Василий Антонович мысленно представил грузную фигуру секретаря Высокогорского обкома, его седеющую, даже на вид - жесткую шевелюру, пронизывающий тяжелый взгляд, твердую, неторопливую походку, припомнил крепкое, но немножко ленивое пожатие руки человека, который знает себе цену. Три года назад, к своему пятидесятилетию, Артамонов получил орден Ленина, а год назад его ещё одним таким же орденом наградили - за успехи области в сельском хозяйстве. Работать этот человек умел, жизнь в Высокогорье била ключом, о высокогорцах го и дело писали в газетах; в иллюстрированных журналах то и дело мелькали фотоснимки из Высокогорья. Киноэкранами этот народ завладел ещё прочнее - то животноводы перед тобой, то мастера кукурузы, то птицеводы, то самодеятельность.
- А не съездить ли нам туда хотя бы на полчасика? - предложил Лаврентьев. - Как считаешь, Василий Антонович?
- А что делать?
- Ну, поприветствуем соседа. Визит вежливости, так сказать. Всё равно же узнают, что мы тут были, а вот даже поздороваться не захотели.
- А это точно, что он там?
- Точно, точно, - подтвердил Сухин.
- Что ж, съездим, - не очень охотно согласился Василий Антонович. Как-то не хотелось навязывать себя преуспевающему соседу. Может ведь и не совсем правильно понять этот визит. Он человек такой: к секретарям ЦК ходит запросто; надо и не надо, все равно ходит.
Попрощавшись с Лисицыным, Сухиным, с колхозниками, собравшимися вокруг машины, двинулись к спуску на мост. Простучав досками шаткого мостика, машина выехала на ту площадь, на которой только что гремел оркестр и алели красные флаги. К этому времени музыка умолкла, с трибунки, сколоченной из досок и обтянутой красным, уже говорились речи. Артамонов, видимо, свое сказал, потому что вдоль площади летели слова благодарности за награду, говорилось о том, что зареченцы приложат все силы, но доверие областных организаций оправдают, работать будут впредь ещё лучше, ещё продуктивнее, добьются того, чтобы при наименьших затратах в колхозе получались наибольшие результаты.
Митинг окончился, кто-то из зареченских свертывал алое знамя, шитое золотом. Давно заметив приехавших, Артамонов двинулся к их машине. Шел он, как всегда, неторопливо, прочно ступая тяжелыми ногами в крепких сапогах; широкие его плечи и широкая грудь туго обтягивались черной суконной курткой, подобной френчу, которую распирало на животе; седеющая шевелюра ничем не была прикрыта, она была не по возрасту густа и буйно красива.
- Соседям почтение! - ещё издали заговорил Артамонов хрипловатым, видимо, давно сорванным голосом. - Привет, уважаемые, привет! Как же это вы собрались проведать нас? Ну, рады, рады! - Он подавал руку Василию Антоновичу, Лаврентьеву, Костину. Подал руку и Роману Прокофьевичу Бойко. - Водителю привет особый. Дорожки-то у вас в области, народ говорит, того… Героизм нужен по ним ездить.
- А у вас разве не того, Артем Герасимович? - с нарочитым простодушием спросил Лаврентьев.
- Время будет, можем прокатиться, - не глядя на него, ответил Артамонов. - Мы словами не агитируем. У нас на первом месте агитация наглядностью. Пощупай глазами, потрогай руками - убедись. Ну, пошли. Нас хозяева чаем угостить хотят.
Василий Антонович начал было говорить, что времени нет, пора ехать.
- Брось, брось! - Артамонов крепко взял его за локоть. - Это, товарищ Денисов, не по-соседски будет, не по-товарищески, - бежать. И не думай мне доказывать. У всех времени нет, всем ехать надо. Вместе и поедем. Я вам покороче дорогу покажу до Старгорода.
Столы в клубе были выстроены большой буквой "П", накрыты белыми простынями. На столах пестро и тесно раскинулись во множестве тарелки с закусками, граненые стаканы, бутылки с водкой.
- Это уж излишество! - Артамонов окидывал стол довольным взглядом. - За это вам всыпать надо. В общественный карман полезли.
