- Что-то шибко она за тебя восстает? Ладно ли, парень? - спросил как бы невзначай Андриан.
- Кто ее знает... - Василий отвернулся к стене.
- Хватит тебе расспрашивать. Видишь, ему не до разговоров, - вмешалась мать и поправила сползший с лавки полушубок.
Василий полузакрыл глаза. Одолевала дремота. В голове проносились неясные образы: склонившаяся над ним Феврония, как из тумана, выплыло скорбное лицо Глаши; казалось, он слышит ее голос: "Затянет тебя Феврония в омут". Почему потолок избы начал вертеться? Какие-то синие круга на нем. Сказочная птица гамаюн. Где он ее видел? А-а, в спальне Февронии, там, в Камагане. У Василия начинался жар.
Поднялся он на ноги через неделю. Приходил Красиков. На прощанье сказал:
- Поправляйся, поедем на Тобол. Ставить вальцы на мельнице Первухина.
Был Прохор. Рассказал сельские новости и в конце добавил:
- Феврония уехала в Камаган на другой день покрова. Не стала гостить у отца. На ярмарке купить кое-что остался Изосим. Говорил я с ним. Как поправишься, сулился заехать за тобой, увезти обратно в Камаган. Так наказывала Феврония.
- Нечего мне там делать. - Василий свел брови. - Поправлюсь - поеду с Кириллом Панкратьевичем на Тобол.
- У Сорочихи игрища начались, - заявил после короткого молчания Прохор. - Сходим?
- Потом как-нибудь.
Во время болезни заходила Глаша. Андриан со старухой были в это время у соседей.
- Ой, тяжко мне, Вася. Божий свет без тебя не мил, - припадая к Василию, заговорила взволнованная Глаша.
- Потерпи маленько. Вот поправлюсь - и что-нибудь придумаем, - начал успокаивать ее Обласов. - И мне тоже нелегко, - гладя ее руку, продолжал он.
- Невмоготу стало жить у Сычевых. Свекор приставать стал.
- А Савелий что? - приподнялся на локте Василий. - Ты говорила ему?
- Да чо говорить. Он, как слепой, ничего не видит, не замечает.
- Сама отвадь Лукьяна.
- Так и сделала. Стукнула его раз железным пестиком, а, наутро ушла к родителям. Но боюсь я Лукьяна, - вздохнула Гликерия.
- Ничего, мы с Прохором подкараулим и дадим ему мялку. Ишь, старый кобель, - уже зло произнес Василий.
- Выздоравливай. - Поцеловав его на прощанье, Глаша вышла.
То, о чем рассказывала Гликерия, случилось незадолго до праздника. Савелий уехал в соседнюю деревню с утра - посмотреть выездную лошадь у писаря, а если поглянется, то и купить. Вечером Гликерия, управившись со скотом, ушла в свою горенку и стала готовиться ко сну. Разделась, погасила лампу и улеглась в постель. Только стала засыпать, как из смежной комнаты донеслись чьи-то осторожные шаги. Гликерия притворилась спящей. Было слышно, что кто-то крадучись вошел и остановился возле кровати. Приоткрыв глаза, Глаша увидела свекра. В длинной рубахе до колен, со всклокоченными волосами и бородой, с расстегнутым воротом, через который была видна грудь, покрытая густыми с проседью волосами, Лукьян был страшен.
Он стал медленно стягивать одеяло с полуобнаженной снохи.
- Полежу маленько с тобой. Не бойся. - Лукьян сделал попытку лечь на кровать.
На какой-то миг Глаша оцепенела, затем очнулась, резким движением оттолкнула свекра, вскочила на ноги и нагнулась к стоявшей под кроватью чугунной ступке, выхватила пестик и отпрянула в угол. Лукьян шагнул к ней.
- Глашенька, все отдам, только приголубь, не супорствуй. - Свекор сделал еще шаг. - Хозяйкой будешь в доме. Да и сама знаешь, что Савка только по названию тебе муж.
- Не подходи! - задыхаясь от волнения, Глаша подняла чугунный пестик над головой. - Убью!
- А-а, что с тобой разговаривать! - Лукьян подался корпусом вперед и прижал сноху к стенке. В тот же миг почувствовал сильный удар в плечо. Отпрянул. - Я тебя допеку, так дойму вас обоих с Савкой, что жизни не возрадуетесь. - Лукьян затрясся от душившей злобы.
