ДУБНЯКИ
На второй день, поднявшись на увал, мальчишки увидели черные стены изб на белом снегу, раскидистые ивы при въезде в село, на пригорке голый парк.
Это были Дубняки.
Степа на минуту приостановился, перевел дыхание и, подхватив Афоню под руку, прибавил шагу.
- Дай хоть отдышаться! - взмолился Афоня. - Сам ведь хромаешь.
Дядю Василия мальчишки нашли не сразу. Сначала им сказали, что "ходок из Кольцовки", как здесь уже прозвали Василия Хомутова, осматривает коров.
Степа с Шуркой пошли на скотный двор. Черно-белые, одна в одну, коровы стояли в стойлах и, шумно вздыхая, жевали сено.
Шла обеденная дойка. Доярки сидели около коров на низеньких, словно игрушечных, скамеечках. Струйки молока со звоном ударялись в жестяные подойники, и казалось, что в коровнике кто-то трогает балалаечные струны.
В углу, бренча цепью, возился сытый, гладкий бык, лениво толкая бревенчатую стенку страшным, как дубовый заостренный кол, рогом. Почуяв посторонних, бык выгнул шею, отчего кожа на ней собралась в гармошку, скосил на ребят лиловый, как слива, глаз и вдруг протяжно и трубно замычал.
Мальчишки шарахнулись в сторону.
- Э-эй, кто там Кузнечика дразнит? - раздался голос, и к ребятам, катя перед собой тачку с навозом, подошел скотник в кожаном фартуке. - Опять на ферму самопером пробрались... без учителя? Сказано вам, бычина посторонних не любит, аппетиту лишается. А вы ему, поди, морковь притащили, брюкву... сочный корм, так сказать. А Кузнечику этого нельзя, у него сегодня с животом непорядок... - И он вдруг распорядился: - А ну, очищайте карманы, сдавайте корма!
Степа сказал, что у них нет никаких сочных кормов и они совсем не из местной школы, а из Кольцовки и пришли сюда, чтобы найти Василия Хомутова.
- Шут вас угадает! - развел руками скотник. - Все вы, мальчишки, на одну колодку. А ваш, кольцовский, был здесь, был. Два часа по коровнику лазил. Как ревизор какой. Коровам все хвосты перещупал. Сам удои замерял. Еле отвязались от него.
- А где он теперь? - спросил Афоня.
- За лошадей, поди, взялся, - сказал скотник.
Ребята отправились на конюшню.
- Чудак какой-то! - вспомнил про скотника Афоня. - Пристал тоже с сочными кормами...
- А Кузнечик-то каков! - улыбнулся Степа. - Еще бы Букашкой назвали!
На конюшне они узнали, что "ходок из Кольцовки" уже заходил сюда, устроил коням полный осмотр, а сейчас председатель артели повел его смотреть машины.
В машинном сарае Афониного отца тоже не оказалось.
Но сразу уходить отсюда ребятам не хотелось. Вдоль стен стояли смазанные дегтем плуги, прикрытые брезентом сеялки, жатки, сенокосилки...
- Кольцовка-то побольше Дубняков будет, - заметил Афоня. - А собери все машины - и то столько не наберется.
В углу сарая мальчишки увидели приземистый трактор с высокими задними колесами, с широкой грудью радиатора, похожей на пчелиные соты.
Подтолкнув Афоню к трактору и немного щеголяя своими познаниями, Степа принялся объяснять, что этот трактор уже не американский, а наш, советский, ленинградского завода "Красный путиловец", мощность его пятнадцать лошадиных сил, и он может тянуть два плуга.
- А что с вашим "Фордзоном"? - спросил Афоня. - Так утилем и останется?
- Обещали починить шефы, - сказал Степа. - Ждем вот... А ты почему в тракторный кружок не записался?
- Не до того мне, - вздохнул Афоня.
Не утерпев, Степа забрался на холодное железное сиденье трактора и потрогал застывшую баранку:
- Газануть бы сейчас!
- Тебе газанут! - Афоня оглянулся по сторонам. - Слезай скорее!
Наконец ребятам повезло: они нашли Василия Хомутова в колхозном амбаре. Подвернув рукава шубы, Василий загребал из сусеков полные пригоршни ржи, овса, гречихи, пересыпал зерно с ладони на ладонь, наклонялся к нему, чтобы лучше рассмотреть, вдыхал его запах.
Особо заинтересовало Афониного отца льняное семя. Скользкое, золотистое, оно вытекало из ладоней, как вода, и Василий вновь и вновь погружал в сусек руки.
- Доброе зерно, отменное! - бормотал он. - Я, пожалуй, возьму на разживу щепоточку.
- Сделай одолжение! - Председатель артели, пожилой бритый мужчина в полушубке, свернул из газеты фунтик и, наполнив его льняным семенем, с улыбкой протянул Хомутову.
