Гнат, кажется, понял Лобова и в ответ тоже громко кашлянул: "Знаешь что, друг, не путайся ты в наш с инженером разговор. Ты бы лучше газеты в рабочее время не читал".
Гнат рассказал мне, что прораб Анатолий задумал ускорить монтаж, но пока ничего не получается; что приезжал изобретатель, очень удивился моему уходу; что на стройке появился новый диспетчер Люба. В конце концов он посоветовал мне вернуться на стройку, пока не поздно.
- А то вот так, инженер, и будешь до конца жизни газеты читать, - кивнул он головой в сторону Лобова.
Он поднялся, подошел к каждому, кроме Лобова, и попрощался.
Я проводил Гната. В вестибюле мы еще раз попрощались. Гнат задержал мою руку и строго сказал:
- Я поручился, инженер, что ты придешь назад, на стройку. Смотри не подводи меня.
Как долго потом тянулся день! Наконец раздался звонок. Я быстро сложил свои папки, закрыл стол, но почему-то остался сидеть.
Мне казалось, что я забыл что-то сделать. Комната опустела, остался только Алексей Романович.
- Интересный парень, - вдруг сказал он. - Если у вас там много таких, то, наверное, жалко было оставить коллектив.
Я промолчал.
…Впервые этой ночью мне не снилась моя стройка.
Когда утром следующего дня я зашел в отдел, меня ждал Семен. Увидав меня, он облегченно вздохнул.
- Наконец-то, пойдемте. Чирков просил вас присутствовать.
…За длинным столом, покрытым старым зеленым сукном, сидят сотрудники отдела и много незнакомых мне людей.
У торца стола стоит Чирков.
- Рассматривается проект завода, представленный институтом, - коротко говорит он. Потом садится и что-то пишет, двигая мускулистой рукой так резко, будто гребет веслом.
- Пожалуйста, - озабоченно добавляет он.
Представитель института, высокий, с круглым, гладким лицом, прежде всего выражает свое большое удовлетворение тем, что экспертиза поручена отделу уважаемого товарища Чиркова. Он говорит не долго, минут двадцать, но так убедительно, что все полностью им покорены. Он улыбается - улыбаемся мы. Мы во всем с ним согласны, и нам представляется, что во всем Советском Союзе нет более авторитетного, квалифицированного и приятного инженера. Ну конечно, нужно немедленно утвердить проект.
Он садится. От его обворожительной улыбки кажется, что даже стрелка на большом барометре, который висит в зале, показывает самую ясную погоду.
- Алексей Романович! - приподнимая голову, коротко произносит Чирков.
Какой он маленький и невзрачный, наш рецензент. Что он может возразить представителю института? Узкой смуглой рукой он берет чертеж. Он тоже начинает с комплиментов институту. Потом вдруг резко говорит докладчику:
- Проект, Михаил Семенович, вам придется основательно переделать: вы очень высоко посадили здания. Посмотрите вот этот чертеж. Здесь Петр Семенович доказал, что, если изменить посадку, можно значительно уменьшить объем здания. - Он делает паузу, потом строго добавляет: - Экономия тогда составит двести десять тысяч рублей.
Алексей Романович подробно разбирает проект.
Чирков заключает:
- Предлагается зафиксировать: проект переработать, смету сократить на указанную экспертизой сумму. - Он несколько минут выжидает. Все молчат. - Все, товарищи, благодарю вас.
…В раздумье я иду по коридору. Только что на анализе проекта сотрудники отдела сохранили государству больше, чем мой бывший коллектив экономил за целый год.
На улице меня догоняет Семен. Мы останавливаемся. Толпа, недовольно урча, обтекает нас. Не то что мы ей мешаем - просто два человека, спокойно беседующие на перекрестке, нарушают ее стиль.
- Это что, - говорит Семен, - вот когда мы делали экспертизу проекта Новосибирского завода… - Тут он неосторожно делает шаг в сторону. Толпа подхватывает его, бросает, как щепку, и начинает засасывать в подземный переход. Семен поднимает руку, что-то кричит… Секунда, и его уже нет. А поток людей течет и течет.
