Мои раздумья прерывают аплодисменты, которыми собрание награждает речь Королькова, но когда он, заканчивая выступление, предлагает осудить деятельность главного инженера, в зале становится тихо.
- Вы будете отвечать? - спокойно спрашивает меня Луганкин.
Я медленно поднимаюсь, говорю коротко. Система должна дать результаты, я прошу у собрания еще месяц.
Шалыгин недоуменно качает головой:
- Зачем, товарищи, ведь и так видно, что результатов не будет.
Луганкин молчит. Молчит и собрание.
- Дать, - поднявшись, вдруг говорит Вехкий. - Что же это у нас получается! Послушал я тут речь Сережки Королькова. Интересно наблюдать, как человека из болота тащат, а он брыкается. Ты против чего, Сергей? - Вехкий идет к президиуму. - Против аккордных нарядов? - А я - за, - стукает он кулаком по столу президиума. - И все, кто хочет работать, за. Мы хотим наперед знать, что заработаем, и не надо нам милостей. А ты, Анатолий Александрович, против чего? Хочешь погнать коробку, перевыполнить план, а потом чтобы месяц без механизмов рабочие на пузе тащили шлак, двери, шлакоблоки… Эх вы, - укоризненно обращается Вехкий к президиуму, - человек старается, а вы его поносите. Эх вы… - Он поворачивается к собранию: - Дадим инженеру еще месяц?
- Я думаю, что надо подумать, - мирно с места говорит Дунькин. - Итак…
- Не финти, - обрывает его Вехкий. - Говори прямо.
- Дать месяц, - вздыхая, говорит Дунькин, но, посмотрев на недовольное лицо Шалыгина, поправляется: - Или, может быть, недельки три? А?
- Дать, - подымает руку Каратова. Она поджимает губы и пристально смотрит на Шалыгина. (Вот тебе и святоша!)
- Хватит, - бросает Корольков. - Мы сыты, прошу голосовать мое предложение.
- Эх ты… - снова поворачивается к нему Вехкий.
Тогда поднимается Луганкин.
- Поступило предложение, - говорит он властно, - продолжить работу по внедрению системы в работу управления. Через месяц снова заслушать главного инженера. Кто за это предложение?
Дать месяц - решило собрание.
…Домой я шел с Луганкиным. Мы молчали. Как хороша Москва в этот предвечерний час. Солнце, прощаясь с городом, освещает яркий и шумный поток людей.
Поток захватил нас, и вот мы уже маленькая частичка его.
Монолитный фронт противников новой организации дал первую трещину. Примерно через неделю после собрания мне позвонил Анатолий.
- Я ввел третью смену, не возражаете? - спросил он.
- Не возражаю, - ответил я.
- Этаж заканчиваем часов в двенадцать вечера. Будем действовать по "Новому завету"? - иронически спросил он. - Вы что, ночью приедете его принимать?
"Черт бы тебя побрал, - мысленно выругался я, - и выспаться не успею". Но вслух я кротко сказал:
- Хорошо, я приеду, Анатолий Александрович.
Я приехал на стройку в одиннадцать. Меня встретил мастер Олег, и мы прошли по этажу. Нет, первый месяц не пропал даром. Этаж был полностью закончен. Теперь не придется вручную таскать материалы.
- Хорошо, Олег, монтируй плиты.
В двенадцать, когда я уже собрался уходить, приехал Анатолий. Он хмуро поздоровался и прошел в корпус. Я не стал его ждать, но он догнал меня и пошел рядом.
Я думаю, почему с такими недоделками устроен мир. Ведь видит сейчас Анатолий, что он был неправ, ну, сказал бы это, и делу конец. Так нет, духу не хватает, молчит…
- Виктор Константинович, - вдруг начал он.
- Ну что, Виктор Константинович?! - сорвался я. - Снова будете говорить, что таскать на себе перегородочные блоки лучше? Конечно, лучше, да? Будете говорить, что я занимаюсь ерундой, да? Эх, простите, надоели вы мне все! - уже отбросив всякую дипломатию, крикнул я.
