не вычислишь. У меня где-то его телефон…
Сергей Ираклиевич достал из фрака свою знаменитую записную книжку - ту самую, в которой весь Ленинград. Между прочим, Вячеслав Иванович удивился, что во фраке, как в обычной нормальной одежде, есть карман, - как-то раньше не замечал.
- Ага, вот. Пиши.
- Как его полностью?
- Веню? Откуда я знаю. Вениамин, надо думать.
- А отчество? Не могу же я к незнакомому без отчества.
- Понятия не имею. Скажи, что от меня.
Если бы Вячеславу Ивановичу нужно было какое-то отолжение от Кондрашова, он бы еще усомнился, звонить ли, не зная отчества, но ведь он сам собирался желать Кондрашову ценный подарок - новинку в дебюте, ни больше ни меньше! - а потому можно было обращаться непринужденно.
- Ладно, обойдусь без отчества. В случае чего, неудобно будет тебе.
- Мне всегда удобно.
Сразу же Вячеслав Иванович и позвонил - из кабинетика Емельяныча.
Долго раздавались гудки в трубке. Вячеслав Иванович разглядывал схему разделки говяжьей туши и лениво думал, разделывают ли лося так же или как-нибудь иначе. Раз десять прогудело, он уже хотел вешать трубку, когда послышался мужской голос:
- У телефона.
Прозвучало не очень внятно, словно мужчина дожевывал кусок, - вообще-то и естественно, время вполне ужинное.
- Мне нужно Вениамина Кондрашова.
- Собственной персоной.
В голосе послышалось удивление, и еще явственнее стало, что Кондрашов и в самом деле только что прожевал.
- Извините, что я не знаю отчества. Мне ваш телефон дал Сергей Ираклиевич, метр из "Пальмиры", а он и сам не знает.
- А-а, милейший потомок Багритидов! Вениамин Леонардович, к вашим услугам.
- Вениамин Леонардович, у меня такое дело: после моего брата остались шахматные записки. По теории. Мне они ни к чему, вот я и хотел бы передать их вам. Для вашего ученика, для Салова.
- Записки? А как фамилия вашего брата?
- Сальников. Но он умер давно, во время блокады. А нашлись только сейчас.
- Сальников… Сальников… Не помню среди довоенных мастеров.
- Он не успел стать мастером, потому что умер совсем рано.
- Вот что… Но занимался теорией в столь раннем возрасте? В смысле, вносил вклад?
Вячеславу Ивановичу показалось, что в голосе Кондрашова ирония. И ответил уверенно и резко:
- Да, вносил!
- Понятно-понятно… Ну что ж, спасибо. Всякое даяние - благо. Так вы хотите их мне вручить?
Вячеслав Иванович хотел швырнуть трубку, но сдержался: пусть пока не верит, прочитает - тогда загорится!
- Да.
- Видите ли, я только что с дороги и слегка приболел, потому не выхожу. Если бы вы смогли занести… Живу я в центре, на Саперном.
- Занесу. Завтра, если можно.
- Давайте завтра. Часов этак в семь.
Завтра Вячеслав Иванович собирался узнавать в справочном адрес Дубровицкой, а в случае удачи и пойти к ней - и вот теперь другой план. Варианты разветвлялись, как в шахматном анализе. Но внутренне Вячеслав Иванович даже обрадовался, что есть предлог немного отложить знакомство с этой противной тетушкой, шоколадницей, как он ее уже звал про себя: ведь ничего приятного разговор с нею не сулил, а у Кондрашова его ожидал триумф.
Никакого торта он к Кондрашову брать не стал, пусть тот сам в благодарность выставляет чего-нибудь. Поколебался, брать или не брать Эрика, - и решил взять, чтобы Кондратов сразу увидел, что к нему пришел человек солидный, а не какой-нибудь проходимец.
Лестница к Кондрашову оказалась черная; при появлении Эрика спаслись в подвал несколько кошек.
И дверь квартиры поцарапанная, необитая, - тренер чемпиона мира, хотя бы и среди юношей, мог бы жить получше. Сам же Кондрашов и открыл. Он оказался худым и высоким, словно мастер не по шахматам, а по баскетболу. Но хоть одет в хороший халат, привез откуда-то из поездки, не иначе.