Пожалуйста, читатель, не пожимайте в недоумении плечами, если я скажу, что вот сейчас мой старый знакомый автобус везет меня к Моргунову.
Вчера я устроил сам с собой экстренное совещание. Была единогласно принята резолюция: немедля возвращаться.
"Как же так? - спросит мой критик. - Вы ведь ушли по принципиальным соображениям?"
"Да…"
"Но это непоследовательно!"
"Я скучаю по стройке. Кроме того, вспомните, как оценил мой уход председатель комитета. Я решил вернуться".
…Моргунов встретил меня неприветливо. Голова и лицо у него были забинтованы так, что торчал только крупный нос и блестели черные глаза.
- Тебе чего? - вместо приветствия хмуро спросил он.
- Что с вами, Николай Митрофанович?
- Приболел я тут - старые военные дела. Ты удрал, а мне за двух пришлось тянуть… Дали мне главного инженера. Да я его прогнал, тихоня такой, испугался, со всем соглашается… противно даже. - Моргунов усмехнулся. - Я, может быть, ждал, что ты одумаешься. Разве не скучал?
- Скучал, Николай Митрофанович. Очень скучал, - тихо сказал я.
Он недоверчиво блеснул глазами из-под бинтов. Что-то хотел сказать, по промолчал.
Да, конечно, начинать этот трудный разговор нужно мне.
- Николай Митрофанович, я хочу вернуться… Я принимаю ваши условия, как говорят военные - безоговорочно капитулирую. - Ух, как все это неприятно говорить, и шутка довольно плоская. - Я не буду заниматься фантазиями…
Он тяжело встал, по привычке провел рукой по голове, но недовольно отдернул руку, когда она коснулась бинтов, подошел к окну и стал смотреть.
- Так ты, значит, решил вернуться? - сказал он глухо. - Безоговорочная капитуляция, говоришь…
- Да.
- Ты, парень, всегда хочешь быть чистеньким…
Зазвонил телефон. Моргунов подошел к столу, уселся и снял трубку. Послушал и сразу начал кого-то отчитывать.
Мне казалось, что ругает он меня.
Потом он положил трубку и, насмешливо глядя на меня, сказал:
- Не выйдет так, Виктор Константинович. Ты когда уходил, наверное, любовался собой - вот я какой принципиальный! Конечно, если говорить прямо, я тогда перегнул маленько, но ведь ты не знаешь, сколько мне неприятностей твоя чихалка доставила. А теперь ты снова как герой приходишь.
- Какой там герой, Николай Митрофанович! - недоуменно сказал я. - Я капитулирую, а вы - герой…
- Вот в этом все и дело. Ты и сейчас геройствуешь. Видите, какой я. Как я люблю свой коллектив, даже пренебрегаю гордостью. А надо быть попроще: хочу работать, и все… Не выйдет так! - Он стукнул карандашом по столу.
Я поднялся, растерянно спросил:
- Значит как же?
Он тоже поднялся.
- Иди работай. Просто так, без капитуляций. Твой кабинет свободен… Ладно, черт с тобой, фантазируй. Заразил ты всех тут своими фантазиями. Тут Смирнов что-то такое придумал, в Наполеоны прет. Разберись.
Уже когда я взялся за ручку двери, он добавил:
- Постой! Кажется, в таких случаях нужно сказать, что я рад твоему возвращению. Так? - Он рассмеялся. - Видишь, твои уроки вежливости не пропали даром.
Председатель комитета выслушал меня, улыбнулся и взялся за телефонную трубку.
- Иван Степанович, здравствуй. Не получается ничего с омоложением наших кадров. Вот пришел ко мне Виктор Константинович из отдела Чиркова… Да… да… месяц тому назад мы его взяли… Хочет на стройку вернуться. Что будем делать?.. Да, каюсь, моя протекция… Виноват, виноват, Иван Степанович… Но ты его отпусти.
Председатель протянул мне руку:
- Я рад за вас.
Я захожу в отдел. Несколько минут стою у своего стола. Прощайте папки, карандаши и толстые справочники, прощай Стол. Простите, конечно, что так быстро вас покидаю.