- Но по общественному решению, - ответил ему жизнерадостный толстяк - не то председатель колхоза, не то завхоз. - Правление заседало, все честь по чести.
- Правление! - Артамонов хмыкнул. - Ваши правленцы любое беззаконие покроют. А вы бы вот на общем собрании, у народа спросили: пропить, тыщонку-другую колхозных денежек или на трудодни раздать, - что бы вам народ сказал? Учитываешь?
Толстяк понимающе засмеялся. Артамонов, все ещё держа Василия Антоновича за локоть, направился вместе с ним к перекладине буквы "П", к тем почетным местам за столами, где и закуски были получше и где в соседстве с водочными бутылками стояло несколько бутылок коньяку; вместо граненых стаканов там поблескивали золочеными ободками достаточно вместительные, но аккуратные стопочки.
На торжественное пиршество в клубе собрался, должно быть, колхозный актив, люди в большинстве пожилые, серьезные. Все они деловито наполняли стаканы, а наполнив, ожидающе смотрели на Артамонова.
- Что ж, товарищи, - сказал он, подымаясь со стопкой коньяку в своей большой, уверенной руке. - Видимо, вам предстоит тут одним, без нас, отмечать немаловажное событие в вашей жизни - получение переходящего знамени обкома и облисполкома. Мы сейчас уедем. Дела, дорогие друзья, дела! Не один ваш колхоз в области. Да, кроме дел сельскохозяйственных, есть и ещё кое-какие дела. Сами понимаете. Но вот что я хочу сказать вам на прощанье: спасибо, товарищи, за вашу замечательную, героическую работу. От всей души спасибо. Будь такая возможность - обнял бы каждого. Но ведь вас не один и не два. Да и девушки есть, ещё застесняются. - За столами засмеялись. - А мужья, те и вовсе ревновать начнут, - продолжал Артамонов. Засмеялись ещё веселей. - Словом, и дальше боритесь, - говорил он, - за процветание своего колхоза, за процветание своей родины. Ваше здоровье!
Одним духом Артамонов выпил стопку; не садясь, с вилкой в руке, поискал на столе среди тарелок, чем бы закусить, нацелил было вилку на соленый огурчик, передумал, прицелился в блюдце с маринованными грибами, - бросил вилку, стал прощаться. Ему дружно и весело кричали со всех сторон. Поднявшись из-за столов, шли, обступив вокруг, до самой машины.
- Садись, товарищ Денисов, ко мне, - сказал он. - Я же тебе правду говорю: покажу самый короткий путь до дому. И дорога хорошая.
- Как, товарищи?.. - спросил своих спутников Василий Антонович.
- Рискнем, - ответил Лаврентьев с веселой усмешкой.
Он и Костин остались в старгородской машине. Василий Антонович устроился к Артамонову, рядом с ним, на заднем сиденье. У Артамонова был такой же вездеход-газик, как и у Василия Антоновича. Тронулись в толпе машущих руками, кричащих, напутствующих.
За головной машиной первых секретарей Следовала целая колонна автомобилей: машина Василия Антоновича, машина председателя Высокогорского облисполкома, который тоже, оказывается, приезжал на вручение знамени, машина секретаря райкома, ещё какие-то две машины, набитые людьми.
Километров десять ехали по неважной дороге, ничем не отличающейся от дорог Старгородчины.
- Обожди, обожди, - говорил Артамонов при очередной колдобине. - Увидишь. Имей терпение. - Он рассказывал о том, как здорово в области провели весенний сев, в какие короткие, сжатые сроки. - А у вас как дело? - спросил он.
- Да сеем ещё. Не только с картошкой и с овощами затерло, - зерновые ещё сеем.
- Плохо, милый. Потеряете много. Весной день год кормит. Наши научные деятели подсчитали: опоздание с севом на одни сутки дает потерю урожая по области в две тысячи пудов. Учитываешь? Нет, мы у себя все в кулак собрали. Рапорт Москве отправлен. Завтра-послезавтра в газетах должен быть.
- Поздравляю.
Артамонов молча и с достоинством принял руку Василия Антоновича.