- Хвали бога, что по башке тебя не треснула, старый кобель. Уходи.
Озираясь с опаской на сноху, Лукьян, сделав несколько шагов к двери, остановился.
- Я тебе припомню, все-е припомню, - погрозил он. - Ты у меня запоешь, голубка, не своим голосом.
- Иди-иди, не стращай, а то стукну еще раз.
После ухода свекра Глаша закрыла дверь на крючок и всю ночь не могла сомкнуть глаз. "Что делать? Лукьян не даст житья в доме. Рассказать Савелию? Едва ли поверит, да и против отца не пойдет. Уйду к родителям", - решила она. Утром собрала свои пожитки в узел и ушла из сычевского дома. За воротами ее нагнал Нестор.
- Ты куда это, Глаша, собралась?
- Спроси своего отца. Он знает, - бросила на ходу Гликерия и прибавила шагу. Разве могла она рассказать ему, что произошло ночью?
На другой день, вернувшись из деревни, Савелий узнал об уходе жены. Кинулся к избе тестя.
- Я на тебя не в обиде. Как был ты мне муж, так и остался, но в дом ни в жисть не пойду, - решительно заявила Глаша.
- Ты хоть расскажи мне толком, почему ушла, что за притча?
Гликерия молчала.
- А то и притча, что сват большую волю взял над ней, - отозвался лежавший на полатях Илья - отец Гликерии. - Никуда дочь не пойдет. Не пожилось у вас в доме - из своей избы гнать ее не стану.
- Как же быть? - Глаза Савелия растерянно блуждали по углам избы и остановились на понуро сидевшей возле печки Глаше. - Что делать?
- Проси раздел. А со свекром и со свекровкой жить не буду.
- Не дасть его тятенька.
- Если не даст, поживите у меня, - послышался голос Ильи.
- Тятенькиного благословления на это не будет, - вздохнул Савелий.
Гликерия вскочила на ноги.
- Тебе скоро тридцать лет, а ты все еще без тятеньки не можешь жить. Выходит, родительское благословление тебе дороже моей горькой доли. Ты, как слепой котенок, тычешься из угла в угол родительского дома и ничего не видишь. Знаю, будешь требовать жену обратно по закону. Что ж, закон на твоей стороне. Но как бы не пожалел потом об этом.
- Ты к чему клонишь? - спросил хмуро Савелий. Тяжелое подозрение начало закрадываться в его душу. - Что молчишь? Досказывай.
- Вся и досказка. Нечего надо мной галиться.
- Стало быть, не пойдешь? - надевая шапку, спросил Савелий.
- Нет. - Глаша отвернулась к окну.
Савелий постоял у порога, раздумывая о чем-то, посмотрел на стоявшую к нему спиной Глашу и, вздохнув, толкнул дверь.
ГЛАВА 7
После ярмарки к Василию зашел Изосим. Чинно поклонился старикам и опустился на лавку.
- Как здоровье? - спросил он Василия.
- Идет, похоже, на поправку.
- Значит, завтра можно ехать в Камаган?
- Зачем? Мне и дома неплохо.
Изосим погладил бороду и поднял глаза на Андриана:
- Баяла мне Феврония Лукьяновна, будто толковала с тобой насчет Василия.
- Просила, - отозвался старый Обласов.
- Ну и как?
- Не говорил еще с Василием. Хворый он был. Да и Красиков на первухинскую мельницу его зовет. Сулил научить, как жернова ковать.
- Дело хозяйское. Прощевайте.
В Камаган Изосим уехал один.
Когда старый Сычев узнал о том, что дочь ввязалась в драку, спасая Обласова, и стала "притчей во языцех" в Косотурье, Лукьян помрачнел.
- Прелюбодейка, за скудоту ума погибель души своей готовишь? - оставшись вечером наедине с Февронией, сказал он сурово. - С Васькой-варнаком связалась, весь дом осрамила.
- Хватит мне акафисты читать. Я сама себе хозяйка, что хочу, то и делаю. - Хлопнув рукой по подставке, где лежала старинная книга, Феврония выпрямилась. - Отдал за богатого старика в Камаган, погубил мою молодость, а теперь ты мне не указ.
