Я повернулся, чтобы уйти. Он добавил:
- Сегодня собрание, приходите.
Целый день я мотался по разным организациям, чтобы пустить в работу башенный кран.
Заказчик в ранге замдиректора какого-то института, кругленький человечек, довольный собой и всем на свете, беседовал со мной чрезвычайно ласково, признавал, что институт во всем виноват, больше того, он сам, замдиректора Беленький, провалил все дело.
- Да, да, дорогой, по моей вине не переехали жильцы.
Но, миленький, - сложил он пухленькие ладошки, - через две недели мы переселим жильцов, пожалуйста, добейтесь подъема крана. Знаете, какое большое дело вы сделаете?
Это было утром, я еще мог шутить и сказал, что не знал до сих пор, что кран так важно пустить в работу, и что замдиректора меня убедил.
- Правда?! - вскочил он со стула и хлопнул ладошками. - Нет, вы, наверное, шутите. Как приятно институту иметь дело с таким милым Подрядчиком.
- Сароян, пожалуйста, подними кран, - молил я начальника управления механизации.
- Рад узнать, что ты уже главный, очень рад. Хочу тебе помочь, но у меня запрещение инспектора. Рядом жилые дома.
- Ну, хочешь, бумажку тебе дам, что я за все отвечаю. - И я схватил со стола листок бумаги.
- Виктор, помнишь, как мы с тобой в Черемушках шуровали? - задумчиво сказал он.
- Помню, помню. Сделай, дорогой, вот тебе бумага.
Но он уже очнулся, разве может начальство башенных кранов быть сентиментальным? Он сидел передо мной прямой и официальный.
- Ничего не могу сделать. Поезжай к инспектору. - Но когда я встал со стула, он все же добавил: - Будет разрешение, ночью будем работать, к утру кран пустим.
Еду к инспектору горкома профсоюза. О нем говорят как о непреклонном человеке, и поездка скорей всего будет безрезультатной.
В комнате, где он сидит, отчаянный шум, тут еще отдел выдачи путевок, но инспектор внимательно меня выслушивает.
- Вы хотите, чтобы я отменил свое запрещение и сделал служебный проступок? - спокойно спрашивает он.
- Послушайте, - говорю я. - Я знаю, тут последняя инстанция: если вы против, уже никто не даст разрешения. Так? Но вы государственный человек, подумайте, правильно ли вы поступаете. Кого вы наказываете? Ведь вы отлично знаете, что кран можно поднять.
Он пристально смотрит на меня.
- Когда заказчик переселяет жильцов?
- Через две недели. Он показывал мне разрешение исполкома. - В моем голосе снова звучит надежда.
- Вы ручаетесь?
Я колеблюсь: конечно, очень соблазнительно поручиться за Беленького, но уж очень он ласковый.
- Нет, ручаться не могу. Не хочу, чтобы вы меня потом назвали болтуном.
Он снова садится.
- Вызывайте машину, - показывает он на телефон. - У меня очень мало времени. Поедем посмотрим еще раз.
Я быстро набираю номер. К счастью, Шалыгин на месте. Коротко все объясняю и прошу немедленно выслать машину.
- Алло, алло, вы слышите? Инспектор ждет, - нетерпеливо говорю в трубку.
Шалыгин молчит и наконец холодно спрашивает:
- Не могу понять, почему нужно посылать машину?
- У инспектора нет времени, - сдерживаюсь я. - Если отложить на завтра, мы потеряем сутки, а в это время монтажная бригада может уехать на другую площадку.
Он снова молчит; наверное, задумчиво смотрит на стенку.
- Я просил бы вас впредь не рассчитывать на машину, а сейчас мне нужно уезжать.
Раздаются короткие гудки. Некоторое время от неожиданности я еще держу трубку в руке. Потом медленно кладу ее.
- М-да, - насмешливо протянул инспектор. - Ваш начальник, наверное, тоже не совсем государственный человек. А?
Я молчу.
- Ну-ка, пойдем.
