- Это я, Георгий Ильич, - ответил учитель. - И ребята со мной. Мы к тебе в гости пришли...
В сенях замолчали - видимо, Афоня соображал, как ему поступить. Затем он ушел в избу, вскоре вернулся и, молча открыв калитку, пропустил агитаторов в избу. Здесь было тепло, пахло стружкой, свежим деревом, столярным клеем.
Афонин отец, широко расставив ноги, стоял за самодельным верстаком и утюжил тяжелым фуганком сосновый брусок. Кремовая длинная стружка со свистом вырывалась из фуганка и змейкой обвивалась вокруг волосатой руки Василия.
Георгий Ильич поздоровался, обвел взглядом старую, низкую избу, прогнувшуюся матицу, дубовую подпорку под ней.
- Когда ж, Василий Силыч, новоселье справлять думаете?
- И хотел бы в рай, да грехи не пускают! - Хомутов отложил фуганок, снял с руки стружку и, сдержанно усмехнувшись, пригласил учителя пройти к столу. - Агитировать пришли! Просвещать! Мне уж давно сказывали - сам Георгий Ильич по домам ходит. Значит, и до меня черед дошел. Ну что ж, давайте по-быстрому, пока жена из церкви не вернулась... Ну-ка, Афоня, распорядись.
Стараясь не смотреть на ребят, Афоня быстро снял с лавки заготовленные, видимо, для рам бруски, смахнул с табуреток стружку и поставил их к столу.
- Вы, я вижу, с подкреплением. - Василий обратил внимание на ребят. - Ну, что скажете, молодые уговаривальщики?
- Мы вам книжки достали, - сказал Шурка, вытаскивая из-за пазухи пачку брошюр. - Насчет колхозов. Очень понятные. Почитайте вот.
- Читал, поди. - Василий отстранил брошюры. - Афоня их немало из школы таскает.
- А еще плакат принесли... - Нюшка вскочила и повесила на стену большой лист серой бумаги с крупными печатными буквами: "Без артели крестьянину из нищеты не выбраться".
- Видал, знаю. - Василий кивнул сыну: - Сними, мать увидит - в клочья порвет... Ну, а ты с чем? - обратился он к Степе.
Тот пожал плечами и посмотрел на Георгия Ильича.
- Василий Силыч, уважаемый, - неторопливо начал учитель, - я вам речей говорить не буду. Не люблю, и не мастер... Давайте лучше подойдем к вопросу, так сказать, с цифрами в руках. - Он достал остро очиненный карандаш и записную книжку. - Нуте-с, что мы имеем? У вас в хозяйстве три десятины пахотной земли. В этом году вы намолотили шестьдесят пудов хлеба, накопали двадцать мешков картошки. Правильно? Овса еще собрали пудов пятнадцать, так? А вот у меня и другие данные есть. - Георгий Ильич перебросил две странички. - Сельскохозяйственная артель объединяет сорок хозяйств. Пахотной земли у них сто семь десятин. Хлеба колхозники собрали три тысячи шестьсот пятьдесят пудов, картошки - тысячу двести семьдесят мешков. В прошлом году члены артели построили новый скотный двор, два овощехранилища, купили конную молотилку. Вот давайте и решим задачку, Василий Силыч, кому вольготнее живется на Руси: вам или члену артели?
Василий беспокойно заерзал на табуретке:
- Что это за артель такая хваленая?
- Артель называется "Заре навстречу". Находится в селе Дубняки. Не так уж далеко от нас.
Степа вздрогнул и с недоумением посмотрел на учителя - откуда он знает про Дубняки?
- Вы сами-то бывали там? - спросил Василий.
- Лично не довелось, - признался Георгий Ильич. - Списался с ними, они мне и прислали все данные.
- Бумага все терпит, - недоверчиво хмыкнул Василий. - Можно и прихвастнуть ненароком.
- Допустим, вы сомневаетесь. Тогда приведу другой пример, - заговорил учитель, вновь берясь за карандаш.
- Подождите, Георгий Ильич... - поморщившись, сказал Василий, подходя к двери и прислушиваясь. - Кажется, ходит кто-то... Посидите тут, я сейчас... - И он вышел в сени.