- Да подождите, чего вы расшумелись, - с досадой сказал Анатолий, - не буду этого говорить, сдаюсь я. Не верите, вот смотрите, - он поднял вверх руки.
Нет, очевидно, недоделок не так уж много и государственная комиссия приняла мир не меньше чем на "хорошо". Наверное, можно было бы даже поставить "отлично", если бы у меня под носом не ушел последний троллейбус.
Среда - мой приемный день по личным вопросам. Какие бы события в мире ни происходили, в шестнадцать ноль-ноль я на месте.
Так меня научили на прежней работе, где я твердо усвоил одну истину: принимать каждый день - это не принимать вообще. У всех время дорого, и рабочий должен знать, что он вас застанет наверняка.
В эту среду у меня побывало много людей, и, когда ушел последний посетитель, я облегченно вздохнул. Открыл дверь. И вдруг увидел Королькова. Он сидел, низко опустив голову.
- Сергей Васильевич, вы что тут? - искренне удивился я.
- Хочу к вам, можно?
- Конечно.
Мы сели. Он помолчал и потом неуверенно спросил:
- Виктор Константинович… Вы получили письмо из милиции?
Я порылся в папке и вытащил зеленую бумажку.
- Почему вы ей не дали ход? - хрипло спросил Корольков.
- Хотел вначале с вами поговорить.
Я видел, как неприятен был ему этот разговор, да и мне он не очень нравился. Я протянул Королькову письмо.
- Вот возьмите. У вас все?
Но Корольков не уходил.
- Это больше не повторится, Виктор Константинович, вы верите мне?
- Конечно.
- Странно как-то… Скажите, вы получили это письмо до собрания?
- Я посмотрел на дату.
- Да, а какое это имеет значение?
Он хотел что-то сказать, но не решился. Потом вдруг попросил:
- Знаете что, отпустите меня в другое управление, а? Ведь так будет лучше.
Признаться, на миг я заколебался. Насколько легче было бы мне, если бы Корольков ушел. Но я сразу же взял себя в руки.
- Нет, Сергей Васильевич, на перевод согласия не даю.
- Смотрите, все будет по-старому.
- Хорошо.
Мчались дни. Как короток месяц, когда хочешь, чтобы он был подлиннее!
…Балансовая комиссия впервые за много времени признала работу "Нового" управления удовлетворительной.
- Спасибо, Виктор, - сказал управляющий, когда мы остались одни. - Ты выполнил свою задачу.
Он устало поднялся.
- Но не это главное. Перестроить работу в "Новом" управлении мог бы любой другой энергичный инженер. Может быть, даже скорее, чем ты. Понял?
Признаться, я ничего не понимал. Два месяца я бился с этой проклятой системой, и вот…
- Виктор, как ты думаешь, каким был бы результат нашей работы, если бы считали, понимаешь, с карандашом в руках? Все считали бы. Отработали твою систему до мелочей, а?
- Если б это удалось, Николай Николаевич, мы, наверное, выполняли бы план намного больше.
- Ну, а скажи, если б перед тобой поставили задачу достичь этого в твоем управлении?
- Не знаю, Николай Николаевич, - нерешительно сказал я. - Может быть, если б все помогли…
- Ага, помогли. Да еще все, - насмешливо протянул он. - Главк, да? Трест, заводы? Все бы работали на твое управление и тащили бы его, а остальные стройки что бы делали? Нет, не так. Это нужно сделать не в тепличных условиях. - Он помолчал. - Это очень важно, Виктор. Сделаешь?
Я посмотрел на него. Он выглядел очень усталым.
Это было очень трудно, можно было сорваться, но я не мог ему отказать.
- Сделаю все, что могу, Николай Николаевич.
Глава третья
Три закона
Вот уже три месяца ежедневно я веду с собой такой разговор.
- Обещал управляющему отработать систему до мелочей? - резко спрашиваю я.
- Обещал, - покорно отвечаю я.
- Сказал, черт тебя бери, что за счет этого будешь строить больше?
- Сказал. Только не ругайся, пожалуйста.