Он идет вперед, высокий, плечистый, и даже ежик у него на затылке выглядит значительно. В конце узкого коридора исчезает за дверью, обитой клеенкой, но быстро возвращается.
- Председателю нужно на совещание, но он отдал свою машину. Сам поедет городским транспортом.
Мы спускаемся по винтовой лестнице. Я забиваюсь в угол машины. Наверное, нужно что-то сказать, но я молчу.
Инспектор тоже молчит. Его молчание так многозначительно! Я вижу, как доволен он, что все именно так сложилось: он наглядно показал разницу между двумя руководителями - моим и его.
Потом насмешливый взгляд его смягчается. Он касается моего плеча и участливо говорит:
- Ну-ну… Не стоит так переживать.
Машина мчится по широкой улице. Вниз под мост, вверх на мост, мимо театров и музеев, правительственных зданий и просто жилых домов, скверов, вестибюлей метро; вдоль тротуаров, залитых солнцем и переполненных толпой людей, бегущих по делам, спокойно разглядывающих витрины, с фотоаппаратами через плечо или с большими пакетами покупок; рядом, фыркая, несутся "Волги", "Москвичи", автобусы, шуршат резиной троллейбусы… Это Москва, деловая и шумная, приветливая и строгая, простая и великая, неповторимая Москва.
…На собрание я приехал уставшим, взвинченным и, может, поэтому так болезненно воспринял доклад Шалыгина.
Было какое-то чудовищное несоответствие между величавым тоном докладчика и плачевными результатами работы строительного управления за полгода: перерасход фонда зарплаты и вместе с тем низкие заработки, убытки, срыв плана.
Шалыгин стоял у квадратного обеденного стола, на котором высился красный фанерный ящик с наклонным верхом. В длинном зале столовой, где шло собрание, стало очень тихо, когда он начал перечислять причины неудач. Оказывается, он, Шалыгин, тут ни при чем, во всем виноват трест - никакой помощи нет.
- Правда, трест прислал нам нового главного инженера. Надеемся, что теперь у нас дело пойдет.
На этом он закончил свое выступление, немного постоял, ожидая реакции собрания. Все молчали.
Председатель собрания кадровик Каратова, женщина средних лет с постным лицом святоши, посмотрела в листок и предоставила слово прорабу Сокову.
Соков вышел, положил на трибуну кипу бумажек и озабоченно начал их перебирать. Поиски затянулись.
- Ну что вы, Николай Семенович? - нетерпеливо подстегнула его Каратова.
В зале раздался смех. Соков торопливо вытащил из кармана еще пачку бумажек, приобщил их к куче и продолжал искать. Очевидно, нужного листка он не нашел, откашлялся, оглядел зал и сказал неуверенно, что он согласен с Александром Митрофановичем. Пообещал скоро закончить поликлинику, если ему не будут мешать. И снова надолго замолчал, запустив руки в бумажки.
Шалыгин досадливо кашлянул. Соков встрепенулся и, виновато глядя в мою сторону, еще раз повторил, что сдаст в срок, если ему не будут мешать.
Но вот все зашевелились, между рядами прошел бригадир Сергей Корольков. Он говорил о своем башенном кране, который уже месяц как лежит собранный на земле; главный инженер пока не сдержал своего слова, не поднял его.
Потом выступил бригадир Дунькин. К моему удивлению, Дунькин, который на стройке со всем соглашался, сейчас намекал, что я придираюсь к нему.
Получалось, что каждый из выступающих говорил обо мне, как будто я тут уже давно работаю. Мне нужно было выступить.
…Когда после собрания я вышел на площадку, было уже темно. Небо пятнили большие звезды, а одна из них, самая большая, зацепилась за стрелу башенного крана и перемещалась вместе с ней.
Я был недоволен собой. Я дал себе слово не выдавать векселей, но выдал их. Послушайте моего совета: делайте, добивайтесь, но никогда на собрании не давайте обещаний.
Следующим утром позвонил прораб Анатолий:
- Подняли кран, Виктор Константинович, наконец-то. Инспектор-то каков, задержался вчера на стройке до восьми. - Он говорил обрадованно и, как я уловил, уважительно.
