А как Ворон искусно разыграл спектакль с похищением зерна из амбара, как ловко разжалобил он мужиков и опутал понятых, как по-правдашнему плакала и причитала тетка Пелагея! И даже Филька в то утро показался Степе таким несчастным и пришибленным.
"Сколько же лиц у людей, - думал Степа, - и как понять, какое лицо настоящее и какое поддельное, какое слово верное, а какое лживое и черное?"
И он вспомнил бабушкину сказку про оборотня. Был тот оборотень злой и коварный, но всегда являлся к людям с ласковой улыбкой и добрым словом.
А как трудно жить, когда тебя обманывают! И кто скажет Степе, сколько еще оборотней встретится на его пути и как научиться разгадывать их сразу, не мучаясь и не ошибаясь?
Молча сидели на лавке и Митя с Таней.
- Что ж теперь будет-то? - спросила девочка, когда молчание стало тягостным и почти невыносимым.
- Оборотень он! - как бы про себя проговорил Степа.
- Кто оборотень? - не поняла Таня.
- Дядя наш... Ворон... И надо его на свежую воду вывести! - Степа поднялся. - Пойдемте вот к Рукавишниковым... Или к уполномоченному.
И тут случилось неожиданное.
Митя, сидевший на лавке с понуро опущенной головой, вдруг подбежал к Степе и бестолково замахал перед его лицом руками:
- Ага! Жаловаться пойдешь? Доносить? А про меня с Серегой ты подумал? Папаню заберут - как мы жить будем? Я тебе тайну доверил, а ты вон что... Еще друг называешься!..
Опешив, Степа чуть отступил назад. Возбужденный Митя кинулся к двери, набросил на петлю крючок, обеими руками ухватился за скобу и выкрикнул:
- Не пущу! Не смей! Никуда не пущу!..
Степа долго смотрел на приятеля.
- Пойми ты... Тут такое дело... Нельзя нам скрывать...
Митя вдруг обмяк, выпустил дверную скобу и, скривив лицо, опустился на порог:
- Меня же папаня со свету сживет...
- Никто тебя не тронет, - поморщившись, успокоил его Степа.
- Ой, Степа, ты не шути! - шепнула Таня. - Дядя Тиша, он такой... особенно во хмелю... Может и покалечить!
Она с тревогой и жалостью посмотрела на Митю: мальчик сидел на пороге, и слезы текли у него по щекам. И это Дубленый, Митька Горелов, который не плакал даже тогда, когда насквозь пропорол ржавым гвоздем ступню!
- Давай помолчим пока, - попросила Таня. - Там видно будет.
У Степы сжалось сердце. Как все сложно и запутанно! Выведешь на свежую воду Ворона - невольно разоблачишь Горелова. А ведь у него ребята - Митька и Серега. Матери у них нет, заберут отца, и они совсем осиротеют. А уж он-то, Степа, знает, как горька сиротская жизнь!
- Ладно... помолчим, - с трудом выдавил Степа, отводя глаза в сторону.
Он вздохнул, прошелся по избе, постоял перед тяжелым сундуком и потом попросил Таню и Митю помочь ему передвинуть его в сторону.
- Зачем это? - спросила сестренка.
Степа объяснил: они поставят сундук на лаз, Митя сейчас же уйдет к тетке Матрене, и отец будет в полной уверенности, что сын ничего не знает о хлебе в подполье. А там что ни случись - никто Митьку ни в чем не заподозрит.
Втроем ребята довольно легко передвинули сундук, убрали веревки, слегу и кругляш, поставили на стол пустую бутылку и покинули дом Гореловых.
ТИХАЯ ЧИТАЛЬНЯ
В общежитии Степа сел за уроки.
Но позаниматься ему не пришлось. Прибежала Нюшка и напомнила, что сегодня они дежурят в читальне.
Школа в эти осенние дни стала самым притягательным местом в деревне. В сумерки сюда сходились мужики. Как куры на нашесте, они рассаживались на школьном крыльце, мешая проходить учителям и ребятишкам, или толклись в скверике перед школой, до блеска засиживая скамейки и замусоривая окурками клумбы.
С легкой руки Матвея Петровича, в пустующем классе нижнего этажа школы открылось что-то вроде избы-читальни.