На каком-то повороте, когда объезжали колонну тракторов, сгрудившихся на дороге, Василий Антонович обратил внимание на то, что по большому вспаханному полю двигались сеялки.
- А это что? - поинтересовался он.
- Это?.. - Артамонов не сразу нашел глазами шеренгу сеялок. - Там-то? Очевидно, сверх плана сеем. О перевыполнении отрапортуем отдельно.
Машина выбралась на хорошую, ровную, проструганную грейдером и укрепленную гравийной насыпкой дорогу. Понеслись со скоростью в сто километров.
- И так будет до самого Высокогорска, - сказал Артамонов довольно. - Третий год дорожную сеть в области строим. Всем организациям, всем колхозам определили урок. А как же иначе? Иначе ничего не будет. Помогают и заводы и железнодорожники. Кто чем может. Машинами, людьми, материалами.
Через час езды по хорошим дорогам, на большом перекрестке, Артамонов попросил шофера остановить машину.
- Свернете здесь, - сказал он. - До границы областей отсюда пятнадцать километров. А там на бетонку выедете, на государственное шоссе. Видишь, не обманул вас: укорочение пути получается порядочное.
Распрощались. Артамонов напоследок сказал Василию Антоновичу:
- Ты бы заезжал, если что надо. У меня опыта побольше твоего, посоветовал бы, подумали бы вместе. Учитываешь?
- Спасибо. Учту. Бывает, хороший совет очень нужен.
- Что верно, то верно, - высказался Бойко, когда Василий Антонович перешел в свою машину. - Дорожки у них - только радуйся.
- Талантливый человек товарищ Артамонов, - сказал Костин. - Почет у него заслуженный.
Лаврентьев молчал. Молчал и Василий Антонович.
5
Сидели в столовой за чаем. В соседней комете, которую Василий Антонович считал своим домашним кабинетом и где воистину кабинетного были только письменный стол, привезенный ещё из Ленинграда, да книжные полки, сколоченные уже здесь, в Старгороде, на широкой кушетке спал Павлушка. Двери были приотворены так, чтобы свет лампы из столовой не падал ему на лицо, но все же, чтобы спящий мальчонка был хорошо виден.
- Пока взял отпуск, - говорил Александр, и, на двадцать шестом году жизни для отца с матерью все остававшийся Шуриком. - Я же ещё, в отпуске не был. А дальше… Дальше уж и не знаю, папа.
Смерть Сашеньки была не первой смертью в семье Денисовых. Погиб на фронте брат Василия Антоновича Михаил, офицер инженерных войск. Это было летом тысяча девятьсот сорок четвертого, под Выборгом. Исчезла в немецких тылах сестра Люба, сельская учительница; все следы ее оборвались на пороге одного из страшных гитлеровских лагерей уничтожения. В тысяча девятьсот сорок восьмом не стало и матери. Как Василий Антонович с Софией Павловной ни звали ее жить с ними в городе, она отказывалась наотрез; гостить гостила по недельке, по две раз-другой в году, а насовсем бросить свое родное село и не решалась и не хотела. Так и закончила свою трудную жизнь в Ополье. Мать Софии Павловны, семидесятишестилетняя старушка, была жива; по многолетней привычке она оставалась в семье своего сына, брата Софии Павловны, генерала танковых войск, и вместе с ним кочевала по стране. Но отец Софии Павловны умер, тоже вскоре после войны.
Смерть в семье знали. И все же это были до крайности тяжелые часы - смотреть в непривычно растерянные, погасшие глаза Шурика, потерявшего свою молоденькую подругу, видеть его без нее. В прошлом году они приезжали в отпуск вместе. Он сидел на этом же стуле, что и сейчас, она тесно возле него, рядышком. Такой смешной Шурка: с одной стороны, он как-то стеснялся проявлять к жене нежность перед своими родителями, старался - не без труда, видимо, - не смотреть на нее поминутно за столом, на вопросы ее отвечал небрежно и даже отчасти грубовато. А сам - это же и София Павловна и Василий Антонович отлично видели-ласково-ласково поглаживал ее по спине, нежно-нежно касался ее плеча своим плечом. Родители улыбались глазами, сочувствовали ему. Когда-то же и у них так было. Василий Антонович тоже не был щедр на внешние проявления чувств, особенно при людях, тоже напускал на себя подчеркнутую суровость. Умом София Павловна понимала его. Но сердцем… Сердцу все-таки хотелось, чтобы чувств своих Вася не стеснялся, пусть бы не скупился на ласку и при людях, пусть, видят, чего тут такого.