Но сейчас не было времени предаваться анализу, нужно было заделывать прорехи: любой ценой пустить в работу поднятый кран, доставить железобетонные детали прорабу Быкову и прекратить аврал на строительстве поликлиники.
Я пошел к Митрошину, нашему главному снабженцу. Он сидел за столом и жадно ел большой кусок колбасы. Когда он узнал в моем намерении "выбить железобетон", у него на лице появилось обиженное выражение, как будто я покушался на его колбасу.
- Ничего не выйдет, только время потеряем, - давясь, прохрипел он. Но все же поехал со мной.
В тресте сказали, что ничего сделать не могут: управление опоздало с заявкой. В главке мило поговорили, сказали, что им приятно видеть главного инженера, который беспокоится о снабжении, но помочь могут только недели через две.
Директор завода, куда мы направились, с интересом выслушал меня, примерно так, как слушают лепет ребенка, улыбнулся и защелкал кнопками огромного зеленого коммутатора. Он выяснил, что железобетонные детали, которые нас интересуют, отпускают только по разрешению главка и, если даже такое разрешение и будет сегодня, доставить их нельзя, так как автобаза задержала машины, а главное, на заводе этих деталей нет.
Он проводил нас до дверей кабинета, просил заходить и, улыбаясь, похлопал меня по плечу. Перед моими глазами возник залитый солнцем котлован и рабочие, бегущие с тачками.
- Что же делать, Никита Авдеевич? - взмолился я.
- Ничего, - ответил снабженец, - ничего. - Но когда мы уже садились в "Москвич", неуверенно сказал: - Может, в ихнюю газету, а?
Название "ихней" газеты начиналось со слова "За", причем напечатанного таким крупным шрифтом, будто редакция пуще всего боялась, как бы ее не заподозрили, что она "против".
В редакции сидели молодые энергичные люди. У них даже глаза зажглись: новый главный инженер, отстающее управление, никто не хочет помочь. Да это же готовая статья.
Редактор был постарше и поопытнее. Когда молодые люди привели к нему свою находку, он выслушал меня без особого энтузиазма, кисло улыбнулся, однако тоже пообещал помочь.
На следующий день появилась статья, а через два дня мне позвонил директор завода и, покровительственно посмеиваясь в трубку, сказал, что на стройку к Быкову пошли машины с блоками.
- Смотрите организуйте разгрузку, а то буду жаловаться на вас… в газету.
Я положил трубку. Итак, прорехи заштопаны. Между мной и прорабами протянулись первые нити взаимопонимания. Но я отдавал себе отчет в том, что это немногое сделано случайно и неорганизованно. Ведь второй раз в редакцию за деталями не поедешь, к инспектору горкома профсоюза тоже не обратишься, и не дело главного инженера расставлять за прораба рабочих и выписывать наряды, чем мне тоже пришлось заняться на строительстве поликлиники.
Что же нужно сделать, как по-настоящему наладить работу? Наверное, главному инженеру положено знать, как ответить на этот вопрос, но, признаюсь, я не знал.
Сейчас поздний вечер. В управлении остались только я и дежурный, тонкий, бледный парень - студент-заочник. Он обложил себя книгами, и через полуоткрытую дверь я слышу его вздохи. (Эх, трудна статика сооружений, когда "грызешь" ее в одиночку!)
Только что ушел наш партийный секретарь Петр Федорович Луганкин. Он настоятельно советовал мне ввести в производственную жизнь коллектива систему. Я согласился, сразу поняв его. Да, решено.
- Олег! - кричу я. - Давай-ка твою задачку, помогу.
- А вы еще не забыли, Виктор Константинович? - в голосе Олега звучит сомнение. Совершенно очевидно, что у студентов теоретические знания главных инженеров котируются не очень высоко.
