Камагане. Господи, скорее бы только дождаться". От волнения у нее запылали щеки, она подошла к окну, раскрыла створки и с наслаждением вдохнула свежий воздух. На дворе шла мартовская капель.
ГЛАВА 18
Воинский эшелон медленно приближался к Петрограду.
Офицеры ехали в классном вагоне, и Обласов мог свободно вести разговор с солдатами о политике.
- Ты вот скажи, зачем нас посылают в Петроград? - обратился к нему один из солдат.
Василий помедлил с ответом, затем, вспомнив слова из прочитанной большевистской листовки, слова, которые глубоко запали в его душу, сказал:
- Затем, чтобы задушить революцию и восстановить старые порядки, - ответил Василий и обвел глазами окружавших его плотным кольцом солдат.
- А наши управители из Временного правительства, что там смотрят?
- Да они первые потатчики, - с возмущением произнес Василий. - С помощью Корнилова думают разгромить большевистскую партию, разогнать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и восстановить старую власть. Для того и вызывает нас с фронта генерал Корнилов, чтоб с помощью эсеров и меньшевиков разоружить петроградский гарнизон и рабочие дружины, а большевиков запрятать в тюрьму.
- Синице моря не зажечь, - усмехнулся один из слушателей. - Против своих воевать не будем.
- Вот что, ребята. Когда приедем в Петроград, нам надо держаться всем вместе и передать другим, чтоб были готовы прийти на помощь рабочим, - закончил Василий.
По прибытии в один из пригородов Петрограда воинскую часть, где служил Василий Обласов, расположили в больших пустующих домах, хозяева которых бежали за границу.
С фронта продолжали стягивать пехотные и кавалерийские части. Прибыла "дикая дивизия" в составе Кабардинского, Дагестанского, Ингушского и Татарского конных полков, Осетинской пешей бригады и Донского казачьего артиллерийского дивизиона.
Подготовка к корниловскому мятежу шла полным ходом. По приказу главнокомандующего при Временном правительстве из Петрограда был начат вывод пяти революционно настроенных полков и одновременно всячески ускоряли переброску в Петроград трех тысяч офицеров с фронта.
Но и рабочий Петроград не дремал. В "дикую дивизию" Сергеем Мироновичем Кировым была послана делегация революционно настроенных мусульман, которая рассказала горцам о замыслах генерала Корнилова.
По призыву большевистской партии по всей стране начались стачки. Отпор рабочего класса корниловщине нарастал.
В один из теплых августовских дней Обласов с группой солдат из своей части вышел на улицу и направился в сторону площади. Там было людно. Спешившись, конники из Татарского полка слушали, судя по форме, своего офицера.
Василий подошел ближе.
- Большевики хотят закрыть все мечети, отобрать сады, овец, лошадей и коров в общее пользование. Мы призваны сюда затем, чтобы восстановить законный порядок и чтобы в наших аулах сохранились обычаи, установленные дедами. Переведи, - обратился оратор к стоявшему рядом с ним гладко выбритому татарину, по-видимому, переводчику. Тот перевел.
- Неправда! - Василий, решительно расталкивая слушателей, подошел к трибуне - обычной доске, положенной на две табуретки. - Неправда! - повторил он с силой и встал рядом с офицером, одетым в форму горца. Его большие с оттенком голубизны глаза надменно посмотрели на Обласова.
- Унтер-офицер, прошу не мешать и вернуться в свою часть, - сухо сказал он Обласову.
Но Василий продолжал:
- Братцы горцы! Я - из далекого Зауралья, вы - с Кавказа, Всех нас объединяет, как родная мать, партия большевиков, которая говорит: долой Корнилова! Долой Временное правительство! Вся власть - Советам! Мы боремся за волю, за лучшую долю...
- Я вам запрещаю говорить! - рука офицера легла на рукоятку кинжала.
- А я вам запрещаю обманывать народ и хвататься за кинжал, - заметив движение офицера, резко сказал Василий и добавил: - Теперь не царское время.
- Поручик Крапивницкий, вас вызывают в штаб полка, - крикнул какой-то офицер, подъехавший к трибуне. - Могу порадовать, - произнес он уже с сарказмом, - к нам прибыли члены мусульманской делегации. Я иду предупредить о возможных эксцессах, командиров Кабардинского к Дагестанского полков. Адью! - Офицер козырнул и тронул Коня.
- Переводить слова этого большевика я запрещаю, - соскакивая с трибуны, сказал своему переводчику Крапивницкий.
- По коням! - скомандовал он уже на татарском языке. Весть о прибытии членов мусульманской делегации дошла до всадников, и они продолжали стоять возле своих лошадей. Лицо Крапивницкого побагровело от гнева. - По коням! - повторил он резко команду.
Но никто не двинулся с места. Крапивницкий, чувствуя, глухое сопротивление солдат, поспешно зашагал к штабу.
После ухода Крапивницкого среди татарских всадников началось движение, они плотным кольцом окружили трибуну, с которой Обласов с помощью добровольного переводчика продолжал говорить:
- Нам нужно повернуть свое оружие против Корнилова, а не идти с ним. То, что говорил офицер, сплошной обман. Советская власть уважает обычаи горцев. Надо нам совместно со всеми народами России отстаивать власть Советов.