Георгий Ильич и ребята остались ждать.
На стене мерно тикали часы-ходики с чугунной гирькой, отлитой в форме еловой шишки. По столу несколько раз бойко пробежал рыжий таракан. Кошка дважды спускалась с печки и тыкалась мордой в пустое блюдце.
Георгий Ильич, постукивая карандашом, то и дело поглядывал на дверь.
- Скоро он там? - вполголоса спросил Степа у Афони. Тот молчал. Потом подошел к двери и нажал на нее плечом. Дверь не подавалась.
- Так и есть, - виновато признался Афоня, - Ушел батя... И дверь запер.
Степа и Шурка вскочили из-за стола и по очереди толкнулись в дверь. Она действительно была чем-то снаружи приперта.
- Батя всегда так, - пожаловался Афоня, - Как надоест кого слушать, так и уходит.
- Да-с, положеньице! - усмехнулся Георгий Ильич, не проявляя особого беспокойства.
Шурка заявил, что это неслыханное издевательство над агитаторами, и предложил высадить дверь.
- Зачем же так? - остановил его учитель. - Посидим, подождем. Да!.. А не заняться ли нам, между прочим, математикой? Нуте-с, присаживайтесь...
Афоня оделил всех бумагой, карандашами, достал учебник, Георгий Ильич спросил его, что было задано по математике на завтра. Афоня неуверенно открыл учебник и показал задачу.
- Э-э, нет, братец, это уже пройденный этап, - заметил учитель. - Да ты, Афанасий, вчера опять, кажется, не был на занятиях?
- Не был, - признался Афоня.
Георгий Ильич пытливо посмотрел на мальчика:
- Послушай, дружок... Это как же понимать? Тебе что, ученье не по душе? Видно, придется мне о твоем поведении с батькой поговорить.
- Ни к чему это, - вяло сказал Афоня. - Он и слушать не будет...
- То есть как это "слушать не будет"? - начал сердиться учитель и по привычке постучал ногтем по ободку очков. - Он родитель тебе или нет? Василий Силыч всегда интересовался твоими успехами. В школу заходил... И вдруг пожалуйте...
Афоня молча опустил голову.
Георгий Ильич погрозил ему пальцем и поднялся из-за стола.
- Тут, братец мой, что-то не так. Я сейчас же должен все выяснить. - Он толкнулся в дверь, но, вспомнив, что та закрыта, с досадой махнул рукой и вновь обратился к Афоне: - Так-с! Школьник Хомутов, не желая учиться, перекладывает свою вину на родного отца. Очень похвально!
Лицо у Афони пошло пятнами.
- Георгий Ильич! - вскочил он. - Это... это неправда! Вы знаете, что с батькой делается? Знаете? - Он вдруг сорвал с гвоздя на стене школьную холщовую сумку, порылся в ней и, вытащив какую-то бумажку, протянул ее учителю: - Вот... смотрите.
Георгий Ильич отошел к окну. Прочтя бумажку, он дернул головой, потом снял очки, зачем-то протер стекла, еще раз пробежал бумажку глазами и озадаченно покачал головой:
- Вот оно как бывает!
Степа, Нюшка и Шурка с любопытством вытянули шеи - что там за бумажка? Она была кургузая, с неровными краями, затертая, с кусочками засохшего хлебного мякиша по углам.
Учитель посмотрел на ребят.
- Слушайте и вы! - И он вслух прочел: - "Хомутов! Колхоз не для таких, как ты. Хочешь носить голову на плечах - сиди дома, как барсук в норе. Не дорожишь собой - пожалей семью! Твои доброжелатели".
Ребята невольно сжались и пригнулись к столу, словно их прибило холодным колючим дождем.
- Где ты нашел эту записку? - спросил у Афони учитель.
- К калитке была приклеена... Хлебом, - объяснил Афоня. - И другие записки были. В сарай подбрасывали, под дверь подсовывали. Вот батька и мечется. Злой стал, не подступись. Он из деревни уехать хочет... Куда глаза глядят. А мне, говорит, и учиться незачем... - Афоня тоскливо посмотрел на учебники, на тетради, потом взял из рук учителя записку.