- Да, - сказал Василий Антонович неопределенно. А что ещё он мог сказать? Он хмуро посматривал на молодую женщину, которая сидела возле Шурки, на месте, где должна была быть Сашенька. - Да, - повторил. Женщина была красивая, яркая, с коротко остриженными и с небрежной продуманностью разбросанными кудрями; когда она улыбалась, то в окаймлении напомаженных светлой помадой крупных губ ослепительно сверкали ровные белые зубы; Василию Антоновичу всегда казалось, что их там в два раза больше, чем полагается нормальному человеку. Синие глаза ее смотрели насмешливо, озорно и умно.
Это была родная сестра Софии Павловны - Юлия. Ей было тридцать с чем-то, может быть только тридцать. Когда Василий Антонович впервые пришел к Соне в дом знакомиться с родителями, там бегала этакая толстенькая девчоночка, едва достававшая головенкой до стола. А вот выросла длинноногая, тонкорукая, до неприличия красивая, вызывающе красивая. Василия Антоновича раздражало, что она моложе Софии Павловны, что она ее красивей, что София Павловна из-за все прибавляющихся сединок вынуждена подкрашивать волосы, делать их темнее, а эта чертовка, напротив, красит волосы так, чтобы ещё светлее были. София Павловна в последние годы стала прихварывать, а эта здорова, как молодая лошадь. В Ленинграде Юлия много лет прожила в их семье. Откровенно говоря, Василий Антонович радовался, когда они уезжали в Старгород: Юлия не могла с ними ехать, она училась в институте. Увидев ее сегодня на вокзале, вслед за Соней и Шуриком выходящей из вагона, он даже потемнел от раздражения: за каким лешим Соня ее привезла! У него ещё не было времени объясниться с Соней, спросить ее, в чем дело. Пока он мог только строить догадки и злиться и на Соню, и на эту синеокую молодую даму, из-за которой у него было немало неприятностей в жизни.
- Я лично считаю, - сказала молодая дама, взяв своими тонкими красивыми пальцами карамельку "лимонная корочка" из вазы, - что Шурику лучше всего переехать сюда, к вам.
- Меня не отпустят, - ответил Александр. - Да, впрочем, разве дело в этом? - Он прикрыл лицо рукой; локоть упирался в стол, и Александр из-под ладони, как из-под козырька, смотрел в синюю скатерть.
- Ив этом! - с ударением сказала Юлия. - Ты не должен забывать, что у тебя есть Павлушка. Одного ты его здесь оставить не хочешь…
- Ни в коем случае!.. - Александр оглянулся на приоткрытую дверь отцовского кабинета.
- А что же ты с ним станешь делать? - продолжала Юлия, катая во рту карамельку.
- Ну не знаю же, говорю. Не знаю. Буду водить в детский сад. Он у нас прекрасно жил в яслях, пока Саша училась. Уже и в детский сад ходил… И ничего, и прекрасно.
- Шуренька, не думай, что все это так просто, - сказала София Павловна. - Детей выращивать трудно. У тебя будут командировки, будут заседания, будут партийные собрания. В театр, в кино, наконец, захочешь сходить.
- Никуда я не пойду, ни в какое кино! - Александр резко поднялся, ушел в кабинет и притворил за собой створы дверей.
Василий Антонович тоже встал из-за стола. Он ушел в спальню. Не зажигая света, сел там в свое любимое кресло возле постели и смотрел в распахнутое окно, за которым вспыхивали и гасли огни шумно проносящихся внизу по улице автомобилей. Раздражение против Сониной сестры нарастало. Обо всем судит, во все вмешивается, не умеет ни помолчать, ни побыть в сторонке. Надолго ли ее сюда принесло? Опять, поди, неудачный романчик, очередной удар любовной лодки о быт. Этих ударов, этих романов, кажется, и числа у нее нет. Подвыпив однажды, она высказалась: "У меня были двадцать четыре больших любви. А мелких - я не считала". София Павловна сказала, что Юленька, конечно же, шутит. Но Василий Антонович утверждал, что в каждой шутке есть и своя доля правды. Недаром Юлия даже ходит как-то так, что на нее все мужики непременно оглядываются.