…На следующее утро у меня состоялись две встречи. Первая - с Шалыгиным. Он кисло похвалил меня, но когда я сказал, что собираюсь вводить систему в жизнь управления, промолчал. Я несколько минут ждал, пока он кончит изучать рисунок обоев. Потом он по обыкновению заявил, что спешит на совещание. Я понял, что получил свободу действий, но не одобрение.
Вторая встреча - с моим управляющим. Его седовласая секретарша, как только я вошел, приветливо закивала головой:
- Проходите, ждет.
У Николая Николаевича было угрюмое выражение лица, но, увидев меня, он улыбнулся:
- А, это ты. Ну-ка иди сюда, инженер-толкач, расскажи о своих похождениях. - Он рассмеялся и, как бы угадав мое настроение, добавил: - Шучу, Виктор, шучу. Это только в книгах так бывает, что главный инженер проходит мимо текущих дел. Мы с тобой живые люди, не в хрустальном кабинете работаем. - Он зло усмехнулся: - Вот даже Шалыгин тобой доволен. Ну, что у тебя?
Вместо ответа я вынул из кармана листок бумаги и протянул ему. Управляющий быстро пробежал написанное, встал и подошел к окну.
- Сам додумался? - спросил он, рассматривая улицу.
- Нет.
Он удивленно посмотрел на меня.
- Хорошо, Виктор, действуй. Действительно, "Новому" управлению нужна система. Но ты забыл…
Телефоны надрывались в истерике. Управляющий не договорил, подошел к столу и с досадой схватился сразу за две трубки, как за рычаги какой-то капризной машины.
Управленческая машина на моих глазах заглатывала его. Мне ничего не оставалось, как уйти.
Строительство держится на трех китах. Каждый из них требует особой системы работы. Например, первый, главный, кит, так сказать, бригадир этой троицы, - Зарплата. Настоятельно рекомендуется до начала работы подсчитать и выдать аккордно-премиальные наряды всем рабочим. Если вы это сделаете, - не пожалеете: будет и план, будут и хорошие заработки у рабочих. У кита Зарплата довольно сварливый характер. Но второй кит - Технология - добродушен. Он, улыбаясь, тихонько подсказывает: "Друзья, сколько ни кричите о технологии, результатов не будет, пока не создадите систему. Разработайте технологические правила. Пусть каждый прораб строго их соблюдает".
Третий - Обеспечение - хитрый и коварный кит. По его принципам следует досконально изучить проект и вовремя дать заявки: месячные, квартальные, годовые. Если вы этого не сделали - пеняйте на себя.
Итак, киты эти требуют прежде всего системы, четких графиков и точных расчетов. Кажется, просто, но в том-то и дело, что многие строители не любят считать. Не некоторые, не большинство, а именно многие.
Вызовите прораба и скажите: "Александр Семенович, выручай, такое дело, нужно работать и вторую смену". Если вы это скажете уважительно, прораб останется работать еще одну смену. Попросите - будет работать три смены подряд. Поворчит, но будет работать целые сутки. Но каким бы вы уважением ни пользовались, нельзя заставить прораба подсчитать объемы, затраты труда, сделать график. Битва между начальством и прорабами за графики продолжалась долго и закончилась полным поражением начальства.
Тогда начальство пошло обходным путем и придумало оргстрои, специальные тресты, которые думают и считают за прорабов. Появились кипы бумаг с точными расчетами. Однако прорабы с презрением отбрасывали расчеты и говорили, что составители ничего не понимают в строительстве.
Прораб Анатолий по своим убеждениям относился к партии несчитающих прорабов.
- Ерунда все это, - твердо заявил он мне на стройке. - Дайте детали - и я построю дом без аккордных нарядов, без технологических правил и графиков.
- Но, Анатолий Александрович, - опешил я, - ведь вы вчера на совещании голосовали за систему.
- Голосовал не голосовал - это не имеет значения. У меня нет времени заниматься чепухой.
- Но, позвольте, вот вы сейчас монтируете плиты, не сделав перегородок, ведь потом перекрытие не даст использовать краны, придется всю начинку этажей делать вручную.
У Анатолия на впалых щеках появились красные пятна.
