- Остальные отступники все больше женский персонал, - пояснил председатель, - вдовы да многодетные матери. И мы тут на правлении так подумали: коли артель им не по нраву, могут свободно отписаться. Препятствий чинить не будем. Нарежем им землю, вернем инвентарь, скотину. Нехай богатеют, пускай живут вольными хлебопашцами. На собрании воцарилась тишина.
Нюша заметила, как женщины-отступницы, сидевшие все вместе в углу, растерянно поежились и стали оглядываться по сторонам, отыскивая глазами Горелова и Осьмухина. Тихон Кузьмич, дымя цигаркой, сидел у порога, а Осьмухина нигде не было.
- Это как же так? - недоумевая, заговорила Дарья Карпухина. - Горелов с Осьмухиным первые же заводилы были. "Уходите, бабы, отписывайтесь..." А теперь, выходит, они остаются, а нас из артели вытуривают! Тихон Кузьмич, чего молчишь? Чего к порогу прилепился? Не ты ли нам заявления диктовал? И даже чистой бумажкой оделил - только пишите! Заботник! А теперь в кусты полез...
Одна за другой женщины поднимались с места и изобличали Горелова и Осьмухина.
Пришлось Тихону Кузьмичу подняться и объяснить собранию, что на него, как видно, нашло затмение, но теперь, все обдумав, он понял свою ошибку и просит оставить его в артели.
- Граждане! Бабоньки! - закричала вдруг Дарья Карпухина. - Они же нас предали, уговаривальщики эти самые! Заманули и бросили! Сами остаются, а нас по их милости из артели гонят. А мы вот несогласные!.. Несогласные, и все тут!
- Раз несогласны - так оставайтесь! - предложил Василий Силыч. - Только больше ветру не кланяйтесь да под чужую диктовку не живите.
Покричав еще немного на Горелова, женщины взяли свои заявления обратно, и на этом собрание закончилось.
СТАРШИЙ КОНЮХ
Горелов остался в колхозе, но на конюшне по-прежнему работал спустя рукава.
Он часами просиживал в колхозной чайной, болтал с дружками, заглядывал в лавку сельпо, в правление колхоза и только к полудню добирался до конюшни.
Все лошади были уже разобраны на работу, и Горелов, натаскав в дежурку сена, заваливался спать.
Здесь его обычно и находила Аграфена.
- Ох, Тиша, - вздыхала она. - И что ты за хозяин на конюшне. Насмешка одна. Прогонят тебя в три шеи.
- Я за место не держусь, - отвечал Горелов. - Могу хоть сейчас дела сдать.
- Отстрани ты его, Силыч, - попросила как-то раз Аграфена председателя. - Ну какой он конюх?.. Видимость одна.
- Это так... пустое место, - согласился Василий Силыч. - А где ж ему замену найдешь, когда все люди в расходе... Да и охотников нет за таких одров отвечать, как наши. - Он задумчиво покрутил головой, по привычке пощипал мохнатую шапку и пообещал: - Поищем, конечно, нового конюха, постараемся. Ну и вы тоже на него воздействуйте... А то у Горелова что ни день - разгуляй да запивоны. Куда это годится? Вы, мать с дочерью, - женский актив, можно сказать, а мужика от самогонки отвадить не можете.
- Отвадишь его, бочку бездонную, - махнула рукой Аграфена. - Пусть сначала сельсовет шинкарок прижмет да самогонщиков.
Время шло, Горелов продолжал числиться конюхом, по ухаживать за конями приходилось больше Аграфене.
- Пойдем, Нюша, накормим лошадей, - обычно просила она дочь. - Не околевать же им из-за нашего бедолаги...
- Домашний срам прикрываешь, - выходила из себя Нюшка. - Да я бы на твоем месте...
- Что делать, дочка? Кто знал, что все так обернется, - вздыхала Аграфена, и Нюша, охваченная жалостью к матери, отправлялась с ней на конюшню.
С кормами становилось все хуже и хуже. Скрепя сердце Василий Силыч распорядился пустить в ход последние запасы сена, которые приберегались к весне.
Аграфена несколько раз напоминала Тихону, что надо съездить за сеном, но тот почему-то не спешил.
- Успеется. Продержимся еще немного и на соломе.
