Со стихами, кстати, связан один из острых подтекстов книги. В разделах "Деньги", "Любовь", "Неудачи", в новелле "Романтическая история с одним начинающим поэтом" цитируются стихи Николая Гумилева, в том числе, его знаменитый "Заблудившийся трамвай". Использование, пусть и анонимное, в середине тридцатых годов текстов расстрелянного и полузапрещенного поэта было смелым жестом, опасной игрой.
Пересказав несколько исторических анекдотов, Зощенко опять возвращается к контрасту поэзии и прозы, мечты и реальности. "Значит, что же? Значит, дело обстоит как будто неважно? Где же эта знаменитая любовь, прославленная поэтами и певцами? Где же это чувство, воспетое в дивных стихах? Неужели недоучки-поэты, рифмоплеты и любители всякой красоты и грации допустили такое возмутительное преувеличение. Что-то мы, читая историю, не находим подобных эффектных переживаний".
Современные сюжеты оказываются историями "коммерческой любви" ("Рассказ о старом дураке", "Женитьба - не напасть, как бы после не пропасть"), многоступенчатого адюльтера ("Забавное приключение"), беспричинной ревности, за которой - глубокое семейное непонимание ("Рассказ о письме и о неграмотной женщине"), в лучшем случае - "глубокой, неземной любви", которая, однако, оказывается не длиннее жизни погибшей любимой ("Рассказ про даму с цветами").
Аналогично строятся и следующие разделы - о коварстве и неудачах. Современные персонажи Зощенко оказываются столь же коварны, подозрительны, завистливы, корыстолюбивы, как их исторические предшественники, да вдобавок лишены ореола исторического величия. "Война всех против всех" идет у них не за дворцы, а за комнату в коммунальной квартире, не за миллионы, а за копейки. На кону здесь стоит уже не царство, а охапка краденых дров, чемодан или какой-нибудь стакан. "Мелкий случай из личной жизни" - новелла под таким заглавием обязательно присутствует в каждом разделе.
При сопоставлении истории и современности меняются масштабы, но суть дела, принципы, на которых строится жизнь, остаются неизменными. "Может быть, единственно научились шибче ездить по дорогам. И сами бреются. И радио понимать умеют. И стали летать под самые небеса. И вообще - техника. А так, в смысле отношения друг к другу почти все без особых перемен… А прекрасные слова насчет техники - что она улучшит отношения между людьми - не оправдались. И в этом с горечью приходится сознаться".
Однако книга все-таки - голубая.
"Этим цветом надежды, цветом, который с давних пор означает скромность, молодость и все хорошее и возвышенное, этим цветом неба, в котором летают голуби и аэропланы, цветом неба, которое расстилается над нами, мы называем нашу смешную и отчасти трогательную книжку.
И что бы об этой книге ни говорили, в ней больше радости и надежды, чем насмешки, меньше иронии, чем настоящей, сердечной любви и нежной привязанности к людям".
Прогуливаясь по аллеям истории и закоулкам современности, Зощенко, подобно своему любимому Гоголю, пытается подслушать "величавый гром других речей", подталкивает повествование в нужном направлении.
В исторических фрагментах необходимого эффекта повествователь пытается достигнуть отказом от сказа, переходом к прямому слову и истине факта, которые должны непосредственно выразить, продемонстрировать любовь, верность, героизм, самоотверженность и прочие высокие чувства.
"Вот, например, жены декабристов, блестящие светские дамы, бросили все и добровольно, хотя их никто не высылал, пошли в Сибирь за своими мужьями.
Больной Радищев должен был отправиться в ссылку. А незадолго до этого умерла его жена. Тогда сестра жены последовала за ним на поселенье…"
("Любовь")
"Достоевский был приговорен к смертной казни. Пять минут стоял с завязанными глазами, ожидая повешения. Эта казнь была заменена каторгой.
Поэт Леонид Семенов (друг Блока) за революционную деятельность был избит до полусмерти городовыми и полицией"
("Неудачи")
"Я. М. Свердлов за свою короткую жизнь (тридцать четыре года) был шесть раз арестован, два года сидел в крепости, был сослан в Нарымский край (откуда бежал) и, наконец, был выслан в Туруханский край. Он целиком отдал свою жизнь пролетарской революции.
