Бурелом - Николай Глебов 10 стр.


Прошло неспокойное лето 1917 года. Село разделилось на два враждующих лагеря. На сходках дело доходило до драки. Сычев не раз вызывал из уездного Павловска милицию. Чистовцы на какое-то время затихали и вновь принимались за свое. Пасли самовольно скот на сычевских лугах. Косили траву на камышинских лугах, рубили лес, стоявший недалеко от села, и начинали распахивать церковные земли.

Неспокойно было и на заимке Февронии Бессоновой. Еще зимой киргизы во главе с Калтаем угнали косяк лошадей в соседний Тургай, охваченный восстанием. Жить на заимке стало опасно, и, оставив хозяйство на попечение Изосима, Феврония переехала к отцу в Косотурье.

В село продолжали прибывать раненые фронтовики. Они часто собирались у Сметанина. Там велись горячие споры: как жить дальше, как быть с землей.

Весть об Октябрьской революции первым привез в Косотурье Кирилл Красиков, недавно освобожденный из челябинской тюрьмы. Работал он теперь в Челябинском комитете РСДРП. По приезде остановился в избе Андриана.

- Что слышно про Василия? - спросил гость за чаем.

- Чо-то давно не слыхать. Жив ли? - старый Обласов тяжело вздохнул.

- Вернется, - успокоил хозяина Кирилл. - А насчет Прохора как?

- Прошлой осенью пришла бумажка - будто пропал без вести.

- В плену, наверное, - высказал свою догадку Красиков. - Скоро придет. Как тут у вас дела?

- Как сажа бела, - усмехнулся хозяин. - По-прежнему верховодят, как и при царе, Лукьян Сычев и Крысантий Каретин. Нашего брата, однолошадников, прижимают крепко. А когда и мы им сдачи даем.

- Вот что, Андриан, - поднимаясь из-за стола, заговорил Красиков, - надо сегодня же вечером собрать фронтовиков. Вижу, у вас все еще власть Временного правительства. С ним уже покончено навсегда. Власть теперь наша - советская!

- Ты суди. Недаром про нас, косотурцев, говорят, что "живут в лесу, молятся колесу". Гляди-ко какие дела идут. Да я сейчас ребят сгаркаю. - Андриан засуетился, разыскивая шапку. - Ну, Кирилл Панкратьевич, спасибо тебе за весточку. Пойду, однако. - Не закрыв второпях плотно дверь, Андриан вышел. В избу понесло холодом.

- Ишь как обрадовался старый, что и дверь закрыть забыл, - улыбнувшись, жена Андриана захлопнула дверь плотнее.

Вечером в избе Обласова собрались фронтовики. Красиков рассказал о последних событиях в стране, о первых мероприятиях советской власти, декретах о земле и мире.

- Коммунистов прошу остаться и тех, кто желает вступить в партию Ленина, - Красиков вынул из внутреннего кармана пиджака школьную тетрадь.

В тот вечер записались шесть человек.

На следующий день после собрания впервые в истории Косотурья по его улицам с красным флагом прошла празднично настроенная толпа сельчан. Во главе ее шли Кирилл Красиков, Андриан и Автоном Сметанин с фронтовиками.

Привлеченный шумом толпы, Лукьян подошел к окну.

- Не радуйтесь, настанет и наш час, - прошептал он злобно. - Так давнем, что кровь горлом хлынет. Искариоты! - потряс он кулаком и грузно опустился на лавку.

Через несколько дней Андриан уехал в уездный город на курсы мерщиков земли. Надо было до сева перемерять землю, взятую у богатеев. У Лукьяна описали все машины, взяли на учет скот и наложили контрибуцию деньгами.

- Погодите, голубчики! Придет Нестор из армии, поговорим с вами по-другому.

Отобрали землю и скот у Бессоновой. Когда ее вызвали в совет для подписания акта, Феврония отказалась наотрез идти.

- Власть ваша, берите, - с напускным спокойствием заявила она посыльному. - Передай: никаких бумажек подписывать не буду. - Когда тот ушел, лицо Февронии преобразилось: - Ишь чо выдумали, лежебоки. До чужого добра все охотники. А вы вот сами наживите. - Феврония забегала по горнице, затем опустилась в старинное кресло и просидела до темноты.