Наконец Аграфена не выдержала, снарядила двое розвальней и вместе с Нюшкой, Ленькой и Зойкой Карпухиной отправилась на Малые лужки, где еще с лета был сметан стог сена.
Они проехали километра три лесной дорогой, пересекли вырубку и выбрались на заснеженную луговину, поросшую молодым дубняком.
Поодаль, у раскидистой елки, высился стог сена и около него стояла подвода и сновали какие-то люди.
- Это еще что за новость такая? - нахмурилась Аграфена. - Не ими кошено, не ими стожено, а понаехали...
- Мама, а ведь это зареченские, - вглядевшись в людей, узнала Нюшка.
Подъехав ближе, Аграфена вылезла из саней и подошла к стогу. И верно, здесь хозяйничали зареченские.
Взобравшись на самый верх стога, дюжая, носатая женщина сбрасывала оттуда сено вниз. Тощий, с взъерошенной бородой старик, кряхтя, поддевал его острозубыми деревянными вилами и укладывал на розвальни. На возу утаптывала сено глазастая девка в рыжей шубе. В стороне стояла вторая подвода.
Аграфена узнала дюжую женщину сразу - это была зареченская знахарка и шинкарка Спиридониха.
- Вы что ж, соседушки? - спросила Аграфена. - Среди бела дня и такое непотребство затеяли!
- Что там "непотребство"! - выскочила вперед Нюша. - Прямо сказать - воровство!
- Ну, ты! - прикрикнул на нее старик. - Прищеми язычок-то. Мы сеном законно пользуемся. За него с лихвой уплачено, по красной цене.
- Как - уплачено? Кому? - насторожилась Аграфена.
- Кому следует, тому и уплачено... - замялся старик.
- Нет, вы уж начистоту говорите, - допытывалась Аграфена. - Кто вам наше артельное сено запродал?
- Что ты к нему прицепилась, как репей: кто да кто? - раздраженно заговорила со стога Спиридониха. - Начальство ваше запродало... старший конюх Горелов. "У нас, говорит, сена в избытке, до этого стожка и руки не дойдут". Вот мы у него два воза и выторговали...
- Мама, - задохнувшись, шепнула Нюшка. - Что ж это?.. Позорище-то какой...
Лицо у Аграфены передернулось, губы побелели.
- Ну вот что... соседушки, - глухо выдавила она. - Давайте-ка по-хорошему разойдемся. Конюх вам сена не продавал, а вы его не покупали. И поезжайте, откуда приехали...
- Еще чего! - насмешливо сказала Спиридониха. - Мы не чужое берем - свое, купленное. Если надо, у нас и свидетели найдутся. Ермолай, да шугани ты их вилами!.. - приказала она старику.
- А ну, кому сказано! - выкрикнула Нюшка. - Уезжайте отсюда!
Она вдруг схватила хворостину и, подбежав к лошади, ударила ее по спине. Лошадь резко рванула вперед, и навьюченное на сани, но еще не увязанное веревками сено свалилось на снег. Девка в рыжей шубе вместе с сеном полетела вниз.
Старик бросился догонять подводу.
Спиридониха с воинственным воплем сползла со стога и, схватив вилы, нацелила их в Аграфену и девчат.
- Не подходи! Сбру́шу! - и, потеснив их назад, крикнула старику, чтобы тот вернул подводу обратно.
Аграфена принялась уговаривать Спиридониху не забирать сено. Горелов завтра же вернет ей должок, а сено им в колхозе и самим нужно до зарезу.
- Ага, за муженька хлопочешь, - ухмыльнулась Спиридониха. - Ну уж нет, с твоего Горелова-Погорелова взятки гладки. И мы без своего сена не уедем.
Старик наконец догнал лошадь, взял ее под уздцы, подвел к стогу сена и заново принялся навьючивать розвальни сеном. Спиридониха стала ему помогать. Девка в рыжей шубе полезла на воз.
- Прямо разбой какой-то! Хоть караул кричи, - всплеснула Аграфена руками и, бросившись к лошади, потянула ее за повод. - А все равно не допустим!..
Спиридониха резко обернулась и толкнула Аграфену деревянными вилами в грудь.
В тот же миг раздался пронзительный мальчишечий крик:
- Не смейте мамку!..
И в лицо Спиридонихе ударился снежный комок. Женщина ахнула, выронила вилы и прикрыла лицо варежкой.