- Вы тот самый, который вчера звонил?
Голос звучал тихо и вяло, словно Кондрашову не хватало энергии выталкивать воздух из узкой груди так
высоко вверх - в гортань.
- Да. Вы разрешите, я с псом. Он все службы знает, посидит спокойно.
- Пусть посидит.
Кондратов не выказал обычного восхищения, с которым ну буквально все при первом знакомстве смотрят на Эрика.
- Вы и сами раздевайтесь.
А Вячеслав Иванович и не ждал приглашения, уже расстегивал пальто.
Внутри квартира все же выглядела получше, но не так, как должна была бы, по понятиям Вячеслава Ивановича. Видно, Салов - первый ученик, которого Кондрашову удалось вывести на высокую орбиту: еще не успел поездить, обзавестись. Кабинетик совсем маленький, и все равно книги не полностью закрывали стены - а должны были бы до потолка, на темных дубовых полках, и сами книги больше темные, старинные, - вот это стиль для кабинета!
- Ну, показывайте, что у вас, - вздохнул Кондрашов, усаживаясь на простой жесткий стул и Вячеславу
Ивановичу пододвигая такой же.
Вячеслав Иванович достал драгоценную тетрадь.
- Вот. Чтобы вы посмотрели, что это подлинник.
А для вас я снял копию, чтобы оставить.
Два часа сегодня он трудолюбиво переписывал всю эту шахматную алгебру: некогда уже было к машинистке, да и нельзя ей доверить - наделает опечаток, а в шахматах нужна абсолютная точность! Переписал крупными печатными буквами и цифрами, так что читалось легче, чем в типографской книге.
Кондратов взглянул на подлинник только мельком - явно из одной вежливости, - сразу взялся за копию.
Вячеслав Иванович смотрел, как тот читает, и представлял, какие скоро появятся статьи о блокадном мальчике, совершившем настоящий творческий подвиг, о трагически погибшем большом таланте, погибшем, но успевшем оставить людям частицу своего вдохновения.
Читал Кондрашов минуты три, не больше. И протянул Вячеславу Ивановичу красиво переписанную копию.
- Знаете, это совсем детство. Даже не на уровне первого разряда. И нового совсем ничего. Хоть и для
того времени. Жалко, но такое дело.
Вячеслав Иванович вскочил с жесткого стула.
- Да вы же совсем не рассмотрели! Вы и шахматы не расставили!
- По такому случаю мне расставлять не нужно. Так что все это очень трогательно, но практического значения не имеет.
- Да вы представьте, в каких условиях это писалось! Голодный мальчик! При коптилке! Чернила замерзли! И не о хлебе думает, а о шахматах. Чтобы людям осталось! Вы читали приписку?!
- Да-да, я же согласен: очень трогательно. Но в партии имеет значение только сила хода. Кто нашел, при
каких обстоятельствах - не имеет значения. Если бы победы присуждались в зависимости от душевных качеств игроков, тогда другое дело. А так - только сила хода. Вот он написал: "белоэмигрант Алехин". Помилуйте, кто сейчас об этом помнит? Остались блестящие партии, которыми мы наслаждаемся, - вот и все, остальное не имеет значения. Так обстоят дела. Жаль, что разочаровал вас, но ничего не поделаешь.
Кондрашов встал - дал понять, что разговор окончен. И чаю не предложил.
Вот и триумф… Вот и талант…
Уже на улице Вячеслав Иванович усомнился: а что, если Кондрашов обманул? Понял, что имеет дело не с профессионалом, и решил присвоить вариант? Ничего не записывал? Но у шахматных мастеров всегда колоссальная память, целые партии знают наизусть - прочитал и запомнил. И теперь выдаст за собственную новинку! Нужно для контроля показать еще кому-нибудь. Кому? Через Сергея Ираклиевича больше нельзя (кстати, чьим потомком назвал его Кондрашов? Какой-то знаменитости? Сам Серж никогда не хвастал, своих шахматных знакомых у Вячеслава Ивановича не было. Но нужно кому-то показать, чтобы не оставаться в дураках!