- Оставь, - сказал Степа. - Надо ее Матвею Петровичу показать или Крючкину...
- Нет, нет! - испугался Афоня. - Батька никому не велел показывать. Еще хуже будет. Это я только вам... - Он сунул записку в сумку и умоляюще посмотрел на учителя: - Георгий Ильич, не ходите вы к батьке, не уговаривайте... Он и так как больной. За нами же следят.
- Ну-ну, Афанасий! Нельзя так... Будь посмелее! - Учитель потрепал мальчика по спине и обратился к ребятам: - О записке непременно сообщить надо. Видали, как враг-то орудует! Последние дни чует - вот и беснуется. Где пулю, где слушок пустит, где записку подбросит... Вот вам и урок обществоведения...
В сенях раздались шаги, дверь распахнулась, и Василий с женой вошли в избу.
- Вот все и обошлось! - усмехнулся Афонин отец, заметив, что ребята с учителем, обложившись тетрадями, сидят за столом. - Я дров нарубил, и вы, видать, делом занялись.
Катерина, высокая, сухая, в черном платке, поджав губы, недружелюбно оглядела школьников, Георгия Ильича и прошла за перегородку,к печке.
Учитель поднялся из-за стола.
- Не обессудьте, Георгий Ильич, - сказал Василий. - Поговорить нам не удалось... - Он покосился на перегородку, за которой жена ожесточенно гремела посудой, и, понизив голос, признался: - Занозистая задачка мне досталась... Голову ломаю, а решить не могу...
Ребята вышли вслед за учителем.
В сенях Степа замедлил шаги. Ему показалось, что он чего-то не доделал, не досказал. Он вдруг повернул обратно, вошел в избу и бросился к Афониному отцу:
- Дядя Вась! Если вы боитесь чего... Моему отцу тоже грозили... А он все равно смелый был. И вы не бойтесь! - Степа вытащил из кармана заветную заметку и сунул Василию в руку: - Почитайте вот... - и выбежал за дверь.
БЕГСТВО ВАСИЛИЯ
К концу недели Василий Хомутов исчез из деревни.
Случилось это, видимо, очень рано утром, когда в доме Хомутовых все еще спали.
Проснувшись, Катерина решила, что ее беспокойный муж ни свет ни заря уехал в лес за хворостом. Но, выйдя во двор, Катерина увидела на привязи у яслей заиндевелую лошадь, в переулке приметила запорошенные снегом сани, и сердце ее замерло.
Она вбежала в избу и растолкала Афоню:
- Сынок! Отец-то наш...
Афоня вскочил, как от крика: "Горим!"
И без того в последние дни Хомутовы жили тревожно, ночью просыпались от каждого стука, калитку в сенях, кроме того, что закрывали на засов, припирали еще тяжелым дубовым чураком.
Заметив встревоженное лицо матери, Афоня с деланной сонливостью зевнул:
- Он, должно, к Маркелу в Заречье пошел. Двери выторговывать для нового дома...
- В такую-то рань! - не поверила мать. - Еще черти на кулачки не сходились.
Все же они решили подождать отца до полудня.
Чтобы еще больше успокоить мать, Афоня даже отправился в школу. Но на первом же уроке выяснилось, что он положил в сумку не те учебники, какие были нужны, и забыл дома пенал с карандашами и ручкой. Учителям он отвечал невпопад и, не расслышав, о чем его спрашивали, просил повторить вопрос. На уроке обществоведения Афоня занял за партой Шуркино место - оно было у окна, - продышал в опушенном игольчатым инеем стекле круглый "глазок" и все время смотрел на улицу: дорога из Заречья проходила мимо школы.
- Может, тебя срочные дела ожидают? - спросил Афоню Матвей Петрович.
- Ага! - кивнул Афоня, посмотрел на учителя отсутствующим взглядом и вновь припал к "глазку".
Но отец не показывался. Афоня вспомнил, что тот еще на прошлой неделе разругался с Маркелом, который заломил за двери несусветную цену.
Тогда пришло на ум другое: подметные письма, записки с угрозами. Афоня вздрогнул и принялся торопливо собирать учебники.
Матвей Петрович вновь прервал урок.