- Так, Ленька, гвозди их!.. - вскрикнула Нюшка и, слепив тугой снежный шарик, она ловко запустила его в старика. - Зойка, пали! Чего с ними церемониться?
И начался обстрел.
Снежки, маленькие и большие, тугие и рыхлые, летели к стогу со всех сторон. Старик, получив несколько внушительных ударов в грудь, спрятался за сани. Девка в рыжей шубе, у которой уже пылало от снежка ухо, спрыгнула с воза. Спиридониха, потрясая вилами и свирепо ругаясь, помчалась за Ленькой, но тот был неуловим, осыпал ее снежками и только хохотал от восторга:
- По захватчикам огонь! Залпом пли!..
Улучив удобный момент, Нюшка снова хлестнула лошадь, и та затрусила прочь от стога.
- Да уйми ты своих золоторотцев! - набросилась Спиридониха на Аграфену. - Не то вилами поколю...
- Добром же просили - уезжайте.
И зареченским пришлось отступить. Взяв вилы, они сели в розвальни и скрылись в перелеске.
- Ну и лихой вы народ! - покачала головой Аграфена, оглядывая раскрасневшихся девчат и Леньку. - До побоища дошли!
- Им бы еще и не так надо... - сказала Нюшка. - Живоглоты...
- А мы по-честному воевали, - засмеялся Ленька, - трое на трое...
Аграфена с девчатами навьючили розвальни сеном и к полудню доставили к конюшие.
О Горелове мать с дочерью не обмолвились ни словом.
Возвращаясь с конюшни домой, Нюша с Ленькой встретили при въезде в деревню подводу. По талой рыхлой дороге пегая лошадь тащила возок с резным передком.
Повод развязался, вожжи волочились по грязному снегу; лошадь то и дело замедляла шаг, вытягивала шею и мягкими губами подбирала с обочины дороги редкие сенины.
"А ведь это Пегая с нашей конюшни... И возок наш, председательский, - узнала Нюшка. - А где же возница?"
Вместе с Ленькой она подбежала к подводе и заглянула в возок.
На соломе, лицом вверх, раскинув руки и приоткрыв рот, с сочным храпом спал Горелов. От него попахивало вином.
- Опять нализался, - плачущим голосом сказал Ленька и принялся трясти отчима за плечо.
Горелов замычал, зачмокал и, повернувшись на бок, продолжал храпеть.
Глаза у Нюшки потемнели, сузились. Ленька вопросительно смотрел на сестру - не побрызгать ли на пьяного холодней водой.
- Оставь его! - сказала Нюша и огляделась по сторонам.
У правления толпились колхозники, у колодца судачили женщины, посредине улицы, у большой лужи талой воды, мальчишки брызгались водой.
Нюша вдруг взяла Пегую под уздцы и потянула к луже. Завела лошадь по колено в воду, выпрягла из возка и, подобрав вожжи, повела ее к конюшне.
Горелов, пригреваемый солнцем, продолжал безмятежно спать в возке на соломе. Вскоре около лужи начали собираться колхозники. Узнав председательский выездной возок, они принялись гадать, как он мог сюда попасть.
Но потом, когда увидели в возке Горелова, все стало понятным. Раздался смех, веселые восклицания:
- Эге! Да ведь это наш старший конюх храпака задает!
- По медицине живет человек! Выпил, закусил, а теперь сон на свежем воздухе...
- Эй, Кузьмич, проснись! Полдничать время!
- Да его теперь набатом не разбудишь!
Кто-то из женщин побрызгал на храпящего конюха холодной водой. Горелов наконец открыл глаза, очумело выскочил из возка и оказался по колено в воде.
Смех на берегу стал еще громче.
Сконфуженно озираясь по сторонам, Горелов пересек лужу и направился к дому.
- Вот это старший конюх! - вновь раздались иронические замечания. - Дошел до ручки...
- И чего только правление терпит!
В сумерки, вернувшись домой, Нюшка сообщила отчиму, что его вызывают на заседание правления.
- Это еще зачем? - насторожился Горелов.
- Там узнаешь... Соскучились, видать, по тебе...
- Можно и показаться, коли соскучились, - ухмыльнулся Горелов, не спеша собрался и ушел.