Я подхожу к Семену. Он вскакивает и, стараясь выпрямиться, говорит:
- Уже, Виктор Константинович, как грустно! Вы знаете, когда от нас уходят на пенсию… - Он хочет на прощание сказать что-то очень значительное, округляет глаза, но в это время его прерывает Каля.
- Семен, - улыбаясь говорит она, - Виктор Константинович уходит не на пенсию.
- Ах… да. - Семен энергично трясет мне руку. - Извините, я по привычке.
Он обнимает меня за плечи. Я подхожу к начальнику отдела Чиркову. Тот встает и озабоченно поднимает брови.
- У вас на стройке все в порядке? Ну желаю… Если что… - Он улыбается.
Потом прощаюсь со всеми сотрудниками. У дверей оглядываюсь и снова говорю:
- До свидания.
- Счастливо… до свидания, - хором отвечают они. Алексей Романович поднимает вверх руку. Лобов кашляет.
Я иду по длинному коридору, потом медленно спускаюсь по мраморной лестнице. Мне становится грустно, кажется, без причины.
Наша стройка у Москвы-реки. Вокруг площадки стоит высокий деревянный забор. Проходя через ворота, я вижу большую доску с надписью: "Родители, не пускайте детей на стройку!" Я невольно улыбаюсь. Такие призывы висят на всех стройках Москвы, но никогда я не видел родителей, которые стояли бы у строительной площадки и ловили своих любознательных отпрысков.
По площадке тяжело ползал экскаватор, на стреле у него болтался брелок в виде шара весом полтонны. Экскаватор остановился около деревянного дома, покосившегося от старости, и точным ударом шара разрушил его.
Другой экскаватор, кряхтя и лязгая цепью, тащил из котлована ковш с грунтом, поднимал его и сбрасывал грунт в самосвалы, "МАЗы" отъезжали, натужно воя. Рядом гудели два бульдозера, растаскивая большую кучу земли. Деловито чавкал копер, забивая длинные железобетонные сваи. Вдали у начатых домов двигались стрелы каких-то диковинных кранов.
От непрерывного движения машин, от сносимых старых домов над площадкой висела туча пыли, а солнце, как будто тоже задетое экскаватором, раскаленной массой стекало на площадку, безжалостно накаляя машины и землю.
У малинового автомата с газировкой выстроились нетерпеливые водители, тут же, невзирая на все запреты, солидно стояли несколько пареньков.
Здравствуй, здравствуй, милая стройка. Сколько строителей уходило от тебя в учреждения, проектные конторы. Уходили и снова покаянно возвращались. Только тут, у тебя, им хорошо…
Когда я вошел в прорабскую, где собрались все старшие прорабы, они встали. Это было для меня так неожиданно, что я обернулся: нет, за мной никого не было. Впервые в жизни меня так приветствовали. Я видел, как в таких случаях старший начальник в армии небрежно махал рукой: "Садитесь, садитесь", но что делает отставной главный инженер, я не знал и смешался.
Прораб Анатолий, с подозрительным румянцем на впалых щеках, первый поздоровался со мной и, задержав мою руку, пытливо посмотрел на меня.
- Ну как вы там? - мягко спросил Быков. - Как вы живете? - Быков, как всегда, был несколько неряшлив, а его густые черные волосы, казалось, уже давно не расчесывались.
- Хорошо, - машинально ответил я.
Кочергин, когда поздоровался со мной, хитро сощурился.
- Что и говорить, Виктор Константинович, рад вас видеть. - Он долго тряс мою руку и вдруг добавил: - Но, не обижайтесь, без вас как-то спокойнее было.
Прораб Соков стоял в углу и по своему обычаю что-то искал. Он кивнул мне головой, несмелая улыбка появилась у него на губах. Я тоже ему улыбнулся.
Только один прораб Морозов не выразил никакого отношения к моему приходу. Его загоревшее лицо с крупными грубоватыми чертами осталось неподвижным. Он пояснил, что товарищ (так он и сказал "товарищ") Моргунов приказал ему явиться сюда.