Учитель раздобыл несколько газет и журналов, выпросил у скупой библиотекарши с десяток потрепанных книг и наладил в читальне дежурство школьников.
Нюшка и Степа пришли на дежурство, когда уже совсем стемнело.
Они зажгли лампу-"молнию" с широким жестяным абажуром, покрашенным белой краской, проветрили помещение, разложили на столах газеты и журналы. Вернее, все это проделала Нюшка, потому что Степа, как только вошел в читальню, опустился на лавку и сидел, ко всему безучастный и равнодушный.
- Ты что как в воду маканый? - с удивлением спросила Нюшка. - Дежурить неохота?
Степа молчал.
- И разговаривать не хочешь! - обиделась девочка. - Тогда уходи - я одна подежурю.
Степа поднял голову. А может быть, все же поделиться с Нюшкой? Рассказать ей про хлеб в подполье, про Митьку Горелова - она же ему друг и, наверно, подскажет, как надо поступить.
Но рассказать Степа не успел: мужики, продрогнув на морозе, без всякого приглашения повалили в теплое помещение читальни.
Нюшка стала в дверях, стараясь пропускать мужиков по одному, и строго напоминала каждому, что в читальне нельзя ни курить, ни шуметь, ни выражаться бранными словами.
И мужики слушались строгую дежурную. Долго вытирали ноги о веник у порога, входили в читальню на цыпочках, чинно усаживались за столы и аккуратно брали книги и газеты.
Пробирались сюда и школьники. Им бы полагалось быть дома, готовить уроки на завтрашний день, но как не заглянуть в читальню, куда каждый вечер, как на сходку, набивается так много мужиков и всегда может случиться что-нибудь интересное!
Нюшка ухватила за шиворот Сему Уклейкина, пытавшегося было проскользнуть за спиной деда Прохора в читальню, и заявила, что вход ему воспрещается.
- Другим можно, а мне почему запрет? - заартачился Уклейкин.
- Ты дикарь... картинки из книжек вырываешь, - напомнила Нюшка.
- Пускай посидит, - вмешался Степа. - Может, ума прибавится и совести.
Вначале все шло чинно и по порядку.
Игнат Хорьков, которому досталась прошитая по корешку суровой ниткой книга "Путешествие на Луну" Жюля Верна, обратился даже к Нюшке за разъяснением: зачем это в книгах обманывают людей, когда всем старым и малым известно, что на Луне никто и никогда не был?
Девочка долго втолковывала Игнату, что "Путешествие на Луну" - это пока что фантазия, по-другому сказать - выдумка, но может статься, что через сколько-то лет люди и впрямь полетят на другие планеты.
- А зачем нам на Луну зариться, - допытывался Игнат, - ежели и на грешной Земле полная чехарда и неустройство?
На этот хитрый вопрос Нюшка не нашлась что ответить и сказала, что про устройство Земли они будут проходить только во второй половине года.
Хорьков крякнул, почесал затылок и полез в карман за кисетом.
- Дядя Игнат, выведу! - прикрикнула Нюшка, желая показать, что она все-таки дежурная. - И не чадите лучше своим самосадным зельем!
Но было уже поздно. То в одном углу, то в другом задымились цигарки, и мужики завели шумные разговоры.
Говорили о колхозах, что вырастали по округе, как грибы, о зиме, которая обещает быть холодной и снежной, о том, что в соседнем селе у твердозаданцев нашли пять ям с прелым, засолодевшим хлебом.
- Вот что, ироды, делают! - вздохнул старик Курочкин. - Ни себе, ни людям...
- А наши-то богатеи тоже, видать, хлеб попрятали, - сказал Игнат Хорьков. - Кузьме Шмелеву полтораста пудов сдать полагалось, а заглянули в амбар - и полсотни не наскребли. И куда только хлебушек подевался?
- Поди, тоже где-нибудь в яме преет.
- Наши крепенькие - не простаки. С дешевого козыря не пойдут...
"Что же все-таки делать, что делать? - думал Степа, прислушиваясь к разговорам. - Смолчать про дядин хлеб, пожалеть Горелова и Митьку или все же пойти к Матвею Петровичу и дяде Егору и сообщить им обо всем?"