- Дела, я вижу, не только срочные, но и весьма важные, - шутливо сказал он. - Тогда, сделай одолжение, иди!
- И то пойду! Нужно мне, - согласился Афоня и, провожаемый удивленными взглядами учителя и ребят, вышел из класса.
В перемену Матвей Петрович, отозвав Степу и Шурку в сторону, попросил их сходить к Хомутовым - не иначе, у них в доме что-то случилось.
Переглянувшись с Шуркой, Степа рассказал учителю о записке "доброжелателей", которую получил Афонин отец.
- Почему раньше мне не сказал? - рассердился Матвей Петрович. - Такие дни, а вы в молчанку играете...
- Так Афоня же просил... - сконфуженно признался Степа. - Он за отца боится.
Матвей Петрович попросил учителя математики позаниматься с ребятами вместо него и, пригласив Степу с Шуркой, отправился к Хомутовым.
Там уже билась в слезах Катерина. Ее утешали соседки, говоря, что Василий где-нибудь загулял и к ночи непременно притащится домой. Да и как не загулять от такой жизни, когда все кругом трещит, рушится, полно слухов и недомолвок!
За крыльцом Афоня прилаживал к валенкам широкие, с круто вздернутыми носами лыжи.
- Матвей Петрович, вы-то зачем? - удивился он, увидев учителя и ребят.
"А дела-то действительно серьезные", - подумал Матвей Петрович и спросил Афоню, где он думает разыскивать отца.
Мальчик поспешно наклонился и зачем-то стал развязывать ремешок на валенке.
- Не знаю... - глухо ответил он. - Метет в поле... Никаких следов не видно.
Вернувшись в школу, учитель вызвал с уроков еще четверых комсомольцев, и вскоре небольшой отряд лыжников вышел на поиски.
В поле посвистывала позёмка. Сыпучий сухой снег с шорохом скользил по возвышенным местам, курился в низинах, оседал острогранными сугробиками у каждой сухой былинки.
Лыжники заглянули в пустые, холодные овины, обшарили все овраги, прочесали по-зимнему убранные Замызганки, просмотрели заснеженную реку - нет ли где на ней свежей проруби или не затянутой льдом полыньи.
На другой день на поиски вышли Егор Рукавишников, Аграфена, Игнат Хорьков и еще несколько взрослых.
Но Василий Хомутов исчез бесследно.
Афоня почернел от горя, еле передвигал лыжи, и ребята запретили ему выезжать с ними на поиски.
Катерина бегала то к попу, то к гадалке, дома жгла лампадки и во весь голос причитала, что этот колхоз погубил ее мужа и сделал детей горемычными сиротами.
На третий день, утром, к Хомутовым заехал незнакомый мужик в оранжевом тулупе, долго крестился на угол с иконами, потом, выпросив чарку водки, сообщил Катерине, что привез ей от хозяина поклон. Он видел Василия в Пустоваловке, километров за двадцать пять отсюда; тот сидел в сельской чайной, уплетал яичницу и о чем-то толковал с мужиками.
Василий просил передать, что он жив, здоров, но домой вернется еще не скоро - надо ему побродить по округе, поговорить с людьми.
Катерина решила, что муж, перепугавшись неизвестной артельной жизни, совсем рехнулся и сбежал из дому. Она принялась собираться в Пустоваловку.
- Уж я его разыщу... пропишу ему яишенку, чай с сахаром! - грозила она.
- Мама, а давай я съезжу, - предложил Афоня. - Дома же у тебя скотина, Никитка...
Мать подумала и согласилась, посоветовав сыну прихватить с собой для смелости кого-нибудь из приятелей.
Афоня вспомнил про Шурку и Степу - кого из них взять? Шурка, как и Афоня, никуда не выезжал из деревни, а Степа - парень бывалый, тертый калач.
И Афоня пригласил Степу. Тот не колебался ни минуты. Да и Матвей Петрович согласился, что Афоне нужен провожатый.
Шурка уступил Степе свои валенки, Нюшка незаметно сунула ему в карман теплые варежки, Катерина дала ребятам немного денег и строго наказала хоть с милиционером, но непременно доставить беглого отца домой.
Распрощавшись со всеми, Афоня и Степа тронулись в путь.
