- Говори мне! А кто задачи для тебя решает, изложения пишет? Третьего дня Степка так запутался, что вместо своей твою тетрадку учителю подсунул. А тот возьми да объяви: "Ветлугина Нюша, к доске". Весь класс как грохнет. Семка Уклейкин от смеха даже икать начал.
- Ну и дурак! - сердито бросила Нюшка.
- Уклейкин-то?.. Есть малость.
- Ты дурак!
Шурка опешил:
- Ох, Нюшка, и горазда же ты ругаться! Как тебя Степка только выносит...
- Погодите вы! - шикнул на них Ваня Селиверстов. - Стонет кто-то.
Ребята прислушались. Откуда-то из-за кустов действительно доносился приглушенный, слабый стон. Вскоре он замер, потом вновь повторился.
- Может, заболел кто? - поднимаясь, шепнула Нюшка. - Или замерзает? Пошли посмотрим...
Ваня велел девочке сидеть около мешков, а сам вместе с Шуркой направился в ту сторону, откуда слышался стон. Нюшка осталась одна.
Прошло несколько минут, и за кустами вновь жалобно застонали, но теперь уж совсем в другой стороне. Нюшка крикнула Ване и Шурке, что они не туда пошли, но ребята были уже далеко и не расслышали ее. Тогда девочка, сгорая от любопытства, сама полезла за кусты. Стон повторился еще раз, но опять-таки довольно далеко от нее.
Так Нюшка и перебегала от куста к кусту, пока не догадалась, что ее кто-то дурачит. Она плюнула и вернулась обратно. Каковы же были ее удивление и испуг, когда она не обнаружила около поваленной сосны мешков с запасными частями!
На крик Нюшки примчались ребята. Ваня только за голову схватился: что-то теперь скажут дядя Егор и Матвей Петрович?
Шурка набросился на Нюшку с упреками: как она смогла отойти от мешков? Да и вообще, когда девчонки лезут не в свое дело, жди какой-нибудь беды.
В другой раз Нюшка нашлась бы что ответить на такие нахальные слова, но сейчас, чувствуя свою вину, она только зашмыгала носом:
- Ладно... Сама дяде Егору признаюсь. И пусть меня...
- Все мы хороши! - сердито перебил ее Ваня. - Развесили уши, попались на крючок... Пошли лучше мешки искать.
Ребята долго ходили по Замызганкам, шарили в кустах, но все было безуспешно.
Мрачные, злые, направились они в Кольцовку. В темноте показалось здание школы.
- А знаете что! - горячо зашептала Нюшка. - Давайте все же ребят поднимем. Да побольше. Всю местность прочешем... Найдем мешки, должны найти!
Ваня согласился - иного выхода не было, - и ребята повернули к общежитию.
В это время из стога сена, что стоял в ложбине около реки, осторожно выбрались трое - Фома-Ерема, Филька и Уклейкин. Они прислушались и, убедившись, что кругом все спокойно, вполголоса заговорили.
- Ну, Семка, и ловко же ты стонать умеешь! - фыркнул Филька. - Зараз артельщиков подсидели. Теперь уж они не покатаются на своем тракторе - кишка тонка!
- Отец говорит, теперь всегда так будет, - сказал Фома-Ерема. - Все в тартарары полетит у этих колхозников. Сено будет гореть, скот дохнуть, зерно пропадать... Раз руку на нас занесли, пусть и сами пощады не просят!
Он обвел глазами темнеющие за рекой овины, сараи, ометы соломы, словно прицеливался, что бы еще такое сотворить напоследок, потом ткнул кулаком в стог сена:
- Это чье? Артельное, нет?
- Хватит тебе! - испугался Филька, угадывая мысли Фомы-Еремы. - Еще влопаемся. Давай следы заметать. - И он спросил, куда девать мешки с запасными частями.
- А пусть Семка забирает, - расщедрился Фома-Ерема. - Чем не чаевые! Хочет - меняет, хочет - продает.
- Спасибочки! - заартачился Уклейкин. - Чтобы меня сцапали за эти железки? Сами лопайте! А мне выдавай, что обещано.
- За нами не пропадет, - успокоил Филька и предложил утопить мешки в реке.
На другой день Степа, Шурка и Нюшка подняли по сигналу тревоги всех "артельщиков" и вывели их на поиски пропавших запасных частей.