- Не указ, говоришь? - зловеще произнес Лукьян и, приблизив лицо к дочери, прошептал: - В скит упрячу, блудница. Епитимью наложат за твои греховные проступки против устава да такую, что лишь кожа да кости на тебе останутся. - Лукьян, казалось, задыхался от злобы.
- Знаю твою потайную думку: упрятать меня в скит, чтоб прибрать к рукам мое хозяйство. Не удастся! - Феврония вновь хлопнула рукой по подставке. От удара книга скатилась со стуком на пол. Пнув ее ногой, Феврония вышла.
Не ожидавший подобного святотатства, Лукьян сполз со стула и устремил глаза в раскрытую страницу:
"...Яко же убо кормчии в пристанище своем исступление соделав, не получит милости, такожде и человек оскверняет ложе или жену какую-либо с похотию зрит, не получит милости ни от бога, ни от человека..."
Перед глазами Лукьяна выплыла сцена в спальне снохи, и он, воровато оглянувшись, положил книгу на место. "Пожалуй, напрасно погорячился", - подумал он о дочери и дунул на лампу.
Рассвет застал Февронию на дороге в Камаган.
В один из зимних вечеров Василий со своим неразлучным дружком Прохором пошли по обыкновению к Красикову.
Как всегда, Кирилл Панкратьевич встретил парней приветливо. Передавая им кисет с табаком, сказал с улыбкой:
- Вы не слыхали сказку о коте и мышке?
- Не-ет. А ну-ка расскажи. - Парни подвинулись ближе к хозяину.
- Слушайте да на ус мотайте. Спрашивает мышка кота: "Кот Евстафий, ты в монахи постригся?" - "Постригся". - "И посхимился?" - "И посхимился". - "Пройти мимо тебя можно?" - "Можно". Мышка побежала, а кот ее - цап. Оскоромился кот Евстафий. "Кому скоромно, а мне - на здоровье".
Смеясь, парни переглянулись друг с другом.
- Есть у нас в Косотурье такие коты? - спросил Красиков.
- Есть. Только зовут Лукьяном, а величают Федотовичем, - отозвался Прохор.
- Все они доброхоты, да помочь в нужде нет охоты, - заметил Василий.
- Мне, дядя Кирилл, непонятно, о какой правде пишет Некрасов. - Василий вытащил из кармана купленный на ярмарке томик стихов Некрасова и, найдя нужное место, прочел:
...Сила народная,
Сила могучая,
Совесть спокойная,
Правда живучая...
- Это хорошо, что нашел то, что тебе нужно, да и не только тебе, - задумчиво заговорил Красиков, - Правда - это главная сила трудового народа, в ней он видит свое освобождение от вековой кабалы. Помните, в том же стихотворении сказано:
...Рать поднимается -
Неисчислимая!
Сила в ней скажется
Несокрушимая!
Кирилл решительно тряхнул в воздухе рукой. - Не-сокрушимая! - повторил он.
Взволнованный голос Кирилла, его душевный порыв как бы передался Василию с Прохором, и парни восторженно посмотрели на Красикова.
- Кирилл Панкратьевич! Да доколь мы будем маяться? - воскликнул более пылкий Прохор. - Муторно глядеть на жисть! - Прохор неожиданно грохнул шапкой об пол. Огонек в лампе подпрыгнул и чуть не погас.
- Ты, Прохор, что-то развоевался, - уже с улыбкой заметил Красиков.
- Душа, дядя Кирилл, не терпит смотреть на разные проделки таких, как наш писарь Крысантий и Лукьян Сычев. Людьми не назвал бы их.
Близко к полуночи, простившись с Кириллом, парни вышли на улицу. В одном из переулков Василий расстался с Прохором и пошел домой. Мерцали звезды. Над Косотурьем висел рогатый месяц. Село спало. Только за озером, там, где живут двоеданы, слышен глухой лай собак. Вот и отцовская изба. Казалось, вся она потонула в снегу, слилась с окружающей темнотой. Не видно окон и сенок. Толстым слоем лежат сугробы у стен и на крыше, надежно защищая избу от холодного ветра. До слуха Василия донесся из стайки приглушенный голос:
- Вася, иди сюда.