В 1919 году в здании Московского комитета во время заседания партийных работников была брошена анархистами бомба. Присутствовавший на заседании член партии большевиков Денис Загорский, не растерявшись, схватил в руки шипящую бомбу и пытался выбросить ее в окно. Был разорван на части"
("Удивительные события")
В современных новеллах голубых сюжетов и героев совсем немного. В "Рассказе о студенте и водолазе" появляется доходяга студент, проявляющий парадоксальную силу духа: многократно избиваемый здоровяком водолазом товарищем Филипповым, он, в конце концов, добивается от него извинения и сам уезжает на Черное море нырять за "Черным принцем". "Так что сила - силой, а против силы имеется еще одно явление".
В "Мелком случае из личной жизни", входящем в "Удивительные истории", мамаша к всеобщему удовольствию возвращается к будто бы покинутому собственному ребенку
Дистанция между рассказами двадцатых годов и "Голубой книгой" хорошо видна при сравнении сюжетов об электрификации. Включая старый рассказ "Бедность" в "Голубую книгу", Зощенко через десятилетие резко изменяет финал, демонстрируя благие последствия новой жизни в отдельно взятой квартире. Жильцы производят ремонт, "чтоб у нас не было расхождения со светом". Квартира приобретает совсем другой вид: "Чистенько, красиво, весело, и клопов уж очень мало. Они только у двоих жильцов остались. А что касается блох, то на них почему-то электричество не действует, и они продолжают свою кипучую деятельность". В итоге "все как переродились. После работы приходят, моются, убирают комнаты, чистятся и так далее". Квартирная хозяйка выходит замуж "и очень счастлива. И просила всем кланяться и благодарить за изобретение электричества и вообще за электрификацию".
На такой бравурной, сияюще-электрической ноте завершается сюжетная часть "Голубой книги".
Но до подлинного конца еще далеко. Послесловия и два "Прощания" - с философом и читателем - в очередной раз меняют перспективу. Зощенко заканчивает не историческими анекдотами и не современными новеллами, а размышлениями повествователя.
Повествовательная структура "Голубой книги" сложнее, чем в ранних новеллах, и заставляет вспомнить об опыте "сентиментальных повестей" с их сочетанием рассказа о событии и события рассказывания.
Защищая в одной из дискуссий (8 марта 1936 года) свою концепцию, писатель выдвигал на первый план как раз не сами новеллы, а связующую их тему (запись этого выступления сделана ведущим, критиком Ц. Вольпе, и включена в его "Книгу о Зощенко", изданную через много лет после смерти и автора, и героя).
"Я - новеллист и стремился найти движение новелл. Но я не мог дать движение новелл по сюжету, как это сделано, например, у Боккаччо, где все новеллы вставлены в одну. Это уже использовано до отказа.
И я нашел метод движения новелл. Я двинул новеллы не по сюжету, а по теме. Одно неиспользованное место было в такой литературе - это вот это. По внутреннему содержанию книга - роман. Я нашел формулу движения новелл. Вместо сюжета я подставил движение внутреннего содержания… Мне говорят, не нужно вводных частей. Но если оставить в книге рассказы без вводных частей, то книга не нужна. Можно было бы печатать просто сборник новелл.
Или книга есть, или ее нет!
Книга движется не новеллами, а тем внутренним содержанием, которое движет эти новеллы. Сами по себе эти новеллы здесь не существуют".
В такой формуле жанра (книга-роман) источником сюжетного движения оказывается повествователь.
Книга создается словно на глазах читателя. Автор все время выходит из-за кулис: "болтает" в промежутках между рассказами, комментирует исторические факты, сочиняет предисловия и послесловия к рассказам и разделам, полемизирует с буржуазным философом, общается и прощается с читателем.
Многие страницы строятся по законам скорее не прозаического повествования, а театральной мизансцены.
"Дайте вашу мужественную руку, читатель. Идемте. Мы желаем вам показать кое-какие достопримечательности".