По твердому насту ребята обошли Замызганки, обшарили все овраги, овины, просмотрели ометы соломы и стога сена - мешков нигде не было.
Поиски продолжались и на другой день, и на третий...
Нюшка извелась, ходила виноватая, жалкая, стараясь не глядеть ребятам в глаза.
Только на четвертый день, бродя по замерзшей реке, Афоня и Степа наткнулись на прорубь во льду, и их осенила догадка. Они пошарили в проруби багром и достали со дна реки два тяжелых, громыхающих металлом мешка.
СЛЕД ПОТЕРЯЛИ...
Через три дня чуть свет Шурка прибежал в общежитие и, разбудив Степу, сообщил ему новость: сегодня ночью исчезли из Кольцовки Еремины.
Они угнали своих коров, лошадей, вывезли все добро из сундуков, хлеб из амбара, и сейчас на ереминском доме висит тяжелый замок, а у крыльца на цепи бродит лютый Полкан и никого не подпускает к дому.
Отец Шурки, Матвей Петрович и еще несколько колхозников оседлали лошадей и верхами поехали догонять Ереминых.
- Драпанули, значит! - обрадовался Степа. - Туда им и дорога. Другим мешать не будут.
- А это видал? - Шурка достал из-за пазухи листок бумаги. - Послание нам... У себя на крыльце нашел.
"Степке Ковшову и всем его собакам-ищейкам, - прочел Степа. - Живите да оглядывайтесь! Мы еще встретимся на узкой дорожке и за все посчитаемся!"
Подписи под запиской не было, но Шурка принялся уверять, что почерк с такими загогулинами может быть только у Фомы-Еремы.
- Ну как, дрожишь? - осведомился он. - Страшно?
- Дрожу - печку не натопили, - усмехнулся Степа, натягивая рубаху. - А так вроде ничего.
- А знаешь что? - предложил Шурка. - Возьмем лошадей на конюшне - и тоже в погоню. Посмотрим, как Ереминых захватят. Да еще Фоме-Ереме накостыляем, чтобы не грозился.
Мальчишки недолго думая направились на конюшню, но Илья Ефимович резонно заявил, что без разрешения председателя он коней не даст, тем более несовершеннолетним школярам.
Не поддержала ребят и Аграфена.
Пришлось Шурке и Степе отправиться на занятия.
Весь день поглядывали они в школьные окна, поджидая, когда же вернутся из погони колхозники.
Те приехали только к вечеру. Впереди всадников двигалось двое саней, груженных пятью тушами убитых коров и телок, а за ними, сгорбившись, шел Никита Еремин с женой и дочерью. Но Фомы-Еремы и его старшего брата Оськи среди них не было.
Оказалось, что, когда погоня стала настигать ереминский обоз, Оська пострелял из обреза всех коров и телок, потом вместе с Фомой-Еремой они выпрягли из саней лошадей и, вскочив на них, скрылись в лесу. Старика Еремина колхозники застали около мертвых коров в неутешном горе. Он проклинал душегуба-сына и требовал, чтобы того поскорее нагнали. Тут же выяснилось, что сани были набиты разным домашним скарбом, но в них не было ни одного мешка семенного зерна.
- Нечего мне увозить было. Все на заготовку сдал до зернышка. Хоть верьте, хоть нет, - упрямо твердил Еремин.
А еще через несколько дней в Кольцовке началось раскулачивание. Кулацкие хозяйства были выселены из деревни. У них отобрали лошадей, коров, запасы зерна, сельскохозяйственный инвентарь, машины и все эта передали молодому колхозу.
Выселили из деревни и Никиту Еремина. Перед отправкой в район он ходил по избам без шапки, всклокоченный, в шубе нараспашку, падал перед мужиками на колени и слезно умолял простить его прегрешения... Вот жил он, Никита Еремин, карабкался вверх, как глупая букашка по травинке, а подул ураган - и он сброшен вниз, втоптан в грязь, и даже собственные сыновья бросили его на произвол судьбы.
Еремин все пытался повидать Илью Ефимовича, лез к нему в избу, но Ковшов упорно отсиживался во второй половине дома. Все эти дни он жил в тревожном ожидании, что гроза может разразиться и над ним. И только через Фильку Ковшов решил сообщить Еремину, что его хлеб скрыт в надежном месте.