"Если Андриан записался в большевики, то Василий и подавно", - размышляла она. В душе Февронии боролись два чувства: хозяйки большого имения, с детства воспитанной в духе стяжательства, и страстная любовь к Василию Обласову.

Наутро поднялась как больная. Подоила коров, пропустила молоко на сепараторе и принялась за уборку. Работа валилась из рук. "Что делать? Прийти в совет и отдать все остальное добровольно? Нет, пускай идет своим чередом. Может, власть большевиков недолго продержится. Недаром Каретин зачастил к отцу. Вот и сейчас сидит у него. Пойду, однако, послушаю". Феврония направилась через теплые сени на половину отца. При ее входе Каретин замолчал и вопросительно посмотрел на Лукьяна.

- Продолжай. Держать язык за зубами она умеет, - кивнул он в сторону дочери.

Каретин вынул из кармана бумагу и подошел ближе к хозяину.

- Послушай, что решили на сходе наши косотурцы. - Гость начал читать: "...признать единственной властью власть Совета крестьянских депутатов и проводить в жизнь все декреты Совета народных комиссаров, которому выражаем полное доверие..."

- Ишь ты, - усмехнулся Лукьян, - полное доверие, а ежели я не доверяю, тогда как?

- Даже очень просто: посадят в тюрьму, и весь разговор, - заметил Каретин.

- Вот так свобода, - протянул с усмешкой Сычев.

- Ничего не поделаешь, - развел руками его собеседник, - потому - дикта-тура про-ле-тари-ата. - Заметив недоуменный взгляд хозяина, объяснил: - Значит "беднейшего класса".

- Опять не пойму. Совсем бестолковый стал. - Лукьян потеребил начавшую седеть бороду.

- Они, большевики, доведут, что и себя узнавать не станешь, - посочувствовал Каретин. - Как тебе объяснить? Ну, значит, ты зажиточный класс, Андриан - беднейший класс, и он теперь верховодит. Значит, что получается: кто был ничем, тот станет всем.

- Диво, - покачал головой Лукьян. - Стало быть, доброму мужику хода теперь не будет?

- Похоже, сермяжники крепко за новую власть держатся. На днях чуял, что Васька Обласов из армии сулился приехать. Того и гляди заявится сюда.

При последних словах Каретина Феврония стремительно поднялась со стула и вышла из горницы.

"Наконец-то прилетит мой соколик. Да неуж он пойдет против меня? Поди, не забыл, как коротала с ним ночи в Камагане. Господи, скорее бы только дождаться". От волнения у нее запылали щеки, она подошла к окну, раскрыла створки и с наслаждением вдохнула свежий воздух. На дворе шла мартовская капель.

ГЛАВА 18

Воинский эшелон медленно приближался к Петрограду.

Офицеры ехали в классном вагоне, и Обласов мог свободно вести разговор с солдатами о политике.

- Ты вот скажи, зачем нас посылают в Петроград? - обратился к нему один из солдат.

Василий помедлил с ответом, затем, вспомнив слова из прочитанной большевистской листовки, слова, которые глубоко запали в его душу, сказал:

- Затем, чтобы задушить революцию и восстановить старые порядки, - ответил Василий и обвел глазами окружавших его плотным кольцом солдат.

- А наши управители из Временного правительства, что там смотрят?

- Да они первые потатчики, - с возмущением произнес Василий. - С помощью Корнилова думают разгромить большевистскую партию, разогнать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и восстановить старую власть. Для того и вызывает нас с фронта генерал Корнилов, чтоб с помощью эсеров и меньшевиков разоружить петроградский гарнизон и рабочие дружины, а большевиков запрятать в тюрьму.

- Синице моря не зажечь, - усмехнулся один из слушателей. - Против своих воевать не будем.

- Вот что, ребята. Когда приедем в Петроград, нам надо держаться всем вместе и передать другим, чтоб были готовы прийти на помощь рабочим, - закончил Василий.

По прибытии в один из пригородов Петрограда воинскую часть, где служил Василий Обласов, расположили в больших пустующих домах, хозяева которых бежали за границу.

С фронта продолжали стягивать пехотные и кавалерийские части. Прибыла "дикая дивизия" в составе Кабардинского, Дагестанского, Ингушского и Татарского конных полков, Осетинской пешей бригады и Донского казачьего артиллерийского дивизиона.