- Ага, не ругайся, а чего же ты ждешь? Ведь совершенно точно установлено, что чудес не бывает, само все не сделается.
На этом мои два "я" - и грозно вопрошающее, и дающее смиренные ответы - сливались в одно. Я вдруг вспоминал, что нет бетона, и хватался за телефонную трубку - звонить на завод.
Не качайте укоризненно головой. Я не ленился, просто я не знал, с чего начинать. Ведь сколько выпущено книг по организации строительства, во всех подробно описывается, что нужно сделать, но никто из авторов не брался ответить на вопрос: "Как сделать?"
И хотя я точно знал, что мой управляющий Николай Николаевич вот-вот вызовет меня, я ничего не предпринимал. На худой конец я мысленно готовил целую оправдательную речь.
- Николай Николаевич, - я постараюсь говорить твердо, а главное - быстро, чтобы не сбиться. - Я понял, чтобы стать настоящим главным инженером, мало приказа о назначении. Нужно выполнить по крайней мере три условия: думать, заботиться о своем коллективе и ставить его интересы даже выше своих личных. Полтора года тому назад вы сказали, что я это сделал. Вы сказали, что я выполнил и второе условие, когда взялся за отстающий коллектив, навел в нем порядок, внедрил систему в его работу. А потом… Потом я имел неосторожность пообещать вам "дожать систему", то есть отработать ее до мелочей - в зарплате, технологии, и за счет этого добиться больших результатов. Я этого не сумел сделать, Николай Николаевич (это тоже твердо, ни в коем случае не жалобно). Я ведь обыкновенный человек, а не герой романа, - ну, не получается. Как их ввести в систему, все мелочи? Каким законам они подчиняются?..
И все же я еще надеялся, что этот разговор не состоится, что какой-нибудь случай поможет мне.
И случилось чудо. Вдруг на оперативке прораб Соков - столп и оплот неорганизованности нашего управления - заявил, что вот, получая новый объект, он будет строить его "по науке".
- Да, по науке, - не совсем уверенно повторил он, как всегда роясь в каких-то чертежах, которые держал на коленях.
Все рассмеялись.
- Да не может этого быть, - громче всех хохотал начальник производственного отдела Чернов. - Не может быть - наверное, землетрясение случится или затмение солнца.
Соков на миг, перестал перебирать чертежи, недоуменно обвел всех выцветшими голубыми глазами, что-то хотел сказать, но не нашелся и с надеждой посмотрел в угол, где сидел Петр Федорович Луганкин.
И по тому, как заговорщически подмигнул ему Луганкин, я понял, что к чуду приложил свою руку наш партийный секретарь.
В комнате было полно людей. На стульях у стены сидели прорабы, еще не остывшие от трудного прорабского дня. Они пришли с площадок, где собираются дома, где, собственно говоря, и видна работа всех: и главка, и треста, и моя - главного инженера строительного управления.
У маленького столика расположился снабженец Митрошин, по мнению прорабов - основной виновник всех неприятностей на стройке. Он сердито забаррикадировался конторскими книгами, где отмечался завоз материалов на объекты. В любую минуту он готов был доказать, что прорабы не дали заявок, что их заявки неправильны и что он, Митрошин, все по заявкам завез.
На клеенчатом черном диване сидел наш механик, пожилой, страшно медлительный человек. Все в мире движется с давно установленной скоростью, - казалось, говорили его узкие благодушные глаза. Как ни бейся, механизмы скорее не получишь и работать они скорее не будут.
У окна, досадливо отмахиваясь от облаков папиросного дыма, стояла тоненькая нормировщица Нина.
На совещание пришли и два бригадира - вроде так, для интереса, но как потом выяснилось - по просьбе прорабов, - чтобы помочь вытрясти нужные детали.
- А что значит "по науке"? - вдруг, устало усмехнувшись, спросил прораб Анатолий.
Смех утих, и все с любопытством уставились на Сокова. Но тот, очевидно, считал свою миссию законченной и спокойно рылся в чертежах.