7
Сергея Ираклиевича не очень хотелось видеть на следующий день на работе: ведь может начать расспрашивать, что сказал Кондрашов. Высказать подозрения, что тот хочет украсть вариант? Так пока никаких доказательств. Признать, что брат оказался никаким не юным талантом? Себе в этом не хотелось признаться, не то что Сержу.
Ну а с утра, когда заходил в мясной холодильник, поинтересовался, конечно, лосятиной. Чуть этот интерес не стал боком: на полу в камере положены деревянные решетки, и вечно они скользкие от крови и жира, потому что сколько ни ругались, а грузчики волокут туши, а не несут как положено, - ну Вячеслав Иванович и поскользнулся, ступив неловко, едва успел ухватиться за торчащую коровью ногу; полутуша от рывка съехала на пол, но он зато устоял, только чистый рукав приложил к говяжьему боку. После этого бы уйти, но Вячеслав Иванович поднял съехавшую тушу, посадив при этом еще и пятно на животе (до чего тяжелая штука - мясо!), потому что иначе не ощупать нижние, перещупал все - лосятины не было. Забрал, значит, приятель Борбосыча, так нужно было понимать?
Так бы Вячеслав Иванович и понимал, но часов около пяти, во время обычного затишья зашла к нему на кухню тетя Женя. Она здесь появлялась очень редко, стесняясь своего замызганного халата. И на этот раз тоже остановилась в дверях и стала делать Вячеславу Ивановичу знаки. Тот подошел с недовольным видом:
- Ну чего?
- Ты - чего? Бросил тогда мешок и с глаз. И сегодня не идешь. Чего надулся, как мышь на крупу? Троглодит твой что - больше есть не просит?
Вячеслав Иванович и сам не очень понимал, чего он обиделся позавчера на тетю Женю, но что обиделся - помнил, потому и не шел. Но смягчился, раз уж явилась сама.
- Да закрутился. Зашел бы еще.
- Во, смотри, чего тебе набрала. Пленки!
Мясные пленки - это, конечно, для Эрика лучший подарок. Вячеслав Иванович совсем смягчился.
- Ну, удружила, тетя Женя. Где достала? Пленки ж не по твоему цеху проходят!
Пленки бывали в разделочной, но Вячеслав Иванович часто не успевал уследить, и их растаскивали - у всех почти собаки и кошки.
- Да уж побеспокоилась ради твоего троглодита.
Со вчерашнего оставили.
Вячеслав Иванович не удержался, сунул руку в мешок- что за черт, пленки на ощупь были какие-то необычные. Ну ясно: лосиные! Вот куда девалась лосятина! Вот так приятель, сдавший на хранение!
- Кто это тебе оставляет?
- Да уж оставляют. Не без добрых людей.
Тетя Женя когда и знает, лишнего не скажет. Да и не так уж хотелось Вячеславу Ивановичу узнать. Ясно, что дела Борбосыча, а в них-то Вячеслав Иванович и не хотел вникать. Только прикинул для себя, что чистый выход из той полутуши кило сто, не меньше, да если из килограмма по десять порций, да за порцию рубля по два…
- Ладно, тетя Женя, спасибо тебе от Эрика. Гав-гав-привет.
- Другой раз заходи сам. А то как красна девица.
Мимо пробежала цыганистая Стеша, прыснула на ходу:
- Со старухами любезничает! Ой не могу, помру!
Тетя Женя плюнула вслед:
- Девицы нынче, тьфу ты, господи!
- Нашла девицу. Пробы негде ставить.