Василий убрал фунтик в карман. И тут в дверях амбара он заметил Афоню и Степу.
- Вас откуда принесло?
- А мы тебя ищем! - с обидой сказал Афоня. - Ушел, ничего не сказал... Мамка с ума посходила...
И он, подмигнув Степе, принялся расписывать, как кольцовские мужики и ребята всей деревней разыскивали отца по лесам и оврагам. Ради такого случая из города вызвали даже милиционера с собакой-ищейкой. Не забыл Афоня рассказать, как они со Степой всю дорогу до Дубняков шли пешком, сбили ноги, поморозили носы, истратили последние деньжонки.
- Ну, ну... - сконфуженно затоптался на месте Василий. - Я ж передавал - жив, здоров. Зря там переполошились.
- И совсем не зря! Уйди я или мамка - ты что бы стал делать? - продолжал донимать отца Афоня и наконец строго спросил: - Когда домой тронем?
- Теперь можно и домой... - Василий покосился на председателя артели, еще раз окинул взглядом сусеки с зерном и чуть приметно улыбнулся. - Теперь можно...
Из амбара все пошли к правлению колхоза. Степа шагал позади всех и вглядывался в знакомые места. Все ему здесь было памятно и дорого. Вот старый парк, где он бегал с сестренкой, вот сквозь деревья виден бывший помещичий дом... В нем когда-то находилось правление коммуны. Степа помнит, как отец, с молотком в руках поднявшись по лестнице, прибивал к стене дома железную вывеску и кричал ему: "Эй, коммунар, смотри вверх! Правильно прибиваю, не перекосил?"
А вот и она, железная вывеска.
Только надпись на ней немного другая:
Правление дубняковской сельскохозяйственной артели "Заре навстречу".
Но последние два слова те же, что и при отце, - написаны крупными красными буквами и хорошо заметны издали.
Перед домом на заснеженной поляне, заслонив полнеба, одиноко высится могучий раскидистый дуб. Он жестко шелестит бурой, пожухлой, еще не успевшей облететь листвой, словно зовет мальчика подойти поближе.
Степа поискал глазами тропинку и, не найдя ее, полез к дубу прямо через сугроб. И сразу же ноги его выше колен провалились в рыхлый снег.
- Куда тебя понесло? - оглянувшись, спросил Афонин отец.
Но Степа ничего не слышал.
Придерживая валенки за голенища и с усилием вытаскивая их из сугроба, он как одержимый шаг за шагом вспарывал снежную целину. "Забыли... никто и не ходит", - подумал мальчик.
Но вот ноги его нащупали что-то твердое - тропинка!
Узенькая, припорошенная мягким снежком и почти неприметная для глаза, она тянулась от дороги к дубу через весь сугроб.
Степа выбрался на тропинку - как же он ее не заметил раньше. Значит, ходят люди, помнят...
Мальчик, притопнув валенками, стряхнул снег и с облегчением прибавил шагу.
Председатель артели понял Степу.
- Пойдемте, Василий Силыч, - позвал он Афониного отца и свернул на тропинку. - Это вам тоже посмотреть надо.
А Степа был уже около дуба.
У подножия дерева, до половины занесенный снегом, виднелся невысокий дощатый обелиск. На верху его была укреплена пятиконечная звезда, вырезанная из жести.
Степа притоптал снег вокруг обелиска и поправил прислоненный к нему заиндевевший снопик ржи.
Искристый колючий иней покрывал обелиск, мешая разобрать надпись.
Степа наклонился, смахнул варежкой иней, потом несколько раз провел голой теплой ладонью по дощатой стенке обелиска, и на ней четко проступила надпись:
Здесь похоронены убитые врагами народа первый председатель сельскохозяйственной коммуны "Заре навстречу" Григорий Ефимович Ковшов и его жена.
К могиле подошли председатель артели и Афоня с отцом. Прочтя надпись на обелиске, Василий медленно снял шапку и посмотрел на Степу. Тот стоял, плотно сжав губы, устремив глаза в одну точку, забыв надеть на закоченевшую руку варежку.
- А ведь это сынок Григория Ефимовича, - шепнул Василий председателю артели, показав глазами на Степу. - У нас живет, в Кольцовке.
ТРОНУЛИСЬ!
Утром председатель артели распорядился запрячь в возок лучшую лошадь и доставить Василия Хомутова с ребятами в Кольцовку. Всю дорогу Василий дремал или, молча потягивая самокрутку, вглядывался в накатанную до блеска дорогу, в синие дымки над избами, в снежную слепящую светом даль за очередным увалом.