Идти было легко. Метель утихла еще накануне, в лицо светило невысокое зимнее солнце, и мороз вел себя совсем сносно: не кусал щек и ушей, не забирался нахально в рукава и за спину.
Накатанная, вощеная дорога с черными вешками по сторонам поднималась с увала на увал, поворачивала вправо и влево, и каждый раз перед ребятами что-нибудь открывалось.
Вот неоглядное снежное поле, кое-где пропоротое бурыми веточками бурьяна и острыми кинжальчиками осоки. Через поле бежит чистая, белая лыжня, а по обеим сторонам ее - ровные, круглые лунки пробитого палками снега; по такой лыжне только бы скользить да скользить...
Уходит вдаль многоярусная изгородь из черных длинных слег, и кажется, что на снегу кто-то отпечатал нотные линейки. Одиноко стоит на равнине рыжий стожок сена; прикрытый пышной соболиной шапкой. За излучиной дороги чернеет частый ольшаник, а перед ним словно застланная лебяжьим пухом лощина, кое-где тронутая сизо-зелеными проплешинами. Подойдешь ближе и видишь, что в проплешинах струится вода и от нее курится парок - речушка все еще не хочет сдаваться морозам.
Все это знакомо, видано сотни раз, но в пути почему-то кажется ребятам новым и привлекательным.
Или вот лес по сторонам дороги. Весь он с проседью, подбит серебром и проглядывается куда лучше, чем летом. Видны сушняк, бурелом, старые пни без коры, мелкие оголенные кустики. Стволы осин нежно-фисташкового цвета, березы без своего летнего наряда кажутся тоньше и легче, и только ели, отягощенные лапами голубого снега, как всегда зимой, стоят картинно-нарядные, величавые.
Нет, шагать по зимней дороге было куда как интересно! Вот только иногда мешали встречные подводы. Пропуская их, Степа и Афоня сходили с дороги и по пояс проваливались в глубокий, рыхлый снег. Приходилось снимать валенки, выбивать из них снег и перематывать на ногах портянки. Потом Степа захромал - Шуркины валенки оказались малы и натерли ногу.
В сумерки мальчишки добрались до большого села Пустоваловки. Отыскали сельскую чайную и принялись расспрашивать продавца о Василии Хомутове: высокий такой, плечистый, с черной бородой, в мохнатой бараньей шапке.
- В шапке, говорите? С бородой? - переспросил продавец. - Кажется, сиживал такой чудак. На чай налегал крепко...
- Чай он любит! - обрадовался Афоня. - В жару ведерный самовар выпивает.
- Тогда он самый! Все с мужиками спорил. О нашем колхозе их допытывал: что да как. Потом по хозяйству ходил, примеривался ко всему.
- Это батя мой, - окончательно уверился Афоня. - Где он сейчас?
- Собирался в Дубняки податься.
- В Дубняки?! - обрадовался Степа.
- "Я, говорит, не я буду, а в Дубняках побываю". Это верст за сорок отсюда, - пояснил продавец.
- И зачем ему в такую даль переть! - пожаловался Афоня приятелю. - Мать и без того ругается. Теперь вот шлепай за ним. А ты еще ногу натер...
- Это же здорово! - Степа потряс Афоню за плечи. - Помнишь, Георгий Ильич про Дубняки отцу рассказывал и цифры всякие приводил? Помнишь? Давно бы дяде Васе в Дубняки сходить надо.
- Ну, и сходит, - махнул рукой Афоня, - пощупает, понюхает. А потом опять в берлогу да лапу сосать. Знаю я своего батю!
- А ты тоже хорош... Хомутов-второй! - упрекнул его Степа.
- Уж какой есть! - буркнул Афоня.
Немного досадуя друг на друга, мальчишки почти без сна провели ночь в чайной, а утром отправились дальше.
В деревнях, что встречались по пути, они старались узнать, не пил ли у кого чай высокий бородатый мужчина в бараньей шапке. И люди нередко подтверждали, что действительно такой мужчина у них чаевничал и все расспрашивал дорогу на Дубняки.
"Правильно идем, по следу", - думал Степа, и у него сжималось сердце. Ведь скоро Дубняки, которые ему никогда не забыть!