Вячеслав Иванович отнес мешок с пленками в раздевалку, еще раз пощупал - не потому, что сомневался в их происхождении, а чтобы прикинуть, как было выгоднее пустить лосятину. Холодной - вряд ли: в заливном специфический лесной запах скрадется; рублеными бифштексами неплохо бы или натуральными - это само собой. Но выход больше, если рублеными. Да, пожалуй, и жирновата лосятина для натуральных… А следует из этого, что не только со своими холодными закусками махинирует Борбосыч, значит и со сменщиками Вячеслава Ивановича дружно спелся. А реализация- через зал. Вячеслав Иванович живо представил всю механику: доверенный официант с многозначительной гордостью сообщает: "Только что завезли лосятинку, еще не успели вписать в меню". И начинаются ахи: "Прямо из леса! Настоящее мясо! Не помоями откормлены!" Хватают, кто и не пробовал никогда, кого потом будет воротить от запаха этого настоящего мяса из леса, - но заказ уже сделан… И снова сами собой закрутились подсчеты: чистый выход… да если из килограмма… да за каждую порцию… И очень было обидно, что хапают и не попадаются! Потому что, выходит, можно столько намолотить за один день легкой работы… Нет, Вячеслав Иванович предпочитал спокойный сон, но тем более обидно: Борбосыч со своими подручными стригут мешками капусту и точно так же спят в своих постелях, как честные люди, которые ради спокойного сна отказывают себе… И невольно мысль перекинулась на Зинаиду Осиповну Дубровицкую, на шоколадницу: пережила зиму сорок первого, эвакуировалась, может быть, и сейчас жива, а честные родители Вячеслава Ивановича умерли. Нет, не так просто обстоит дело со справедливостью.
А Борбосыч то и дело попадался на глаза - словно нарочно. Сел Вячеслав Иванович перекусить в весовой- она давно уже не весовая, потому что закладку теперь делают отдельно по цехам, а в бывшей весовой поставили столики для своих, и шкаф с поваренными книгами (директор, прозываемый Ходячим Параграфом, называл этот скромный шкафчик "библиотекой специальной литературы"!), и шахматы, но попрежнему зовется весовой, - так Борбосыч сразу же подсел, угостил бужениной своего изделия. И фирменный хрен у них хорош - на винном уксусе. Жалко, все удовольствие испортилось из-за едкого запаха Борбосыча. Неужели сам он не замечает? А как терпит жена? Сказала бы хоть она! И ведь есть способы очищения организма: голодание и тот же бег. Но Вячеслав Иванович советов Борбосычу подавать не собирался: поделом вору и мука! Если ОБХСС не может восстановить справедливость, пусть хоть сама природа наказывает!.. А Борбосыч потом еще бодро мелькал зачем-то в разделочной. Когда же Вячеслав Иванович уже переодевался уходить - тот тоже. Пришлось выйти вместе.
- Хорошо на воздухе! - потянулся Борбосыч.
Кто бы говорил про воздух! Вячеслав Иванович ничего не ответил, но Борбосыч не смутился.
- Здесь, и то. А в лесу! Ты не охотник?
- Нет.
- Зря. И для здоровья, и выгодно, между прочим. У меня друг лося отстрелил, а мясо принимают по четыре рубля, что ли. А в матером килограмм триста. Так можно же хоть каждую неделю: у него друг в охотин-спекции, там этих лицензий! И если на одну двух повезет завалить - тоже никто не заметит. Завалят - и сразу печенку на вертел! Мясо сдадут, а уж печенку - извините. Не хочешь съездить?
- Нет. Не люблю охоту.
- Зря. Или ты гуманист животный? А они, если хочешь знать, вредные: истребляют лесопосадки, так что на их отстрел план. А я поеду.
Вячеслав Иванович хотел было сказать, что от запаха Борбосыча все звери разбегутся, да не стал.
- А пес у тебя знаменитый - ему не хочется?
- Он служебный, не охотничий.
- Служебный - не служебный, все равно собака. Значит, хочется ей погонять зверя… Я и не видел ни разу твоего знаменитого. Ты ведь тут рядом живешь?
- Да.
- Показал бы, раз такой случай, а то мы редко идем вместе.
Вот прилип!
- Поздно уже, я сразу спать.
- Я ж в гости не прошусь. Но выведешь ты его перед сном?
Мертвая хватка у человека!
- Выведу на пару минут.
- А мне больше не надо. Я здесь внизу подожду.
- Жди, если время лишнее.
Вячеслав Иванович нарочно повозился дома минут десять, хотя Эрик скреб дверь от нетерпения. Вывел наконец- Борбосыч стоял на том же месте, как статуя!
- Вот он какой красавец! - запричитал Борбосыч. - Изваяние, а не пес!