Аграфена, втянув голову в плечи, сидела у печки.
Что ж это такое? - раздумывала она. Ввела в дом мужа, надеялась, что он станет ей опорой, помощником, кормильцем, а в доме ни складу ни ладу. Ребята сторонятся отчима, смотрят на него дичками, а Нюшка, так та вроде войну объявила Тихону.
- Что с ним будет, с Тишей-то? - тихо спросила Аграфена.
- Снимают его наконец с конюхов...
Аграфена пристально посмотрела на дочь.
- Так это ты постаралась... в лужу его завезла?
- Откуда ты знаешь?
- Бабы сказывали.
Нюша кивнула головой.
- Зачем это, дочка? - У матери на глазах показались слезы. - Как мы теперь жить-то будем?
- Да разве это жизнь! - вырвалось у Нюши. - Все на нас пальцем показывают. Ветлугины конюшню развалили... колхоз в убыток ввели... - Она села рядом с матерью, заглянула ей в глаза. - Берись ты за эту конюшню... Ты же совестливая, работящая, все можешь. Помнишь, как ты коней отстаивала, когда мужики хотели их по домам развести. Целую осаду выдержала. Ты и сейчас вроде как старший конюх. Вот пусть тебя правление по всей форме и назначит...
- Окстись, Нюшка, чего ты болтаешь! Женское ли это дело за лошадьми ходить?
- Твое это дело, твое. Я так и сказала на правлении: "Назначайте маму старшим конюхом... Она согласная". А мы тебе помогать будем... Всей ячейкой.
В избу вошла запыхавшаяся Дарья Карпухина:
- Аграфена! Тебя в правление кличут.
Аграфена растерянно посмотрела на дочь.
- Иди, мама, зовут же... - просительно сказала Нюша.
Аграфена помялась, вздохнула раз-другой, покосилась на дочь, потом накинула полушубок и отправилась вслед за Карпухиной в правление.
А минут через сорок, с грохотом опрокинув что-то в сенях, в избу ввалился Горелов. Под руку его поддерживала Матрена Осьмухина:
- Входи, братец, входи. Через порожек не оступись, высоконько тут...
- Уже оступился... брякнулся. - Горелов тяжело присел у стола и, размахивая рукой, принялся пьяно декламировать: - Лежу повержен в прах, растоптан, уничтожен... - Он заметил выглянувшую из-за перегородки Нюшку. - А, дочка разлюбезная!.. Подсидела-таки отчима, дала зацепочку правленцам. Сняли меня с работы - радуйся и веселися.
- Давно бы пора, - буркнула Нюша. - Просись теперь в полевую бригаду - тебе это сподручнее будет.
- Нет уж, спасибочки! Я свое в колхозе отработал. Пропади оно пропадом, это болото. Теперь я вольный казак... - Горелов обернулся к Матрене: - Ты мне, сестрица, с работенкой помоги. По торговой части куда-нибудь или на склад. У тебя же в городе везде заручка есть.
- Ох, Тихон, опасаюсь! Губит тебя это самое... - Матрена выразительно щелкнула себя по горлу.
- Зарок даю, - нахмурился Горелов. - Крепиться буду.
- Ну, ну, - покровительственно улыбнулась Матрена. - Подумаем... что-нибудь и подыщем.
- Бежишь, значит, - насмешливо спросила Нюша. - Нашкодил - и в кусты. А мать как же?
Горелов вскинул голову:
- Что - мать? Куда иголка, туда и нитка. Сначала я в город подамся. Найду работенку. Зарплата пойдет. Будут щи, будет и приварок. А потом и мать с Ленькой да Клавкой ко мне переберутся.
- Болтай больше, - усмехнулась Нюша. - Никуда мать отсюда не уедет.
- Да кто она мне - жена или нет? - заартачился Горелов.
В сенях затопали, дверь распахнулась, и на пороге показалась Аграфена. За ней - Василий Силыч.
Нюша бросилась к матери.
- Поздравь ее, Нюша, - сказал председатель. - Назначили мы твою мамашу старшим конюхом. Надеемся на нее. И на твою с комсомольцами подмогу тоже рассчитываем. - И, обратившись к Горелову, он предложил ему с завтрашнего же дня сдать конюшню Аграфене.
Пораженный Горелов поднялся из-за стола:
- Белены не объелась? Ты в уме, Груня?