Я поздоровался еще с нормировщицей Ниной, почему-то покрасневшей при виде меня, главным механиком и целым выводком каких-то молодых людей.
Наверное, я должен был что-то сказать всем. Ведь есть же много безликих фраз, которые гасят неловкость первой встречи. Но я был слишком взволнован и молчал…
Вдруг мне показалось, что я никуда отсюда не уходил, и сразу пришла легкость.
- Сели, друзья, - непринужденно сказал я. - Мне тоже без вас, Кочергин, было спокойнее, и все же я тут.
Мы разместились за письменным столом. В дни молодости он, очевидно, был покрыт клеенкой, сейчас от нее остались только рыжие лоскутки. Поверхность стола вкривь и вкось исписана номерами телефонов. Несколько раз я раньше предлагал Анатолию сменить стол, но он каждый раз отбивался, утверждая, что без него не сможет работать.
Все мне было любо тут: и графики завоза деталей, развешанные на стенке, и полки с чертежами, и зеленый коммутатор связи с двумя сердитыми красными глазками. Через открытое окно слышался шум стройки.
- Как живете, друзья? Расскажите, - попросил я.
- Может быть, сделаем так, Виктор Константинович, - резковато заметил прораб Анатолий, - сначала потолкуем о деле, а потом, если останется время, будем расспрашивать друг друга о жизни. А?
Я вздохнул:
- Да, конечно, о деле.
Несколько минут Анатолий безуспешно боролся со своим столом, пытаясь вытащить ящик. Наконец, когда Анатолий уже начал чертыхаться, ящик с душераздирающим визгом выдвинулся. Анатолий вытащил папку с обтрепанными краями и одной сиротливо болтавшейся завязкой и протянул мне.
- Нечего улыбаться, - сказал он сердито, - читайте!
Я взял папку…
- Ну что? - спросил Анатолий, когда я ознакомился с материалами. - Выйдет что-нибудь?
Я молчал.
- Ну да, так я и знал! - У Анатолия на худых щеках ярче обозначились красные пятна. - Я так и знал, - повторил он. - И они молчат, - показал он на прорабов, - все молчат… Только Моргунов кричит. - Анатолий схватил папку и снова сунул ее в ящик. - Ладно… надоело все!
- Постойте, ну чего вы кипятитесь? - сказал Быков. - Ну хорошо, не будем молчать. Эх! - Он укоризненно покачал головой, потом обратился ко мне: - Вы уже прочли, Виктор Константинович, нужно пояснить… Хорошо. Вот сей муж, - показал он на Анатолия, - решил прогреметь… Не буду, не буду, Анатолий Александрович… Он предложил на восьми новых корпусах вести монтаж этажа за сутки. Анатолий собирается применить новые краны, которые недавно выпустили, поставить их по два на каждый корпус. Фантазия? - Быков посерьезнел. - Вот этого я не могу сказать. Во всяком случае, полчуда произошло. Главк дал шестнадцать кранов… Попробовали - не получается. Что вы скажете?
Я молчал. Что я мог ответить? Все это вызывало сомнение. Почему нужно эксперимент проводить сразу на восьми домах? Почему нужно ставить такую трудную задачу: этаж в сутки? Расчеты Анатолия, которые я просмотрел, вроде правильны, но вот сразу сорвался монтаж…
Кочергин хитренько сощурил глаза.
- Не пойму, зачем мне спешить? - спрашивает он. Огрубевшими пальцами он пытается разгладить завиток клеенки на столе. - Что мне, зарплату добавят? А?
- Ну, а вы, Соков? - раздраженно спросил Анатолий. Соков мнется, он не знает, что ответить. Он выглядит совсем стареньким, поседел, сгорбился.
- Я как все, - наконец говорит он. В его глазах я вижу тревогу.
- Ладно, Анатолий Александрович, разберемся, - говорю я.
Мы выходим из прорабской, и сразу на нас набрасывается злющее июльское солнце.
Анатолий провожает меня к воротам. Он молчит, досадливо морщится. Чтобы прервать паузу, я говорю:
- Какие все же хорошие, скромные люди у нас.