"Читательница, ваше милое присутствие здесь крайне необходимо. Дайте вашу нежную ручку, положите ее нам на грудь, успокойте наше сердцебиение, которое происходит от предчувствия всего хорошего.
Итак, мы начинаем новый отдел - "Любовь"".
(В те же годы, что и Зощенко, автор "Мастера и Маргариты" использует похожий, но патетический, а не иронический, жест: "За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!")
Повествователь "Голубой книги" (и в этом Зощенко тоже напоминает Булгакова) изменяется по ходу сюжета: он то надевает маску полуграмотного историка, то иронизирует по поводу нее, то переходит к прямому, личному повествованию, приоткрывающему подлинное авторское лицо.
В последней части, помимо постоянных собеседников, доброжелательного читателя или милой читательницы, у повествователя появляется антагонист - буржуазный философ, скептик и циник.
Философ призывает думать о вечном, "оценивать краткость жизни и реальность смерти". Он, вслед за Шопенгауэром, считает мир своим представлением, что не мешает ему иметь большой дом и "положить в банк тысяч сто".
Рассказчик объявляет, что "деньги играют значительнейшую роль" в жизни нового мира, но главной ценностью в нем оказывается борьба за "длинную хорошую жизнь".
Первая фаза "борьбы на фронте мысли" завершается постановкой вечной философской проблемы: о природе человека и влиянии на него среды, общества, режима и воспитания.
"- Фу, как грубо, - говорит философ, поперхнувшись. - А говорите, впрочем, что хотите. Мне теперь безразлично. Вы чем-то, не знаю, меня окончательно расстроили. А кроме того, - холодно добавляет он, - я считаю, что человеческие свойства неизменны. Это природа. Все равно обувь стопчется по ноге. Привет.
И мы вежливо встаем с дивана и говорим, соблюдая мировые правила приличия:
- Сэр, я ваш покорный слуга. Примите уверения в совершенном моем к вам уважении и почтении до последнего дыхания. А что касается человеческих свойств, то они, сударь, меняются от режима и воспитания.
Философ в сердцах бросает окурок на пол, плюет и уходит, приветствуя нас рукой".
В конце пятой части, после исторических новелл о "борцах за революцию", странного перечисления пяти удивительных событий современности (победа в гражданской войне, поражение частных торговцев и купцов, Большие Перемены, материальное улучшение, Большая Работа), приложения из пяти современных новелл, повторяющих основной мотив каждой из предшествующих частей (писателю нравится играть цифрами), спор возобновляется. Автор и философ в последний раз обмениваются колкостями (несколько важных реплик в этом диалоге были дописаны уже после выхода отдельного издания).
"- Бросьте, мой друг. Вы неисправимый идеалист. Какой другой мир? Какие другие чувства? Люди есть люди. А впрочем, что нам толковать - и тут башмак стопчется по ноге. Пройдет немного лет, и вы в этом смысле вернетесь к нашим идеалам.
Те люди, которые в этом смысле вернутся к вашим идеалам, - сказали мы смеясь, - те будут к вам ездить.
Если с валютой, - сказал философ, - то отчего бы и нет. Очень рады. Только имейте в виду - этих людей будет слишком много. И я боюсь, что у вас никого не останется. Но не будем наперед загадывать. Если, повторяю, они будут с валютой, то это нас устраивает".
Философ Зощенко почти цитирует неизвестного ему булгаковского героя: "Ну что же, - задумчиво отозвался тот, - они люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…"
Булгаковский сатана-философ (как и автор "Мастера и Маргариты") был уверен в неизменности человеческой природы, надеялся, что все вернется на круги своя. Шариковы снова превратятся в добрых псов, профессора Преображенские будут оперировать и слушать "Аиду", вечная любовь спасет Мастера, он заслужит вечный покой. Лишь неудачливого поэта будет тревожить по ночам исколотая память. Но над всем будет торжествовать неистовый и вечный лунный свет.
В "Голубой книге" громадные изменения в человеческой жизни производит электричество: налаживает быт, соединяет влюбленных, внушает веру в будущее.