- Что значит "по науке", Николай Семенович? - раздраженно повторил Анатолий. - Да бросьте вы наконец рыться в своих бумагах! - От волнения на его впалых щеках появились красные пятна.
Соков молчал. Я понимал, что нужно немедленно вмешаться и поддержать Сокова: чудо - вещь недолговечная и скоропортящаяся, но Анатолий опередил меня.
- Не понимаю, Виктор Константинович, - резко сказал он. - Уж кажется, мы все стали такие паиньки: и технологические правилу соблюдаем, и графики, черт бы их побрал, бесконечно чертим. Чего вы еще хотите от нас?
От негодования он задохнулся.
- Даю вам слово, Анатолий Александрович, - успокоительно сказал я, - я тут ни при чем. Это инициатива Сокова.
- Так почему же он молчит?
- Это скромность, Анатолий, - пришел на помощь Быков, улыбаясь одновременно и Сокову, и мне, и Анатолию. - Только скромность, правда, Соков?
Соков, видно, наконец нашел нужную синьку и вытащил ее. Я с надеждой посмотрел на него, но он как ни в чем не бывало принялся разглядывать чертеж. Молчал и Петр Федорович Луганкин, нетерпеливо поглядывая на меня строгими серыми глазами. Это, конечно, его дело. Я понял, что, пока я предавался различным переживаниям, он незаметно сагитировал Сокова. "Ну что же ты, чего медлишь, - говорил его взгляд, - воспользуйся почином Сокова, доказывай и поднимай всех на новое дело".
- Честно говоря, Анатолий Александрович, я не знаю, как ответить на ваш вопрос…
Анатолий удивленно, недоверчиво посмотрел на меня.
- Очень уж неточная штука эта наука об организации строительства. Но я знаю, вернее, мне подсказали, что нужно сделать у нас в управлении. Я дал слово Николаю Николаевичу, что мы дожмем систему, по которой сейчас работаем. Это, конечно, имел в виду Соков, когда говорил о науке.
Хорошо бы тут сказать, что все единодушно меня поддержали, но, видно, говорил я сухо и неубедительно, потому что ответом мне было общее молчание.
- Вы, наверное, поспешили, Виктор Константинович, - наконец сказал Анатолий. - Поспешили дать слово. Я его не могу дать. Я "за", - он поднял руку. - Голосую, как говорят, за мероприятие, но пока посмотрю, что получится у Сокова.
И это все. Никто меня не поддержал.
- Будем кончать, Виктор Константинович, - сказала нормировщица Нина. - Мне в кино, - добавила она. - Фу, накурили как, дышать нечем.
Это было моим поражением. Хорошо еще, что я нашел в себе силы криво улыбнуться и сказать:
- Да, уже поздно. Подумайте, товарищи, обсудим в следующий раз… Все!
Но я не один думал о судьбе нашего управления. Когда я вышел во двор, на скамейке сидел наш партийный секретарь.
- Идите сюда, Виктор Константинович. Отдохните, - насмешливо сказал он. И вдруг отбросил далеко папиросу, повернулся ко мне и резко, с досадой добавил: - Эх, зелены вы еще…
Я виновато молчал.
- Ну ладно. - Луганкин закурил новую папиросу. - Соков начинает дожимать твою систему с заработной платы. Побывай у него и не забудь о Гнате.
Весь день я спешу. В метро я бегу вниз по эскалатору, задевая людей, портфели, чемоданы, подскакиваю к вагону и стараюсь проскочить в узкую щель закрывающихся дверей.
Иногда это заканчивается благополучно, но часто двери хватают меня в клещи и не выпускают. Тогда кто-нибудь из пассажиров старается оттянуть дверь, а дежурная, ругаясь, запихивает меня внутрь вагона.
К автобусу я тоже бегу. Почему-то я всегда добегаю, когда водитель уже закрыл двери. Я стучу по красному блестящему боку машины, делаю умоляющее лицо. Почти всегда заветная дверь открывается, и я забираюсь в автобус, мысленно прославляя московских водителей.
Я бегу к троллейбусам, трамваям, вверх и вниз по переходам. За день нужно побывать на нескольких строительных площадках, на заводе, в проектной мастерской. И все это зачастую в разных концах Москвы.