- Это мое дело, мне надо выполнять план! - уже закричал он.
- Какой ценой?
- Знаете что, Виктор Константинович, - перебил он меня. - Вы подняли нам кран, за это спасибо. Признаться, я думал, что вы и дальше будете нам помогать, а вы пристаете с какой-то ерундой. Не будет этого.
Каюсь, я совершил ошибку - я приказал Анатолию. Он презрительно посмотрел на меня, вытянулся и щелкнул каблуками:
- Есть, товарищ главный инженер, - повернулся ко мне спиной и пошел в корпус.
С прорабом Соковым разговор сложился по-другому.
- С нового объекта начнем все, Виктор Константинович, хорошо?
- Нет, не хорошо, ведь вы обещали. Может, вы не согласны?
Мы стояли посредине стройплощадки. Соков оглянулся, ища глазами бумаги и чертежи, свою непременную опору при разговоре, и, не найдя их, продолжал молчать.
Быков встретил меня радостно, но потускнел, как только речь зашла о системе. "Эх, Виктор Константинович, Виктор Константинович, как хорошо вы начали, и симпатичны вы мне, но сорветесь на этой затее", - говорил его взгляд.
- Вечером принесите в контору график, - как можно строже сказал я, желая избежать споров.
Но Быков и не думал спорить. Вечером графика он не принес.
В конторе смеялись. Чернов, снабженец Никита Авдеевич, бухгалтер Задвижкин, молодой человек спортивного типа, прямо заявляли, что от всех нововведений толку не будет. Даже нормировщица Нина, когда я заводил разговор о переходе всех работающих на аккордную оплату, неодобрительно и упорно молчала.
Через несколько дней после моего разговора с прорабами на производственном совещании выступил Сергей Корольков. Он высмеял меня с трибуны. Ему долго аплодировали. Теперь, так сказать, официально открылась кампания против системы.
У нас было еще много и собраний и длинных совещаний, стыдливо называемых "пятиминутками". И на каждом из них Корольков критиковал новую организацию работы. Говорил он так остроумно, что даже я, мишень его острот, порой смеялся вместе со всеми.
Наконец я не выдержал. Черт с ней, с этой системой: что мне, в конце концов, больше других нужно? Я пошел к Петру Федоровичу Луганкину, только не на стройку, а вечером в комнату партийного бюро. Тут было тихо, хотя на столе стоял телефон. Оказывается, телефоны не всегда звонят. Луганкин выслушал меня и, глядя через очки строгими серыми глазами, спросил:
- Вы хотите, Виктор Константинович, чтобы я дал вам отпущение грехов и согласился, чтобы все пошло по-старому - вкривь и вкось?
Я молчал.
Уже не катились, а, спотыкаясь, плелись дни.
Результаты работы первого месяца после введения системы не оправдали надежд. Петр Федорович Луганкин назначил открытое партийное собрание.
Тот же длинный зал столовой, в котором месяц назад докладывал Шалыгин. Сейчас доклад делал я.
- Я мог бы значительно перевыполнить план, - сразу выступил прораб Анатолий, - если бы не эти дурацкие технологические правила, которые ввел главный инженер. Посудите сами! - пронзительно кричал он. - Он требует закончить всё на этаже и уже тогда продолжать монтаж. Да я бы сейчас был уже на пятом этаже…
Нормировщица в своем выступлении сказала, что выдача аккордных нарядов на все работы забирает много времени и мало что дает. А средняя зарплата рабочих в управлении осталась Прежняя.
Выступлений было много, но смысл их сводился к одному - введение в работу управления жесткой системы не оправдало себя.
Молчал только Быков, жалостливо-ласково поглядывая на меня с первой скамейки.
И вот между рядами опять пробирается Сергей Корольков. Вот он уже на трибуне, начал говорить, и сразу крепкие нити протянулись от него к собранию.
Но я не слушаю Королькова. "Что же это такое, что же это такое? - стучит молоточком мысль. - Неужели никто не видит, что система необходима?!"