- Глаша! - Василий перешагнул занесенную снегом изгородь и открыл дверь в стайку. Обоих охватило радостное чувство встречи. Забыты Глашей горести сычевского дома, в который ее вернул Савелий с помощью понятых из сельской управы. Получив отпор от снохи, свекор как бы приутих. Но Глаша была настороже. Сегодня она ушла ночевать к матери. Придет только утром, и Савелий спал спокойно.
За толстыми стенами стайки мороз. Он разукрасил куржаком стены, потолок, крытый соломой, через маленькое оконце-продух падает лунный свет, играя в стайке мириадами снежных кристаллов. В дальнем углу, подобрав под себя ноги, дремлет корова. Опустив низко голову над кормушкой, стоит старый конь.
И кажется короткой зимняя ночь тем двоим, что молча лежат в стайке под изумрудным сводом куржака... На рассвете они расстались.
Когда Василий вошел в избу, мать уже затопила печь. Андриан, свесив ноги с голбчика, надсадно кашлял.
- Где тебя лешак носил всю ночь? - отдышавшись, спросил он сердито.
- Были вместе с Прохором у Кирилла Панкратьевича.
- Пора бы тебе невесту подглядывать. Матери тяжело стало управляться. Надо воды принести, дров. Да мало ли дел, сам знаешь, худа стала. Кха-кха-кха, - хватаясь за грудь, вновь закашлял Андриан.
- А ты бы, тятя, лучше бросил курить, - разуваясь, сказал сын.
- И то, сколько раз ему твердила: брось ты этот самый табачище. Да разве он послушает? - отозвалась мать.
- Привычка. - Зевая, Андриан поскреб грудь и полез за кисетом. - Поди, Красиков опять тебя в город сманивал?
- Нет, сегодня об этом не говорили. А в город, если не будешь супорствовать, поеду.
- Что ж, до весны, пожалуй, можно, так чтобы вернулся к севу. Нынче, пожалуй, мне тяжеловато будет ходить за сабаном.
Каким-то образом до Февронии донеслось, что Василий собирается вместе с Красиковым на заработки в Челябинск. Недолго думая, она выехала с Изосимом в Косотурье. По дороге она поделилась своими, мыслями с Изосимом:
- Ты человек бывалый. Посоветуй, как быть с Василием. - И для того, чтобы скрыть истинную причину своего беспокойства, Феврония продолжала: - Андриан, отец Василия, задолжался мне хлебом. Обещал отдать сына в работники до пасхи, а он, как ты знаешь, прожил у меня до покрова. На днях слышала, что вместе с Красиковым - помнишь машиниста? - собирается в город. Как быть?
- Очень просто. Надо дать приставу четвертную - сунуть волостному писарю, и Обласов паспорт не получит. А куда он без него в город?
- И то правда, - обрадованно произнесла Феврония.
Когда Обласов явился в волостную управу за паспортом, он к своему удивлению, получил отказ. Запретили выезд в город и Красикову.
- Тебе паспорт не дали из-за Кирилла Панкратьевича, - говорил Андриан сыну. - Поди, чуял, что он сидел в тюрьме за политику?
- Слышал.
- Ну так вот, чем больше будешь связываться с ним, тем пуще на тебя будут коситься из управы и состоятельные мужики.
- Ну и пускай. Худого я ничего не сделал ни тем, ни другим.
- Оно так-то так. Да большой беды нет, что в город ехать не удалось. И здесь тебе работы хватит.
- Много наробишь на одном-то коне. Поди, сам видел за косотурской дорогой, сколько непаханой земли? Залежи да перелоги, а чьи? Да нашего брата - однолошадников. Ты вот целый век надсажался за сохой, а что получил? Грудь болит, да и руки, говоришь, ломит.
- С надсаду и конь падает, - вздохнул Андриан. - Что поделаешь, на то божья воля.
- А Лукьян вот не так говорит: "Господи, прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да вынести".
- Ты, поди, от Красикова нахватался этих премудростей? - хмуро спросил Андриан.
- Причем здесь Красиков? Сама жизнь учит. Летось целую неделю у Лукьяна робил, а за что? За то, что он нашу кладь за три часа обмолотил своей машиной да еще плату потребовал. Так или нет?