- Почему скромные? - вдруг набрасывается на меня Анатолий. - Скажите, откуда взялся этот стандарт - если работник хороший, то он обязательно должен быть "скромным"? А ведь на самом деле наши прорабы обыкновенные люди с человеческими слабостями. Им хочется, чтобы их хвалили, если есть за что. - Он остановился, ожидая от меня ответа.
- Да что вы, Анатолий Александрович! Разве я сказал - "скромные". Вам, наверное, послышалось - пробую я отшутиться.
Он усмехнулся. Мы снова медленно пошли по дороге.
- И еще заметьте, - сказал Анатолий, - почти во всех книгах работник, который мечтает о выдвижении, преподносится как отрицательный персонаж. А вот герою произведения все равно, кем работать: рядовым инженером или главным, мастером или начальником строительства. Он ведь "скромный"! Чепуха это! Ведь каждый нормальный человек думает о своем продвижении по службе. Что тут плохого? Скажите?
- Почему вы об этом вдруг заговорили? - уклонился я от ответа.
Мы дошли до ворот.
- Почему я заговорил? - медленно сказал Анатолий. - Вы это хотите знать? - он пристально посмотрел на меня. - Ну что же, не буду скрывать. Как, по-вашему, имею я право думать о должности главного инженера?
- Безусловно.
- Ну вот, я о ней думал, она мне нравится. Мне сделали предложение… но я отказался.
- Почему?
Он усмехнулся:
- А вот этого я вам не скажу… До свидания.
Мне хочется скорее поделиться новостью: Николай Николаевич вышел на работу и позвонил мне по телефону. Несколько минут, кажется, не очень членораздельно, я выражал свою радость. Он рассмеялся и спросил, не загордился ли я, работая в столь достопочтенном учреждении, и не могу ли я уделить ему немного времени.
- Конечно, Николай Николаевич! - закричал я в трубку.
Он просил меня приехать к нему.
…Николай Николаевич встал и протянул мне руку. Я крепко пожал ее.
- Как хорошо, что вы наконец выздоровели, Николай Николаевич!
- Постой, постой, Виктор, руку оторвешь. - Как прежде, он назвал меня по имени. Ему, очевидно, была приятна моя радость. - Ты забыл, что я из больницы.
Потом мой управляющий (так я привык его называть) заговорил об экспериментальной стройке.
- Виктор, я был на стройке Анатолия, там пока не все получается. Первые этажи монтируются за три дня, а обещали за сутки. Может, попробуешь?
Он пристально посмотрел на меня, потом встал, тронул за локоть, и мы подошли к окну.
- Я хочу быть откровенным: тебе не выгодно впутываться в это дело. Поможешь осуществить Анатолию его предложение - все лавры ему, сорвется - все неприятности тебе. Ты меня понял?
- Да, Николай Николаевич.
- Когда ты внедрял бетонную установку, тебе было трудно, но это было твое предложение, твое. Сейчас вроде у тебя нет никакого стимула…
- Я попробую, Николай Николаевич. Анатолий талантливый прораб, сделаем это на одном его доме.
- Что значит на одном доме? И что значит талантливый прораб? - медленно и укоризненно сказал мой управляющий. - Неужели ты думаешь, что мы собираемся создавать тепличную стройку. Пошумим, а потом на массовом Строительстве с обычными прорабами… Нет, Виктор, этого я делать не буду.
Он стоял, опираясь на палку, совсем седой, еще не оправившийся от болезни. В углах его рта появились две скорбные морщины. Я не мог ему отказать.
- Хорошо, Николай Николаевич: восемь домов и четыре обыкновенных прораба.
Он улыбнулся, положил руку мне на плечо.
- Ты уже много сделал. Сейчас задача - сокращение сроков строительства. Время - вот главное. Это твой последний экзамен, Виктор.
Человечество изобрело часы, календарь, и ему кажется, что оно знает Время, что течет Время плавно: тик-так - качнулся маятник, прошла секунда, потом минута, час, сутки, и все сначала.
Но это не так. Замечали ли вы, как иногда медленно и мрачно плетется время, а бывает - мчатся дни…