Аграфена молча переглянулась с дочерью и, подойдя к Горелову ближе, твердо сказала ему:
- В трезвой, Тихон Кузьмич, и в ясной памяти. Раз уж насорил, надо кому-то и мусор выметать. Люди-то с Ветлугиных спросят...
ОЖИДАНИЕ
Работу на конюшне мать с дочерью начали с большой уборки, словно они въехали в старый запущенный дом.
Нюша собрала комсомольцев на субботник и с их помощью три дня выгребала из стойл навоз и вывозила его на поля. Потом пришлось чинить кормушки, сажать на петли незакрывающиеся ворота, разбирать хлам, что скопился около конюшни.
Нюша хоть и вспоминала свою прежнюю должность рассыльной при правлении, но не в ее привычках было тяготиться и скучать по старому. Да и новая работа пришлась ей по душе.
Вскоре Нюша уже знала клички всех лошадей, знала их особенности, повадки, причуды; одна лошадь привередлива к еде, другая - солодча и неприхотлива, третья - постоянно скалит зубы, к четвертой - не подходи сзади, может ударить копытом.
Вместе с дочерью Аграфена завела на конюшне строгие правила. Лошадей отпускали колхозникам только по нарядам председателя или бригадиров и совсем не так, как при Горелове: бери запрягай какая приглянется. Новые конюхи дотошно расспрашивали, куда колхозник едет, на какое время, какой груз везет, и только после этого решали, какую лошадь запрячь в подводу. Легкую на ногу Лиску можно направить в город, медлительного широкозадого Чернеца лучше всего использовать на вывозке бревен из рощи.
- Кумекайте, женский персонал, - посмеивались колхозники, когда Аграфена с дочерью начинали обсуждать качества лошадей. - А мы пока перекурим да вздремнем.
А еще новые конюхи взяли в привычку проверять упряжь.
- Куда у тебя дуга завалилась? - кричала Нюша на ездового. - Почему шлею под хвост не заправил? А седелка как лежит? Хочешь спину лошади сбить? - И она принималась заново перепрягать лошадь. - Ты колхозную марку не порть. Едешь мимо людей, так вроде на все пуговки застегивайся... А то еще скажут, кольцовские лошадей запрягать не умеют.
Вечером, принимая подводы, Нюша пристально осматривала каждую лошадь: не взмылена ли она, не хромает ли, не потерта ли спина.
На воротах конюшни Нюша даже повесила фанерную дощечку и на ней отмечала, кто из ездовых как относится к лошади. А потом эти фанерки передавались в правление колхоза.
- Ну и дошлый конюх эта Нюшка! Чистый тебе контролер-инспектор! - покачивали головой колхозники и старались так пройти "Нюшкин смотр", чтобы не попасть на фанерную дощечку.
Но и сами они становились требовательнее.
- А упряжь какая? А хомуты? - наступали колхозники на конюхов. - Гниль, старье... Все лезет и расползается. Какой с нас может быть спрос!
Аграфена тяжело вздыхала. Это верно - упряжь у них незавидная. Пришлось ей с дочерью раздобыть сыромятной кожи, войлока и сесть за ремонт сбруи. Но дело это оказалось непростым. Нюша узнала, что Митя Горелов когда-то работал учеником у шорника и упросила его помочь им.
- Тоже мне поручение - гнилую упряжь чинить, - фыркнул Митя, придя на другой день вместе с Уклейкиным на конюшню. - Ты бы лучше у мужиков в сараях пошарила: хорошую упряжь они попрятали, а в артель всякую заваль сбыли.
- Теперь шарить поздно, - заметила Нюша, выкладывая перед парнями перекошенные хомуты, рваные шлеи, чересседельники, уздечки.
Митя небрежно попинал их ногой, сплюнул, потом уселся на солнцепеке и принялся острым ножом нарезать из сыромятной кожи тонкие ремешки.
- Давай, Сема, работнем! - И он обратился к Нюше: - Уж только ради тебя с матерью... Ловко вы папашу моего разделали... Поделом ему.
Нюша с жалостью посмотрела на парня. С отцом он давно уже не знался - не мог простить ему ни пьянства, ни беспутной жизни, ни того, что Тихон спровадил его младшего братишку Серегу в детский дом.