Ветер подул от Борбосыча к Эрику, и Эрик громко, совершенно по-человечески чихнул. И еще раз. И еще. Вячеслав Иванович расхохотался. До сих пор Эрик никогда так не чихал, а тут не выдержал аромата.
- Чего это с ним? - засуетился Борбосыч.
- Ничего, пусть… - кое-как между хохотом выговорил Вячеслав Иванович. - Пусть… Знаешь факт, что раньше не курили, а нюхали?.. Пусть… Вот и он, как старый князь, чихает… Какой-нибудь Потемкин или Меншиков…
Эрик чихнул еще несколько раз подряд, а потом потянул Вячеслава Ивановича и встал с наветренной от Борбосыча стороны - сообразил.
Эрик прочихался, и все успокоились: Вячеслав Иванович перестал хохотать, Борбосыч - суетиться. И снова запричитал:
- Изваяние, а не пес! С него надо портрет снять! Есть такие художники - специально по зверям и животным. Я с одним знаком, сколько раз приставал: "Как бы мне как певцу всех зверей краба достать для портрета?" А сам, небось, нацелился на салат. Кто что имеет с работы. У меня зять делает медицинскую науку на кроликах - у них, значит, каждый день кролики на обед. Я расскажу этому художнику по зверям про твоего красавца - глядишь, и в музее повесят. Нет, ну прямо изваяние!
- Зачем? Не нужно никакого портрета. Хватит с него цветных слайдов.
- Слайды, может, и красивее, между нами. Но настоящая картина - фирма! Да ты не беспокойся, он никаких денег не возьмет. Для себя спишет и выставит на выставке.
Вячеслав Иванович и правда не любил бросаться зря деньгами: хоть и не бедный, а таких даровых, как у Борбосыча, у него нет. Но не любил, чтобы ему кололи глаза бережливостью. И тут же выдал Борбосычу в ответ!.. Вообще-то он давно берег один интересный факт специально для Борбосыча, но не было случая сообщить: переход нужен к факту. А тут с досады переход сразу и придумался:
- Такой же пес был у самого короля Генриха Четвертого, который сказал, что Париж стоит обедни. - Это Вячеслав Иванович только что выдумал - про пса. - Между прочим, интересный факт: от него, от короля, ужасно пахло потом; говорили, что, если бы он не король, с ним бы не пошла ни одна баба. - А вот это уже факт, вычитал своими глазами.
- Вранье! - рассмеялся Борбосыч. - Понимающая женщина только с таким пойдет: от настоящего мужика и должно разить козлом. Да я любой свистну!
Выходит, все он про себя знает! И не смущается, доволен собой.
- Ой, Суворов, спасибо, рассказал: теперь везде буду хвастать. Мне бы еще такого, как Эрик, - и буду совсем как тот король! А? Как насчет щенков? Записываюсь первым!
- Он во всем Союзе один такой. Нет для него суки, чтобы щенки в отца.
Вячеслав Иванович попытался сообщить этот факт с обычной гордостью, но не очень получилось: он привык забивать любого в разговоре, а Борбосыч записал один - ноль в свою пользу! Такой отличный факт на него истратил - и зря.
- Как это нет?! В Греции все есть! А уж у нас- тем более! Среди необъятных просторов - да такой суки не отыскать? Найдется! Доставим ему невесту хоть с Сахалина. Скажу друзьям, те - знакомым, потом друзьям знакомых - найдется! Ну побежал, правда, что поздно. И я тебе говорю, Суворов: найдем невесту! Недооцениваешь ты меня. И на щенка я первый! Чтобы как тот король!
И махнул рукой пустому такси.
Такси ехало по другой стороне Садовой, на ветровом стекле опущена табличка: "В парк". Но ради Борбосыча тотчас развернулось…
Да, счет в пользу Борбосыча. И не один - ноль, а пожалуй, что и два.
Вячеслав Иванович не любил проигрывать, редко проигрывал и оттого еще сильнее разозлился на Борбосыча. Что же получается: тащит нагло сколько хочет, и все для него, все к услугам? Хоть такси, хоть королевские собаки? И женщины на нем виснут, на козле вонючем?