Подъехавший ближе к трибуне молодой горец начал внимательно прислушиваться к словам Обласова. Затем приподнялся на стременах и взмахнул папахой:
- Локанта! Молодцы! - и пожал руку рядом стоявшего татарина. - Теперь едем в Осетинский полк, поднимем братьев! - Выхватив клинок из ножен, он во весь карьер помчался по площади. До слуха Обласова донесся его призывный голос:
- Фа-дэс! Фа-дэс! Тревога! Тревога!
Митинги прошли и в других национальных частях "дикой дивизии". Посланники Кирова с помощью большевиков-агитаторов с честью выполнили свою миссию. "Дикая дивизия" как боевая единица корниловцев перестала существовать.
...В первых числах сентября семнадцатого года, когда корниловская авантюра подходила к своему бесславному концу, Василию Обласову удалось установить надежную связь с петроградскими рабочими, и он с большой группой солдат глубокой ночью перешел на сторону рабочих отрядов Петрограда. Началась подготовка к вооруженному восстанию. Василий, как опытный фронтовик, обучал молодых рабочих владеть оружием и строевой службе.
...Подхваченный людской лавиной с винтовкой наперевес он ворвался в Зимний дворец. В этот день для него, как и для всей страны, настала новая жизнь, полная тревог и опасностей.
До марта он нес со своими солдатами охрану Эрмитажа и затем был откомандирован с группой продработников, едущих в Сибирь, в свое родное Зауралье.
* * *
В конце марта солнце начало пригревать сильнее и кое-где на буграх уже чернела земля. В лесу, что окружал кордон, все еще лежали, казалось, не тронутые теплынью снега. Но за дальней глухоманью в слабом утреннем тумане уже любовно чуфыркали глухари.
На завалинке дома лесника, прислонившись к нагретой солнцем стене, дремали козы. Во дворе в лужах плескались утки и важно расхаживал петух, разрывая навоз, звал своих подруг.
В один из таких дней Глаша вышла на крыльцо, спустилась со ступенек и, неторопливо рассыпая зерно, стала кормить кур. За воротами залаяла собака. "Кто-то едет". Глаша неторопливо поставила лукошко и, открыв калитку, посмотрела в сторону косотурской дороги. Показался всадник. Ехал, видимо, издалека, его уставшая лошадь с трудом вытаскивала ноги из рыхлого снега, медленно приближаясь к домику лесника. И чем ближе всадник подъезжал, тем сильнее билось сердце Глаши. "Господи, неужели Вася?!"
Женщина побежала ему навстречу.
Путник слез с коня и без слов обнял Глашу. Когда первый порыв радости прошел, Василий спросил:
- Не ждала?
- Ну как не ждала. Ведь целых три года прошло с тех пор, как расстались, - уткнув счастливое лицо в грудь Василия, сказала Глаша. - Пошли в дом.
Феоктиса и лесник были душевно рады приезду Обласова, но вместе с тем у них мелькнула тревожная мысль: увезет теперь Глашу, как будем жить? Старики любили ее как дочь. Но опасение рассеялось, когда за столом Обласов заявил:
- Погощу денька два и опять в поход. Пускай Глаша поживет еще у вас с месяц. Потом увезу ее в город. Сейчас такая пора, что день и ночь приходится проводить в седле. Время тревожное. Надо хлеб у кулаков взять, отправить на станцию, а это не так-то просто. - Помолчав, Василий добавил: - Того и гляди получишь пулю из-за угла. Хуже, чем на фронте. Там хоть знаешь, где враг, а тут он порой такой ласковый, бьет себя в грудь, клянется, что любит советскую власть, а нож или ружье держит наготове. Да и в городе разной дряни осталось немало.
Вечером после ужина Глаша спросила:
- Как ты узнал, что я здесь?
- Был в Косотурье, там и узнал от матери. А с отцом вот несчастье случилось.
- Что такое?
- Отец был председателем комиссии по изъятию земли у кулаков. Мерщиком. Приехали как-то на пашню Сычева и стали перемеривать его землю. Лукьян был с ними. Вдруг из лесной опушки кто-то выстрелил и ранил отца. Стреляли в него, видно, на ходу, с лошади из дробовика. Ладно, отец ушел далеко от межи, но все же несколько дробин пришлось вынуть уже в больнице. Вот какие дела, Глаша. И меня кулаки грозились убить. Подметные письма находил не раз. Да ты не унывай. Мы ещё посмотрим кто кого, - закончил бодро Василий и, помолчав, добавил: - Трудное наше счастье, Глашенька. Зато крепкое, навек. Может, еще будут испытания, но духом падать не будем.
Перед отъездом Василий рассказывал:
- А знаешь, я недавно встретился с Прохором, он был в плену. Теперь он в Косотурье. А Кирилла Панкратьевича помнишь, он работает в Челябинском комитете РСДРП.
На следующий день, простившись со стариками, Обласов уехал. Глаша провожала его до Плоской долины.
- В Косотурье не езди. Кулачье поднимает голову, - предупредил ее Василий. - Я вернусь через месяц. Не горюй, - сказал он, видя, что Глаша поникла головой.
Но вернуться Обласову на кордон пришлось не скоро. Над Уралом и Зауральем нависли тучи гражданской войны.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