- Оно так-то так, да ведь против богатого не пойдешь. Есть поговорка: с богатым не судись, с сильным не борись.
- Ничего, можно и побороться, - заявил уверенно Василий.
ГЛАВА 8
В канун рождества в Косотурье приехала Феврония. Похудевшая от епитимьи, которую наложил на нее старец Амвросий для "усмирения плоти", камаганская заимщица стала еще привлекательней. Остановилась она, как обычно, в доме отца.
Лукьян принял дочь с напускной строгостью.
- Зачем бог принес? - спросил сурово.
- Работника надо. Тебеневка началась, а Калтай, как на грех, без помощника остался.
- Поди, Ваську-табашника опять брать будешь?
- Посмотрю, если Андриан недорого запросит за Василия, тогда возьму.
Лукьян посмотрел на дочь исподлобья.
- И чего ты привязалась к нему? Как ровно других работников нет. Возьми из наших. Есть парни также болтаются зиму без дела. - Помолчав, добавил: - Ваське надо посуду каждый раз отдельную на стол ставить. Да исшо курит. А кто курит табак, тот хуже собак, - сказал он уже резко.
Феврония шумно поднялась со стула.
- Чуяла об этом и раньше. Ты вот лучше скажи, когда платить долг будешь?
- С деньгами плоховато стало. - Лукьян отвел глаза от пытливого взора дочери.
- Плоховато, говоришь? А сам хлеб скупаешь у мужиков.
- И тебе советую. - Лукьян потянул Февронию за рукав. - Чуял я от одного городского человека, что скоро хлеб взыграет в цене, - заговорил он вполголоса. - Да и свой-то хлебушко попридержи. Сказывал тот же человек, что гарью вот-вот запахнет. Понимай... - зашептал он на ухо дочери.
Молча кивнув отцу, Феврония вышла в небольшую горенку, где Изосим читал что-то Митродоре из старинной книги.
О приезде Февронии Василий узнал только на следующий день.
- Недавно был Изосим, - начал Андриан. - Велел сказать тебе, чтоб непременно зашел к Лукьяну. Приехала Феврония. Похоже, опять тебя в работники нанимать хочет.
- Кто ее знает. - Василий отвернулся к окну и поскреб пальцем наледь на стекле. - Неохота мне наниматься к ней.
- С хлебом туговато стало. Всего два мешка зерна осталось, да и те берегу на семена. А в сусеке мать уже веником муку подметает. Вот какие дела-то. - Помолчав, Андриан продолжал: - Нижние бревна избы сгнили, а где взять лес?
Василию уже надоели сетования на нужду, и он, одевшись, вышел на улицу.
Декабрь 1913 года был снежный. Косотурье потонуло в суметах. Василий взял лопату и начал отбрасывать снег от крылечка.
Февронию он заметил, когда она шла по тропинке через озеро. Прикрывая лицо от резкого северного ветра, Бессонова поднялась на косогор и, поправив пуховый платок, свернула в переулок к избе Обласовых.
- Здравствуй, Вася! - Феврония подала парню руку. Одетая в плюшевую душегрейку, отороченную дорогим мехом, разрумянившаяся от мороза, она была очень хороша, казалась моложе своих лет, и Василий невольно задержал на ней взгляд. На какой-то миг ресницы Февронии, покрытые легкой изморозью, дрогнули и глаза засветились счастьем. - Постоим здесь или в избу будешь звать?
- А тебе как?
- Лучше здесь, - ответила гостья и внимательно посмотрела на Василия. - Почему не приехал тогда, в покров, с Изосимом! - разделяя каждое слово, спросила она.
- Болел.
- Ты даже не спросишь, что со мной было в те дни, - в голосе Февронии прозвучала обида.
- Расскажи.
- Теперь нет охоты и рассказывать. Я вижу, тебе все равно, что бы со мной ни случилось. - И, как бы справившись с волнением, заговорила спокойно: - Пришла звать тебя в Камаган.
- Зачем?
- Поможешь мне в хозяйстве.
- А Изосим?
- Что Изосим?.. Он старый человек. Ему уже трудно разъезжать каждый день.
- Значит, снова в работники? - криво усмехнулся Василий.