Наконец раскулачивание закончилось, деревня приутихла, и Илья Ефимович облегченно вздохнул - грозу пронесло.
Но сегодня, вернувшись из школы, Филька передал отцу, что директор школы просит его вечером зайти к нему на квартиру. ,
"Опять дела да наказы..." - чуть было не сказал Илья Ефимович, но, покосившись на сына, сдержался.
- Попозже велел зайти, - повторил Филька. - И чтобы не очень приметно...
- Времени хватит - схожу! - недовольно буркнул отец.
Поужинав, он вместе с Аграфеной задал коням корму, переждал еще немного и часам к десяти вечера отправился к школе.
После того как Савин перестал заходить в дом к Ковшовым, Илья Ефимович даже обрадовался: меньше будет беспокойства, тревожных разговоров, всяких неожиданных поручений.
Но Савин не забыл Илью Ефимовича. Он то приглашал его к себе на квартиру, то передавал с Филькой записки, то присылал школьного сторожа.
Задания и поручения росли с каждым днем. Особенно ошеломило Ковшова последнее поручение- поддержать на собрании Василия Хомутова и записаться самому в члены артели. Сначала Илья Ефимович наотрез отказался от этого: лучше он бросит все хозяйство и уедет в город, чем станет работать бок о бок со всякой голытьбой, вроде Груньки Ветлугиной и Егора Рукавишникова.
Илья Ефимович до сих пор помнит тот вечер, когда об этом зашел разговор. Савин кричал на него, топал ногами. Он доказывал, что хотя Ковшов и считается умным человеком, но сейчас действует глупо, опрометчиво, под стать Еремину и Шмелеву. Бежать в город Илье Ефимовичу уже поздно; скорее всего, он попадет под раскулачивание, лишится всего своего добра, и его, помимо воли, выселят из деревни. Выход остается только один - сделать искусный ход и вместе со всеми пойти в колхоз.
Осторожненько напомнил Савин и о спрятанных мешках с хлебом: достаточно ему, директору, сказать хоть одно слово, и Ковшову явно не поздоровится.
Схватившись за голову, Илья Ефимович, в свою очередь, закричал, что директор вьет из него веревки, превратил в своего подчиненного, но в конце концов вынужден был согласиться.
- Вот и договорились! - улыбнулся Савин. - Значит, так на собрании и скажете - умненько, душевно...
А после вступления Ковшова в колхоз произошли еще более неожиданные вещи.
На собрании членов артели, когда зашла речь об обобществлении лошадей, Савин предложил занять двор Ковшова, а самого Илью Ефимовича, как человека грамотного и хозяйственного, назначить старшим конюхом. Директора школы поддержали Игнат Хорьков и Василий Хомутов: "Послужи обществу, Ефимыч... Ты в конях толк понимаешь".
Пораженный, Ковшов начал отказываться, но, поймав сверлящий взгляд маленьких свинцовых глаз директора, махнул рукой: "Раз общество просит - уважу!"
"И зачем я ему снова понадобился? - раздумывал сейчас Илья Ефимович, шагая вдоль улицы. - Неужто Савин что-нибудь новенькое придумал? Может быть, еще лошадей голодом морить заставит или сапом заразить. С него станется... Школой заведует, детей учит, а сам, как матерый волчище, вцепится в горло - не оторвешь. И откуда только такой забежал в Кольцовку?.."
Клейкий пот выступил у Ильи Ефимовича на спине. Он остановился, расстегнул верхний крючок дубленой шубы. А может, не ходить к директору? Это ведь верная гибель, если он, Ковшов, начнет пакостить на конюшне. За ним и так во все глаза смотрят. Недаром председатель артели приставил к нему вторым конюхом Аграфену.
Да еще эти чертенята-ребятишки, Степкины ищейки, следят за каждым его шагом. И как только ему удалось переправить ереминский хлеб и ни на кого не нарваться! Прямо повезло! Да и Филька молодец, научился на карауле стоять. Надо будет ему обновку справить, побаловать парня...
Илья Ефимович воровато оглянулся - нет, сегодня, кажется, никто за ним не смотрит.