Подготовка к корниловскому мятежу шла полным ходом. По приказу главнокомандующего при Временном правительстве из Петрограда был начат вывод пяти революционно настроенных полков и одновременно всячески ускоряли переброску в Петроград трех тысяч офицеров с фронта.

Но и рабочий Петроград не дремал. В "дикую дивизию" Сергеем Мироновичем Кировым была послана делегация революционно настроенных мусульман, которая рассказала горцам о замыслах генерала Корнилова.

По призыву большевистской партии по всей стране начались стачки. Отпор рабочего класса корниловщине нарастал.

В один из теплых августовских дней Обласов с группой солдат из своей части вышел на улицу и направился в сторону площади. Там было людно. Спешившись, конники из Татарского полка слушали, судя по форме, своего офицера.

Василий подошел ближе.

- Большевики хотят закрыть все мечети, отобрать сады, овец, лошадей и коров в общее пользование. Мы призваны сюда затем, чтобы восстановить законный порядок и чтобы в наших аулах сохранились обычаи, установленные дедами. Переведи, - обратился оратор к стоявшему рядом с ним гладко выбритому татарину, по-видимому, переводчику. Тот перевел.

- Неправда! - Василий, решительно расталкивая слушателей, подошел к трибуне - обычной доске, положенной на две табуретки. - Неправда! - повторил он с силой и встал рядом с офицером, одетым в форму горца. Его большие с оттенком голубизны глаза надменно посмотрели на Обласова.

- Унтер-офицер, прошу не мешать и вернуться в свою часть, - сухо сказал он Обласову.

Но Василий продолжал:

- Братцы горцы! Я - из далекого Зауралья, вы - с Кавказа, Всех нас объединяет, как родная мать, партия большевиков, которая говорит: долой Корнилова! Долой Временное правительство! Вся власть - Советам! Мы боремся за волю, за лучшую долю...

- Я вам запрещаю говорить! - рука офицера легла на рукоятку кинжала.

- А я вам запрещаю обманывать народ и хвататься за кинжал, - заметив движение офицера, резко сказал Василий и добавил: - Теперь не царское время.

- Поручик Крапивницкий, вас вызывают в штаб полка, - крикнул какой-то офицер, подъехавший к трибуне. - Могу порадовать, - произнес он уже с сарказмом, - к нам прибыли члены мусульманской делегации. Я иду предупредить о возможных эксцессах, командиров Кабардинского к Дагестанского полков. Адью! - Офицер козырнул и тронул Коня.

- Переводить слова этого большевика я запрещаю, - соскакивая с трибуны, сказал своему переводчику Крапивницкий.

- По коням! - скомандовал он уже на татарском языке. Весть о прибытии членов мусульманской делегации дошла до всадников, и они продолжали стоять возле своих лошадей. Лицо Крапивницкого побагровело от гнева. - По коням! - повторил он резко команду.

Но никто не двинулся с места. Крапивницкий, чувствуя, глухое сопротивление солдат, поспешно зашагал к штабу.

После ухода Крапивницкого среди татарских всадников началось движение, они плотным кольцом окружили трибуну, с которой Обласов с помощью добровольного переводчика продолжал говорить:

- Нам нужно повернуть свое оружие против Корнилова, а не идти с ним. То, что говорил офицер, сплошной обман. Советская власть уважает обычаи горцев. Надо нам совместно со всеми народами России отстаивать власть Советов.

Подъехавший ближе к трибуне молодой горец начал внимательно прислушиваться к словам Обласова. Затем приподнялся на стременах и взмахнул папахой:

- Локанта! Молодцы! - и пожал руку рядом стоявшего татарина. - Теперь едем в Осетинский полк, поднимем братьев! - Выхватив клинок из ножен, он во весь карьер помчался по площади. До слуха Обласова донесся его призывный голос:

- Фа-дэс! Фа-дэс! Тревога! Тревога!

Митинги прошли и в других национальных частях "дикой дивизии". Посланники Кирова с помощью большевиков-агитаторов с честью выполнили свою миссию. "Дикая дивизия" как боевая единица корниловцев перестала существовать.

...В первых числах сентября семнадцатого года, когда корниловская авантюра подходила к своему бесславному концу, Василию Обласову удалось установить надежную связь с петроградскими рабочими, и он с большой группой солдат глубокой ночью перешел на сторону рабочих отрядов Петрограда. Началась подготовка к вооруженному восстанию. Василий, как опытный фронтовик, обучал молодых рабочих владеть оружием и строевой службе.