Порой в моей голове мелькает кощунственная мысль: почему так много говорят о производительности труда рабочих и совершенно не думают о полноценном использовании рабочего времени начальников, главных инженеров - всех тех, кого называют руководством? Наоборот, как будто специально делается все, чтобы их время использовалось похуже.
Кто-то бездумно решил забрать у строительных управлений легковые машины и, наверное, гордится достигнутой экономией. Зато теперь инженеры треть своего времени проводят в переездах, опаздывают, многого недоделывают.
Ежегодно сокращается так называемый административный персонал, и вот создан этакий гибрид - секретарь-машинистка-делопроизводитель, все в одном лице, о стенографистке и думать запрещено. Скрипят перьями инженеры, тратятся драгоценные часы на писание разных бумаг.
Хочется обратиться к тем, кто вводит подобные сокращения: полноте, товарищи. Тут нет никакой экономии, а один вред, да еще в государственном масштабе.
Сегодня уже к семи тридцати я приехал на площадку к Сокову. Не знаю, почему считается, что природа существует только за городом, правда, на улицах деревьев маловато, но, право, как хорошо московское летнее утро.
Вот на стройку начинают приходить рабочие, сначала поодиночке, потом к раздевалке спешат целые группы; крановщица в синем комбинезоне, поправляя на ходу локоны, взбирается по вертикальной лесенке в кабину башенного крана; захлебываясь, затарахтел бульдозер; во двор влетает тяжелая машина, из нее выскакивает коренастый водитель и сразу начинает кричать: "Долго я тут буду стоять?"; в прорабской, захлебываясь, зазвонили телефоны. Начался новый день!
Здравствуй, новый строительный день!
Ты будешь, наверное, трудным, как всегда. Но когда ты закончишься, дома обязательно станут выше.
В маленьком окошке прорабской показалось испуганное лицо Сокова и сразу исчезло. Когда я вошел, он стоял у полки и озабоченно рылся в чертежах.
За столом, недовольно хмуря брови, сидела нормировщица Нина. Увидев меня, она еще больше нахмурилась.
- Ну, как у вас тут? - бодро спросил я, предчувствуя грозу.
- Посмотрите, Виктор Константинович, сколько нарядов выписал Соков за один день. - Нина протянула мне кипу бумажек. - Ерунда какая-то, вот посмотрите: плотнику Фадееву, чтобы поставить ограждение, нужно работать всего два часа. А ему выдается аккордный наряд. Это на два часа! - Нина с негодованием посмотрела на меня, как будто я выписал эти наряды.
Я повернулся к Сокову.
- Действительно, для чего это?
В это время зазвонил телефон, и Соков с облегчением схватил трубку. Однако как ни старался прораб растянуть разговор, он все же закончился.
Так и не ответив мне, Соков взял со стола пачку нарядов и по привычке начал машинально перебирать их.
- Николай Семенович! - от негодования лицо Нины стало пунцовым. - Да это же не чертежи.
Соков очнулся и тихо сказал:
- Мы тут с Петром Федоровичем Луганкиным… То есть я… решили: чтобы "дожать", как вы выразились, аккордную оплату, нужно выписывать наряды на все работы… любые работы… - Он снова замолчал, потом виновато добавил: - Конечно, Нине Сергеевне много забот. Но без этого, Луганкин говорит… то есть я говорю, без этого нет системы.
Соков положил наряды на краешек стола, подальше от восемнадцатилетней Нины Сергеевны, и со смесью опаски и надежды посмотрел на меня.
Значит, тут побывал Петр Федорович Луганкин, я начал кое-что понимать.
- Пойдемте, Николай Семенович, - сказал я Сокову. - Посмотрим, как все это выглядит на стройке.
Мы вышли. Как я ни заставлял Сокова идти рядом, он все время держался "уступом влево".
У компрессора, похожего на большой металлический сундук (конструкторы почему-то всегда забывают о внешнем виде машин), нас окликнул Гнат, первый лодырь и грубиян в нашем управлении.