Но что это? Мимо палисадников крадутся две фигуры. Они то остановятся в густой тени, что отбрасывают избы, то стремглав перебегают через голубую лунную прогалину и опять затаиваются.
Илья Ефимович прибавил шагу и перешел на противоположную сторону улицы. Фигуры сделали то же самое. Илья Ефимович дошел до конца деревни, где дорога поворачивала к школе, и, оглянувшись, присел за омет соломы.
Вскоре фигуры поравнялись с ометом, замедлили шаг, и Ковшов услышал их разговор.
- Куда же он подевался?
- Должно, к школе повернул, к директору... - И зачем он ходит к нему?
- Кто его знает... Раньше все Федор Иваныч к дяде заглядывал, а теперь почему-то дядя к директору бегает...
"Скажи на милость, и девчонки ищейками заделались!" - подумал Илья Ефимович, узнав по голосам Таню и Нюшку.
Первой его мыслью было нагнать девчонок, отодрать их за уши и отослать домой. Но потом мелькнуло другое...
Илья Ефимович снял шубу и вывернул ее шерстью наружу.
Таня и Нюшка, пройдя еще немного по освещенной лунным светом зимней дороге, замедлили шаг и вскоре повернули обратно.
Когда же они поравнялись с ометом соломы, в ноги им с хриплым рычанием бросился огромный лохматый зверь.
Обмерев от страха, девчонки завизжали, шарахнулись в сторону и, увязая по колено в сугробах, побежали к деревне.
И только когда они добрались до первой избы, Нюшка догадалась, что их перепугал не кто иной, как Илья Ковшов.
- А я сапог потеряла! - испуганно призналась Таня, обнаружив, что на левой ноге у нее нет валенка.
Нюшка всплеснула руками. Мало того, что подруге попадет теперь за валенок, дядя Илья, наверно, еще догадался, что они шли за ним следом.
- Ах ты, невезучая... вроде Митьки Горелова! - упрекнула Нюшка и полезла искать в снегу валенок.
Таня как цапля, поджала ногу и, растирая ее руками, осталась на дороге. Подруга долго не возвращалась. Она шла по старым следам, рылась палкой в снегу, но валенка нигде не было видно.
- Нюш, у меня нога коченеет... - позвала ее Таня.
Нюшка поняла, что с морозом шутки плохи. Она перестала копаться в снегу, сорвала с головы платок и обмотала им замерзшую ногу подруги.
- Бежим в общежитие... тут близко.
Вскоре девчонки были в теплом, натопленном общежитии. Степа первый бросился навстречу сестренке:
- Кто тебя?
- Потом, потом... Неси снегу! - приказала Нюшка.
Сгорая от любопытства, интернатцы обступили девчонок и забросали вопросами. Любопытно было знать, от кого это Таня так улепетывала, что потеряла валенок.
Никому ничего не объясняя, Нюшка усадила Таню и до красноты растерла ей ногу. Только после этого, отведя Степу в сторону, она вполголоса рассказала ему, при каких обстоятельствах Таня потеряла валенок.
- А куда Ворон пошел? - спросил Степа.
- Не знаю... Мы его след потеряли...
- Тогда вот что... - подумав, распорядился Степа. - Возьми Афоню и иди с ним искать валенок. А я побуду у школы...
ВО ФЛИГЕЛЕ
Перепугав Таню и Нюшку, Илья Ефимович обогнул кругом школу и отыскал калитку, ведущую в сад. Привычным движением он нажал щеколду, прошел мимо заснеженных деревьев и цветочных клумб к флигелю и как дятел постучал в боковое окно.
Вскоре на крыльце показался Савин.
- Поздновато, Ковшов! Ждать себя заставляете, - заметил он, вводя Илью Ефимовича в полутемную комнату.
- Так дела же, Федор Иванович, обуза! - пожаловался Илья Ефимович. - Двадцать пять коней во дворе. А я как-никак старший конюх... по вашей милости.
Савин, казалось, не заметил недовольного тона Ковшова.
- Обуза обузой, а от ночной работы не отказались... ереминский хлеб-то прибрали.
- Зачем же добру пропадать...
- Жадность одолевает... Опасную игру ведете, - холодно заметил Савин.
- И верно, опасную, - вздохнул Илья Ефимович. - Знаете, почему я еще задержался? Ребятишки по пятам ходят. Степка, как видно, целую компанию сколотил. - И он рассказал о встрече с Таней и Нюшкой.