Впрочем, не есть ли разговор Автора с философом - очередное писательское коварство, иронически трезвая нота, внесенная во внешне бравурный финал? Или же Автор здесь, действительно, победителен и возвышенно настроен, а иронию (оскомину?) чувствуем мы, поздние потомки, увидевшие не литературный, а исторический (может быть, промежуточный?) финал? "Если с валютой, то отчего бы и нет?.. Только имейте в виду - этих людей будет слишком много".
Вероятней все-таки второе. Во всяком случае, последняя главка книги, "Прощание с читателем", погружена в лирическую стихию, оправдывая наблюдение Горького об оригинальном соотношении в таланте Зощенко иронии и лирики.
"А эту Голубую книгу мы заканчиваем у себя на квартире в Ленинграде, 3 июня 1935 года.
Сидим за письменным столом и пишем эти строчки. Окно открыто. Солнце. Внизу - бульвар. Играет духовой оркестр. Напротив серый дом. И там, видим, на балкон выходит женщина в лиловом платье. И она смеется, глядя на наше варварское занятие, в сущности не свойственное мужчине и человеку.
И мы смущены. И бросаем это дело.
Привет, друзья".
Одна из редких у Зощенко сцен абсолютной гармонии. Солнечный свет. Музыка. Смеющаяся женщина. Что еще нужно для счастья?
"Боже мой, как хорошо, - подумал он. - Люди, камни, огонь, сумерки, уродливое дерево - ничего больше, но как хорошо!" (Чехов, "Дуэль").
В журнальном варианте финал был интонирован несколько по-иному. Фраза, обращенная к друзьям-читателям, сопровождалась бодрым восклицательным знаком, но зато дополнялась опасливым взглядом в неизвестное будущее: "Привет друзья! Литературный спектакль (еще одна формула жанра. - И.С.) окончен. Начинается моя личная жизнь во всей красе. Интересно, что получится".
На той же последней странице Автор пожаловался на свое здоровье: "Живем мы ничего себе, - много работаем, здоровье стало лучше, и оно укрепляется. Тут было в прошлом году мы прихворнули, но ничего, как говорится, - бог миловал".
И поделился двумя своими новыми замыслами: "А что касается нашей дальнейшей литературной работы, то мы задумали написать еще две забавные книжонки. Одна на этот раз - из области нашей личной жизни в свете медицины и философии. Другая историческая - сатира на глупость с эпиграфом из Кромвеля: "Меня теперь тревожат не мошенники, а тревожат дураки"".
Похвалу глупости - вслед за Эразмом Роттердамским - Зощенко написать не успел. А первая из "забавных книжонок" через восемь лет окажется "Перед восходом солнца"
В рабочих записях Зощенко цитируется газетный отзыв столетней давности, в сокращенном виде включенный в раздел "Неудачи": "От Гоголя много ждали. Но он разрешился ничтожными "Мертвыми душами". Он враг России… Это клевета на Россию, на русский народ". Дальше идет короткий комментарий: "Гоголь ожидал, что его не поймут, но то, что случилось, превзошло его ожидания".
Траектория творческого пути этого "гоголька" поразительно совпадала с гоголевской.
Рассказы двадцатых годов и "Сентиментальные повести" были его "Вечерами…" и "Миргородом".
Сложная структура "Голубой книги" - с цепочной композицией, историческими фрагментами, лирическими и философскими отступлениями - стала аналогом "Мертвых душ". Наличная реальность рассматривалась в ней в свете высокого идеала, скорбное созерцание падшего мира сочеталось с предчувствием "величавого грома иных речей".
Прямая речь книги "Перед восходом солнца" оказалась (в том числе и по своей роли в судьбе писателя) аналогом "Выбранных мест из переписки о друзьями" или "Исповеди".
То, что случится с автором "Перед восходом солнца", тоже превзойдет все его ожидания. Но пока он надеется и верит.
"В золотом фонде мировой литературы не бывает плохих вещей. Стало быть, при всем арапстве, которое иной раз бывает то там, то тут, - есть абсолютная справедливость. И эта идея в свое время торжествует. И, значит, ничего не страшно, и ничего не безнадежно".