Но Рукавишниковы, как Степа знал от Шурки, уехали в Заречье "агитировать за колхоз" и вернутся только ночью. Тогда, может быть, разыскать уполномоченного по хлебозаготовкам Крючкина?.. Но как быть с Митькой? Он же доверил ему свою тайну, и Степа почти поклялся приятелю, что будет молчать. А разве можно предать товарища, нарушить честное слово?
Степа не находил себе места. То перебирал журналы, то задумчиво смотрел в окно, то поглядывал на дверь.
- Ты дежурный или кто? - зашипела на него Нюшка. - Курят все, шумят... Это тихая читальня или сходка? Скажи им построже...
- Да дежурю я, дежурю! - отмахнулся Степа и без особого воодушевления крикнул: - Тише, граждане! И не курить!
В читальню вошла Таня. Степа бросился к ней навстречу, схватил за руку и, утащив в коридор, спросил, где сейчас находится Митька Горелов.
- К тетке Матрене пошел, - ответила сестра. - Зачем он тебе?
Степа зашептал о том, что им никак нельзя молчать о спрятанном хлебе. Надо срочно разыскать Митьку и упросить, чтобы тот разрешил раскрыть тайну и вывести всех на чистую воду.
- Но ты же Митьке слово дал! - испуганно напомнила Таня. - Обещал молчать пока...
- Это так, - согласился Степа и, вздохнув, торопливо и сбивчиво принялся объяснять, что Митькин отец связался с кулаками, скрывает чужой хлеб, обманывает Советскую власть. Какой же он председатель сельского Совета после этого? Так что же важнее и дороже - честное слово перед другом или подлинная правда, так нужная людям?
- И худо же с Митькой будет, если с отцом что случится, - жалобно сказала Таня.
- Знаю, - нахмурился Степа. - И Митька пусть знает... Мы его в беде не оставим, помогать будем. Так ему и скажи... Ну, иди, иди, поговори с ним. В читальню его позови...
- Ладно, схожу, - вздохнув, согласилась Таня, направляясь к двери.
В школьный коридор с улицы вошел Василий Хомутов. Заметив Степу, он спросил его, куда запропастился Афонька. Степа кивнул на читальню и открыл перед Хомутовым дверь.
Мужики встретили Василия шумными восклицаниями:
- Эге! Барсук из норы вылез!
- Замшел дома-то, Василь Силыч? На огонек потянуло?
- Может, в шашечки сразимся? - А вот газетка свеженькая!
- Ни к чему мне эти утехи! - Хомутов хмуро окинул взглядом читальню, выискал глазами Афоню, который играл в шашки с Семкой Уклейкиным, и кивнул сыну на дверь. - Порядка не знаешь? Нарочного за тобой посылать!
Сделав последний ход, Афоня с недовольным видом вылез из-за стола.
За последнее время его отец стал совсем невозможным. Не ходил ни на одно собрание, вечно держал калитку на запоре и всем уполномоченным и агитаторам, желавшим его навестить, отвечал через дверь чужим голосом, что мол, Василия Хомутова нет дома.
"Чего там штаны просиживать! - объяснял он свое поведение Афоне и жене. - Там, как река в половодье, - крутит, тянет. Не заметишь, как и на стремнину вынесет. Лучше уж на бережку отсидеться, в затишье".
Афоне отец строго-настрого наказал: нигде после уроков не задерживаться и сразу же являться домой. '
Сейчас, взяв сына за руку, Василий молча повел его к двери.
- Да присядь ты, Барсук Иваныч! - остановил его Игнат Хорьков. - Я для тебя новость припас.
Василий насторожился. Хорьков чуть приметно подморгнул мужикам и протянул Василию кисет с табаком:
- Новые артельщики тебя к себе прочат...
- Чего? - опешил Василий.
- Егор Рукавишников так и говорит: "Душа из меня вон, если я Барсука не сагитирую в колхоз войти!" Как же иначе! Лошадь у тебя добрая, сбруя справная, семян в достатке, сам чертоломишь за троих. Да ты для них клад бесценный!
Василию стало жарко. Он сорвал с головы лохматую баранью шапку и с размаху вытер ею взмокшее лицо.
- Что, брат, припекло? - ухмыльнулся Хорьков. - Истинную правду говорю... Вот хоть любого артельщика спроси.