Ехали быстро и первую остановку сделали только в Пустоваловке. Пока ребята закусывали в чайной, Василий куда-то исчез и вернулся минут через двадцать. Волосы у него были подстрижены "под кружок", борода и усы аккуратно подправлены.
- Так-то вот... ходоки! - Василий загадочно усмехнулся. - Живем, значит, хлеб жуем...
Степа хотел было спросить, как понимать эти слова, и кстати напомнить о шапке: почему бы дяде Васе не сменить это грачиное гнездо на новую ушанку? Но Афоня вовремя успел толкнуть приятеля в бок и шепнул ему:
- Не мешай батьке! На него такой час накатил. Молчит, молчит, а потом ка-ак сказанет! Словно обухом вдарит.
Так всю дорогу и ехали молча.
Домой вернулись на другой день в сумерки.
Несмотря на грозные окрики жены, Василий затопил баню.
- Ты не уходи... побудь с нами, - попросил Афоня Степу.
Василий попарился, переоделся в чистое белье и послал ребят узнать, когда будет сельский сход.
- Да уж сходуют, поди... - насторожившись, ответила Катерина. - Вчера до полуночи галдели. И ныне опять за то же.
Василий надел полушубок, перекрестился на киот с иконами, что с ним случалось довольно редко, и, отстранив вцепившуюся в рукав жену, шагнул к двери:
- Пойду, Катерина! Не обессудь! Надо и нам к твердому берегу прибиваться.
Катерина с воплем кинулась за мужем.
Афоня и Степа, который задержался у Хомутовых, попытались уговорить ее и увести домой.
Но Катерина, распалившись, сорвала с головы тяжелую шаль и принялась стегать мальчишек. Им пришлось отступить.
Так и шли вдоль улицы. Позади Афоня со Степой, посредине - Катерина, которая жаловалась всем встречным, что ее беглый муженек не иначе как рехнулся, а впереди Василий Хомутов - строгий, высокий, прямой, победно выставив вперед свою круглую подстриженную бороду.
Появление Василия на собрании было замечено сразу. Заглушив речь какого-то нового уполномоченного из города, мужики и бабы разразились веселыми восклицаниями и выкриками. Василию вспомнили его неожиданное бегство из деревни, страхи жены, сына, обратили внимание на его аккуратно подстриженную бороду, праздничную, новую рубаху и высказали предположение: не собирается ли Василий обвенчаться с какой-нибудь городской кралей?
- Всё? Выговорились? Прочистили горло? - Василий строго оглядел собрание и, сняв шапку, шагнул вперед. - Теперь я скажу.
- Василий Силыч... уважаемый, - остановил его Савин. Он вел сегодня собрание. - Товарищ из города еще не закончил своего доклада. Нельзя ли в порядке очереди?..
- Нельзя ему ждать! - неожиданно выкрикнул от порога
Афоня и, испугавшись своей смелости, спрятался за чью-то спину.
Степа сжал приятелю локоть и шепнул:
- Правильно, Афоня... - И, чувствуя, что сейчас произойдет что-то необычное, вытянул шею, чтобы лучше видеть дядю Василия.
Савин пошептался с уполномоченным, с Егором Рукавишниковым, которые сидели рядом с ним за столом, и снисходительно кивнул Хомутову:
- Так и быть, говорите. Сделаем для вас исключение. Только, пожалуйста, к столу...
Василий развернул плечи, откашлялся, но к столу не пошел.
- Поездил я по округе, мужики, посмотрел, - как бы раздумывая вслух, заговорил он, - в Дубняках побывал. Есть там такая артель, "Заре навстречу". Я у них все выглядел. Справно люди живут, в согласии, дело ведут с умом. К слову сказать, зачинал ту артель наш земляк, - Василий кивнул на Степу, - вот его батька, Григорий Ковшов. Сами знаете, что с ним стало... Постоял я на его могиле, подумал: "Погиб человек, а колхоз живет, здравствует. Значит, правильно зачинал Григорий, от хорошего шел". - Он оглядел мужиков с таким видом, словно хотел сказать, как говорил обычно весной или летом: "Потеплело, мужики, пора и сеять", "Дошла ржица, можно и жнитво начинать". - И вот вам мой сказ: нас Советская власть не к плохой жизни толкает. Болтаться, как дерьмо в проруби, нам вроде и не пристало. Надобно прибиваться к какому-то берегу. А твердый берег у нас один...
- Да не слушайте вы его, беглого греховодника! - закричала Катерина, проталкиваясь к мужу.
- Помолчи! - прикрикнул на нее Игнат Хорьков. - Дай послушать. - И он попросил Василия побольше рассказать о дубняковской артели.
Кто-то дернул Катерину за полу шубы и усадил рядом с собой.