- А они, случайно, за вами не увязались? - встревоженно спросил Савин, внимательно выслушав Ковшова.
- Да нет... Я их здорово припугнул... Убежали, - усмехнулся Илья Ефимович. - А вообще долго ли до беды... От этого колониста жизни не стало. Зря вы осенью тогда из школы его не убрали. Очень уж момент был подходящий.
Через окно Савин посмотрел в сад, залитый лунным светом. Как будто здесь все тихо и спокойно. Тянутся черные тени от деревьев, мерцает снег, к окну прильнули раскидистые ветви яблони.
Савин кивнул на вешалку, на которой висело несколько шуб и полушубков:
- Раздевайтесь!
- А что, разве надолго? - немного опешив, спросил Илья Ефимович.
- Сколько нужно, столько и задержитесь.
Савин провел его в соседнюю комнату.
Здесь было светло, с потолка свисала лампа-"молния", на полу лежала огромная медвежья шкура.
У стен, на венских стульях, поджав ноги, чтобы не наступать на шкуру валенками, сидели шесть или семь мужиков. Илья Ефимович почти всех узнал с первого взгляда. Кто был из Больших Вязем, кто из Торбеева, кто из Заречья.
- Надеюсь, вы знакомы! - Савин кивнул мужикам на Ковшова. - Садись, Илья Ефимович, послушай...
Ковшов осторожно присел на краешек стула.
- Так продолжим наш разговор, дорогие гости, - заговорил Савин, подходя к столу. - То, что вы раньше делали - всячески удерживали крестьян от вступления в колхозы, - было правильно. Но времена меняются. Как ни говорите, а мужик тронулся с насиженного места. Удержать его сейчас уже невозможно. А потому надо быть ловчее. Идите в колхоз вместе со всеми, не плетитесь в хвосте. Вступайте сами в артель и зовите туда других. Да что там - зовите!.. Сейчас кричат о сплошной коллективизации. Вот вы в лад и подыгрывайте. Пустите слушок: кто не запишется в артель, будет раскулачен. Припугните мужиков выселением из деревни, Сибирью...
- Чудно́ говорите, Федор Иваныч! - сумрачно перебил его большеголовый, горбоносый мужик из Торбеева. - Нам эти колхозы как кость поперек горла, а вы нас туда же заталкиваете... А зачем, спрашивается? Для мебели, что ли, для виду?
- Наоборот, Сидор Карпыч, - обернулся к нему Савин. - Вы в колхозах первыми людьми должны стать. Пробирайтесь в члены правления, в завхозы, в бригадиры, занимайте, как они говорят, командные посты. А там поворачивайте хозяйство, как вам будет угодно. - Савин кивнул на Ковшова. - Берите пример с Ильи Ефимовича. В артели без году неделя, а уже старший конюх, ведает всем колхозным тяглом.
- Навалилось на мою шею это тягло, - пожаловался Ковшов, - разорваться впору! Хоть бы пооколевала половина конюшни...
- Ничего, привыкайте, нужно это, - перебил его Савин. - И не вздумайте пока лошадей морить. Ухаживайте за ними по совести, чтобы люди вам поверили. А там... все в ваших руках.
- Федор Иваныч, гляньте сюда, - вполголоса позвал Савина горбоносый мужик из Торбеева, сидевший ближе всех к окну. - Кто-то снаружи вроде скребется...
Савин обернулся.
За окном, царапая верхнее стекло рамы, слегка покачивалась яблоневая ветка. Савин прижался к темному холодному стеклу, прикрыл глаза ладонями, чтобы свет лампы не отражался в окне, и вперил взгляд в ночную темноту. И тут совсем близко от себя он увидел настороженные, неморгающие глаза и приплюснутый к стеклу мальчишеский нос.
"Ковшов! Колонист!" - мелькнуло у Савина.
На какое-то мгновение взгляды их скрестились, потом глаза за окном исчезли, что-то глухо треснуло, и ветка закачалась быстрее. Затем все стихло.
Колючий холодок пробежал по спине Савина. В кои веки он собрал у себя на квартире "гостей", и этот мальчишка успел уже все высмотреть. И что ему надо, молодому Ковшову?