Отмахнувшись, Василий толкнул дверь и нос к носу столкнулся с Аграфеной. В читальне засмеялись: вот и артельщица легка на помине!
Подойдя к Нюшке, Аграфена вполголоса спросила, скоро ли дочь вернется домой. Ей надо ехать в Заречье на собрание, а дома никого нет.
- Ступай, если надо, - шепнул Степа Нюшке. - Я и один подежурю.
Мужики обступили Аграфену.
Посмеиваясь и лукаво переглядываясь, они принялись расспрашивать ее, как поживает молодой колхоз, правда ли, что члены артели скоро сведут вместе всех коров, поросят и кур, а сами поселятся в одном доме, будут есть из общей чашки и даже спать на общей кровати. По слухам, в артели уже шьют стометровое одеяло и набивают соломой такой же матрац.
- А вы уши-то настежь держите- еще не то услышите! - нахмурилась Аграфена. - Шептунов на ваш век хватит...
- Ладно! Одеяло там, матрац - это дело десятое, - заговорил Василий, остановившись у двери. - Ты, Аграфена, лучше о деле скажи... Тринадцать хозяйств в вашей артели, а лошадей четыре штуки, да и те от ветра качаются. Вот и скажи: на чем весной пахать будете? Сами, что ли, в плуг впряжетесь? Егор, скажем, коренником, ты - в пристяжных...
- Не в чужой стороне живем, - помолчав, ответила Аграфена. - Раз власти к хорошему нас зовут, без подмоги не оставят...
- Вот как! - раздраженно перебил ее Василий. - Собрались Тюха, Матюха да Колупай с братом и опять думаете на дармовщинку прожить! Власть даст, власть поможет! А нам, выходит, опять налоги плати да заготовку вози... Нет, вы попробуйте своей кишкой все вытянуть!
- Гляди, и вытянем. За тем и в артель сошлись! - почти весело сказала Аграфена. - Начнем с малого, а там и другие пристанут. Вот хотя бы ты, Силыч... Как ни отсиживайся в своей берлоге, а от артели тебе никуда не деться. Дорожка у нас одна - прямая, накатанная.
- А я что говорил? - Хорьков толкнул Василия в бок. - Считай, что ты уже в артели...
Хомутов ошалело оглядел мужиков.
Потом в сердцах сплюнул на пол, по-мальчишески сложил заскорузлые, с черными ногтями пальцы в кукиш и сунул его под нос Аграфене:
- А дулю не хочешь?
- Да ты в уме ли, Силыч! - Аграфена подалась назад. - С кулачищами лезет!
- И плеваться нечего! - прикрикнула на Василия обиженная за мать Нюшка. - Читальня все-таки!..
- Нет, мне с вашей братией не по пути! И не цепляйте меня! Не пойду! - Хомутов вновь шагнул к двери.
- А с кем тебе по пути? - насмешливо спросила Аграфена. - С Никитой Ереминым? Или, может, с Ильей Ковшовым?
- Что Ковшов, что? - загорячился Василий. - Чего ты его поносишь на каждом шагу? Я ему ни сват, ни брат, а скажу по совести: зря вы его к кулакам пишете. Илья Ефимович человек умственный, с головой, землю понимает. Дай ему простор, не стреножь его, так он вас всех хлебом завалит!
- Завалил хлебом - прямо по горло! - усмехнулась Аграфена. - Что было в амбаре, и то словно сквозь землю провалилось.
Хомутов сокрушенно развел руками:
- Вчера человека облыжно оговорила и ныне тоже. Да случись с тобой такая беда, как с Ковшовым...
- Добрая ты душа, Василий Силыч! - вздохнув и понизив голос, сказала Аграфена. - Что покажут на ладошке, тому и веришь. А вот чует мое сердце: не было и не было никакого воровства. Все это для отвода глаз придумано.
- Опять булгу да смуту заводишь! - вскипел Василий. - И что ты за человек, Грунька! Как змеюка какая. Ползаешь, шипишь, жалишь всех...
Нюшка с испугом посмотрела на мать, потом на Степу.
- За что же так, Василий? - побледнев, спросила Аграфена, словно от удара подаваясь назад.
Степа не помнил, как он очутился перед Афониным отцом.
- Вы... вы не обзывайте ее! - запальчиво выкрикнул он. - Тетя Груня правильно говорит... И не было никакого воровства! Обман все это!