...Подхваченный людской лавиной с винтовкой наперевес он ворвался в Зимний дворец. В этот день для него, как и для всей страны, настала новая жизнь, полная тревог и опасностей.

До марта он нес со своими солдатами охрану Эрмитажа и затем был откомандирован с группой продработников, едущих в Сибирь, в свое родное Зауралье.

* * *

В конце марта солнце начало пригревать сильнее и кое-где на буграх уже чернела земля. В лесу, что окружал кордон, все еще лежали, казалось, не тронутые теплынью снега. Но за дальней глухоманью в слабом утреннем тумане уже любовно чуфыркали глухари.

На завалинке дома лесника, прислонившись к нагретой солнцем стене, дремали козы. Во дворе в лужах плескались утки и важно расхаживал петух, разрывая навоз, звал своих подруг.

В один из таких дней Глаша вышла на крыльцо, спустилась со ступенек и, неторопливо рассыпая зерно, стала кормить кур. За воротами залаяла собака. "Кто-то едет". Глаша неторопливо поставила лукошко и, открыв калитку, посмотрела в сторону косотурской дороги. Показался всадник. Ехал, видимо, издалека, его уставшая лошадь с трудом вытаскивала ноги из рыхлого снега, медленно приближаясь к домику лесника. И чем ближе всадник подъезжал, тем сильнее билось сердце Глаши. "Господи, неужели Вася?!"

Женщина побежала ему навстречу.

Путник слез с коня и без слов обнял Глашу. Когда первый порыв радости прошел, Василий спросил:

- Не ждала?

- Ну как не ждала. Ведь целых три года прошло с тех пор, как расстались, - уткнув счастливое лицо в грудь Василия, сказала Глаша. - Пошли в дом.

Феоктиса и лесник были душевно рады приезду Обласова, но вместе с тем у них мелькнула тревожная мысль: увезет теперь Глашу, как будем жить? Старики любили ее как дочь. Но опасение рассеялось, когда за столом Обласов заявил:

- Погощу денька два и опять в поход. Пускай Глаша поживет еще у вас с месяц. Потом увезу ее в город. Сейчас такая пора, что день и ночь приходится проводить в седле. Время тревожное. Надо хлеб у кулаков взять, отправить на станцию, а это не так-то просто. - Помолчав, Василий добавил: - Того и гляди получишь пулю из-за угла. Хуже, чем на фронте. Там хоть знаешь, где враг, а тут он порой такой ласковый, бьет себя в грудь, клянется, что любит советскую власть, а нож или ружье держит наготове. Да и в городе разной дряни осталось немало.

Вечером после ужина Глаша спросила:

- Как ты узнал, что я здесь?

- Был в Косотурье, там и узнал от матери. А с отцом вот несчастье случилось.

- Что такое?

- Отец был председателем комиссии по изъятию земли у кулаков. Мерщиком. Приехали как-то на пашню Сычева и стали перемеривать его землю. Лукьян был с ними. Вдруг из лесной опушки кто-то выстрелил и ранил отца. Стреляли в него, видно, на ходу, с лошади из дробовика. Ладно, отец ушел далеко от межи, но все же несколько дробин пришлось вынуть уже в больнице. Вот какие дела, Глаша. И меня кулаки грозились убить. Подметные письма находил не раз. Да ты не унывай. Мы ещё посмотрим кто кого, - закончил бодро Василий и, помолчав, добавил: - Трудное наше счастье, Глашенька. Зато крепкое, навек. Может, еще будут испытания, но духом падать не будем.

Перед отъездом Василий рассказывал:

- А знаешь, я недавно встретился с Прохором, он был в плену. Теперь он в Косотурье. А Кирилла Панкратьевича помнишь, он работает в Челябинском комитете РСДРП.

На следующий день, простившись со стариками, Обласов уехал. Глаша провожала его до Плоской долины.

- В Косотурье не езди. Кулачье поднимает голову, - предупредил ее Василий. - Я вернусь через месяц. Не горюй, - сказал он, видя, что Глаша поникла головой.

Но вернуться Обласову на кордон пришлось не скоро. Над Уралом и Зауральем нависли тучи гражданской войны.

Николай Глебов - Бурелом

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Николай Глебов - Бурелом

Назад Дальше