Василий оживился, потрогал бороду и охотно заговорил о коровах, лошадях, о машинном сарае, об амбаре с полными сусеками зерна. Потом, достав фунтик с льняным семенем, разрешил мужикам заглянуть в него и потрогать семя пальцами - но не больше. А еще таинственно, словно по секрету, сообщил о том, что лен - золотая жила в артели "Заре навстречу" и что дубняковский председатель не прочь ссудить урожайными семенами кольцовских мужиков, если они, конечно, станут колхозниками.
- А ты оборотист, Василий! - заметил Хорьков. - Не зря, выходит, ноги трепал.
- Коль на артель поворот, пора и о хозяйстве подумать, - разведя руками, согласился Василий.
Катерина все еще порывалась помешать мужу говорить, обзывала его чумовым, бессовестным, рехнувшимся, грозила: "Вот я тебя дома...", но ее почти не слушали, да и сама она вскоре умолкла и, сняв с головы шаль, принялась вытирать распаренное лицо.
К удивлению Степы, мужики, как обычно, не кричали. Они собирались группами, закуривали, вполголоса переговаривались.
"Ну, что вы топчетесь, чего ждете? - хотелось подтолкнуть их Степе. - Все же ясно. Идите записывайтесь поскорее".
За столом президиума Егор Рукавишников о чем-то переговаривался с уполномоченным из города.
- Тише, граждане! - постучал по графину Федор Иванович. - Сейчас товарищ уполномоченный продолжит свой доклад.
Уполномоченный поднялся и заявил, что он от продолжения доклада отказывается и предлагает сразу перейти к прениям.
- Что там к прениям! - подхватил Егор Рукавишников. - Василий Силыч яснее ясного доложил. Давайте поддержим его... Да подружнее, всем миром!
Первым отозвался Игнат Хорьков. Он поднялся над головами мужиков, как верстовой столб, и с такой силой шлепнул шапкой по ладони, что выбил из нее облачко пыли.
- Эх, была не была! Раз Хомутов передом пошел, оно и нам не так страшно. Пиши, Егорий, иду следом!
И мужики тронулись.
Один за другим они поднимались со скамеек и подходили к столу, где Егор Рукавишников, достав старый, памятный Степе список, заносил в него новых членов артели.
Егор явно не справлялся с непривычным делом - слишком часто клевал ручкой в чернильницу, перо брызгало, рвало бумагу.
Степа поднялся с места и хотел уже было вызваться помочь, но Егор не заметил его и попросил вести список Федора Ивановича.
Не успел Савин приступить к делу, как из задних рядов попросил слова Илья Ефимович.
Степа с удивлением покосился на дядю - на собраниях тот обычно молчал и до конца не досиживал. О чем же дядя собирается сказать сегодня?
- Покаюсь, граждане! - заговорил Ковшов, подходя к столу. - Я ведь тоже, как Хомутов, на перепутье стоял, колебался... Все думал в Дубняки поехать, посмотреть, что там после моего брата осталось. Да вот не удосужился. Опередил меня Василий Силыч. Но я ему верю. Человек он справедливый, совестливый, хозяин что надо... И раз на артельную жизнь повернул, не годится и нам отставать.
- Прикажете записать? - подняв голову, спросил Савин.
- Согласен... Вступаю! - почти торжественно заявил Ковшов. - Всей семьей. И других хозяев зову... Пусть все видят, какие мужики в Кольцовке! Мы с нашей властью всегда заодно. - И он кивнул Савину: - Записывайте, Федор Иваныч! Чего там других задерживать...
- Скажи на милость, и Ковшов тронулся! - не то удивленно, не то недоверчиво произнес кто-то в углу.
Федор Иванович, обмакнув ручку в чернильницу, склонился над списком, но его остановил Егор Рукавишников.
- Подождите, - вполголоса сказал он. - Пусть раньше люди скажут...
- Семью в колхоз, а коровок с лошадьми куда? - подала голос Аграфена, обернувшись к Илье Ефимовичу.
- Как по закону полагается! - с достоинством ответил Ковшов. - Все в артель сдаю. Всю живность, все постройки... Хоть сейчас забирайте.
- А с хлебом как быть? - спросил Егор.
- Сам знаешь, обидели меня злые люди. Но я голеньким в артель не приду. Разорюсь, последнее продам, но семена на посев раздобуду. - Ковшов мельком скользнул взглядом по фигуре Рукавишникова и обратился к собранию: - Решайте, граждане! Если неугоден Илья Ковшов, можете, конечно, и воздержаться. Только я от чистой души прошусь. Вижу, что настоящий мужик в артель пошел, работяга, будет с кем хозяйство вести...
- Так какое же ваше мнение, граждане? - выдержав паузу, спросил Рукавишников.
- Не худо бы пока и воздержаться, - сказала Аграфена, но ее голос сразу потонул в гуле возмущенных выкриков.