И вдруг Степа осекся - от порога на него в упор смотрел директор школы.
В читальне стало тихо.
Попрятав в рукава цигарки, мужики расступились, пропуская директора вперед.
Федор Иванович потянул носом чадный, прокуренный воздух, поморщился и открыл форточку.
- Да, атмосфера! Надо же иметь уважение, граждане! Все-таки это школа, здесь дети учатся, - упрекнул он мужиков, взглянув на ручные часы. Потом обратился к Степе: - А ты, Ковшов, поднимись ко мне в кабинет.
Мужики один за другим стали выходить из читальни. Бросив на Степу недоумевающий и встревоженный взгляд, последними удалились Аграфена и Нюшка.
ОБЫСК
Федор Иванович молча провел Степу на второй этаж, в свой кабинет.
Голова у Степы шла кругом, уши пылали. Мальчик ждал, что Савин заставит его стоять посреди кабинета, а сам сядет за стол, спиной к теплой кафельной печке, и долго будет донимать его вопросами.
Нет, не лежит у Степы душа к директору! Уж если кому рассказать, так лучше Матвею Петровичу или дяде Егору.
Но Федор Иванович не спешил с вопросами. Плотно прикрыв дверь, он опустился на старенький клеенчатый диван и усадил рядом с собой Степу.
Потом заговорил. Заговорил мягко, спокойно. Он понимает Степу. Мальчику на самом деле нелегко жилось в доме Ковшовых, он ожесточился против дяди и сейчас из мстительных побуждений готов обвинить его в чем угодно. Все это так. Но месть плохой советчик, она мутит голову, ослепляет человека, толкает его на клевету.
- Я не клеветник! - вспыхнул Степа. - Я сказал правду.
- Если так, значит, ты знаешь, где находится дядин хлеб? - осторожно спросил Федор Иванович.
- Знаю, - глухо выдавил Степа.
- Где именно, где? - торопил директор. - Говори же до конца.
И Степа наконец решился. Будь что будет! Дядя, конечно, никогда не простит ему этого поступка, и Мите Горелову, наверно, станет очень плохо жить на свете, но Степа не может больше молчать.
- Федор Иванович! - возбужденно зашептал он, хватая его за рукав. - Пойдемте к Горелову!.. Вот сейчас же, немедля... Хлеб у него! В подполье... Шестьдесят четыре мешка...
- Ясно! - негромко произнес директор.
Отстранив руку Степы, он поднялся с дивана и подошел к темному окну. Да, ему все было ясно! Илья Ковшов оказался все-таки упрямым бараном. Не послушал его совета, пожалел хлеб и теперь может серьезно за это поплатиться. А ведь Ковшов нужен ему, очень нужен...
Директор вдруг обнаружил, что пальцы его нервно барабанят по холодному стеклу.
Спокойнее, Савин, спокойнее!
Он обернулся к Степе и спросил, кто еще знает о спрятанном в подполье у председателя хлебе.
- Больше никто... один я, - чуть запинаясь, ответил Степа.
- А сыновья Горелова?
- Они... они ничего не видали. Отец их к тетке услал.
Савин бросил на Степу подозрительный взгляд:
- А ты что же, следил все эти дни? И за дядей, и за Гореловым?
Отведя глаза в сторону, Степа молчал.
- Так, так, следил, значит... - Савин вновь забарабанил по стеклу и тут же с досадой сунул руки в карман. - А ты молодец, молодой Ковшов! Глаз у тебя зоркий. Хвалю! Настоящий комсомолец!
- Федор Иванович, так пойдемте к Горелову! - вскочил Степа. - Я все покажу...
- Нет, нет, - остановил его Савин. - Сегодня ничего предпринимать не будем. Уполномоченного по хлрбозаготовкам нет дома. Он вернется к утру, и я обо всем сообщу ему. Пригласят свидетелей. У Горелова сделают обыск, хлеб заберут. Виновные, конечно, будут привлечены к ответственности... - Директор с таинственным видом наклонился к Степе: - Но теперь все зависит от тебя. Будешь молчать - разоблачим саботажников, разболтаешь - хлеб могут перепрятать.
- Что вы, Федор Иванович! - испугался Степа. - Я никому...