Вошла Соня, спросила:
- Васенька, ты что?
- А ничего! Зачем ты привезла эту финтифлюшку?
- Вася, ты, кажется, забываешь, что это моя родная сестра?
- Нет, к сожалению, я очень хорошо помню, что это именно так. К величайшему сожалению. Надолго она здесь?
София Павловна походила по комнате. Она нервничала.
- Ей бы хотелось устроиться в нашем городе, Вася, - сказала наконец тихо.
- Что? - Василий Антонович вскочил, шагнул к окну, плюнул на улицу.
- Вася, - сказала София Павловна, - там же люди.
- Чтоб завтра же ее тут не было! - шепотом выкрикнул он. - "Устроиться здесь!" Хорошенькое дельце! Начнутся эти темные знакомства и приятельства с темными типами.
- Прошу тебя, Васенька, ну не шуми. Какая она ни на есть, она человек. И она не плохой человек. Случилась беда у Шурика, Юлия тотчас к нему примчалась, возилась все дни с Павлушкой, ухаживала за Шуриком, старалась хоть чем-то, хоть как-то помочь ему в таком горе, утешить его.
- Представляю, как она утешала!
- Вася, ну не надо, милый. Ты ведь нес такой. Не прикидывайся обывателем. Это тебе не идёт.
Василий Антонович вновь вернулся в кресло.
- Ну, а что у нее там случилось? - спросил уже спокойнее. - Почему ей приспичило уезжать из Ленинграда?
- Ну, Васенька… - На фоне освещенного окна было видно, как София Павловна развела руками. - Судьба у нее такая. Ты для описания ее не жалеешь бранных слов. А Юленька совсем не похожа на то, как ты ее изображаешь. Она доверчива, она искрения…
- О да! Доверчива, дальше некуда!
- Ты ее не очень хорошо знаешь.
- О да! Очень плохо знаю. А кто ее, ещё шестнадцатилетнюю дуру, школьницу девятого класса, из дома какого-то учителя физики уводил? Вася или не Вася? А кто…
- Ну знаю, знаю: Вася, Вася, все Вася. Не надо дальше. Ну сделай ещё раз доброе дело. Хочет хотя бы годик пожить у нас. Но это только говорит: годик. Уедет раньше, не выдержит без Ленинграда.
- А что делать здесь будет?
- Она же художница, она декоратор. Ты разве забыл ее декорации к балету "Красный цветок"? Они нравились тебе. И всем нравились.
Василий Антонович помолчал.
- А если места для художницы в наших театрах не окажется? Тогда что?
- Будет вне штата работать. Пусть меньше заработает. Ну и что же? Разве мы откажем ей в куске хлеба? Но помочь Юлии надо, Вася, надо. Этот подлец, который…
- Он из тех, кто идет по крупному счету в реестре двадцать пятым? - перебил ее Василий Антонович. - Или из тех, которые в счет не идут, из мелких?
- До чего же ты злой. И ехидный. Возраст и на тебе сказывается. Я думала, что ты всегда будешь молодым, добрым.
- А я добрым никогда и не был.
- Вот это верно, это верно. Ты самокритичен.
- Глупая ты, - сказал Василий Антонович и тяжело вздохнул.
Из кабинета долетел звонок телефона. Вошел Александр, сказал:
- Папа, тебе из обкома звонят. У телефона был Лаврентьев. Он говорил:
- Сейчас по радио сообщили - высокогорцы отрапортовали правительству о завершении весеннего сева.
- Надо Артамонову телеграмму послать, поздравить, Петр Дементьевич.
- А ты что так говоришь, Василий Антонович, простыл, что ли?
- Внук тут рядом у меня, спит на диване. Боюсь, разбудить.