- Ну вот, я же вам докладывал, - раздраженно сказал заместитель управляющего трестом Моргунов. - Недисциплинирован…
За длинным столом сидело разное начальство, большое, среднее и малое. Я в нерешительности остановился у порога.
- Ладно, Моргунов, расстрелять его успеем, - сказал начальник главка Сергеев.
Я видел его прежде только в президиумах собраний. У него широкое лицо со странным косым разрезом глаз, стареющая шея в складках, но глаза смотрят остро и живо.
- Здравствуйте, - неуверенно произнес я.
Никто не ответил.
- Здравствуй, - сказал Сергеев. - Наверное, дела задержали, а? - Он едва заметно усмехнулся и, не дав мне ответить, спросил у собравшихся: - Ну, вот он тут, какие будут предложения?
- Он для этой стройки не годится, - убежденно сказал Моргунов. - Тут нужно дело делать, а не фитюльками заниматься. Тут зубр нужен.
- Не торопитесь, Николай Митрофанович, с зубрами, - тихо сказал сидящий около меня длинноносый, с зеркальной лысиной заместитель Сергеева. - Тут уже зубры сидели, и, как видите, пришлось остановить стройку… Сколько дней, как прекратили монтаж, Морозов? - обратился он к молодому человеку с загорелым квадратным лицом.
Морозов привстал, чтобы ответить.
- Так какие будут предложения? - снова спокойно спросил начальник главка, перечеркивая разговор, начатый его заместителем.
Тот покорно замолчал. Морозов снова сел.
- Предложений нет, значит, доверяется решать мне, - усмехнулся Сергеев. - Ну, а вы, Шалыгин, что скажете? Хотя вы уже уходите, вам все равно.
Шалыгин невозмутимо поправил свои манжеты.
- Нет, чего ж, я могу.
- Интересно. Слушаю…
Что хорошего может сказать обо мне начальник нашего управления Шалыгин? Весь год нашей совместной работы он недружелюбно следил за моей деятельностью, потихоньку мешал и ждал, пока я сорвусь. А последнее время, поджимая пепельные губы, выслушивал мои доклады и молчал.
Но я ошибся.
- Он неплохо работал в моем управлении, - важно произнес Шалыгин. - Полагаю, справится и с этим делом.
Тут была целая гамма намеков: мое управление; главный инженер, который работал у меня, справится; тем более справился бы я, Шалыгин, но меня почему-то переводят.
Начальник главка насмешливо улыбнулся и посмотрел на часы.
- Ого… мне через пятнадцать минут нужно ехать. - Он погасил усмешку и обратился ко мне: - Ну, а что скажешь ты? Возьмешься?
Я не стану описывать свои колебания. Наверное, и вам, читатель, хоть раз в жизни задавали такой вопрос. Вспомните, как трудно было сразу ответить.
- Я боюсь, что…
- Вот видите, они боятся, - перебил меня Моргунов. Его лицо стало багровым. - Главный инженер, главный!.. И - "боюсь".
- Я берусь за это строительство, - резко сказал я. Моя выдержка тоже кончилась.
Начальник главка снова взглянул на часы.
- С чего начнешь?
- С бетона, - ответил я. - Посмотрю, как на других высотных стройках.
Он поднялся. Встали и остальные.
- Ну, что же, если других предложений не будет, оставим его главным инженером. Осматривай стройку, но только поскорее. Через две недели войти в график.
Мы вышли. Уже садясь в машину, он подозвал меня и тихо сказал:
- Был в больнице у твоего управляющего Николая Николаевича. Он тебя рекомендует. Просил передать, чтобы ты не забывал о новой технике.
Двухнедельный срок, отпущенный мне начальством, истекал. Я объехал большинство высотных строек, но они были не в лучшем положении.
Начальники, главные инженеры, прорабы зло усмехались:
- Бетон? Бетон укладываем по старинке (некоторые говорили: "Как сто лет назад"). Как с монтажом? Отрегулировали! - Тут они поминали механизаторов и, в зависимости от склада характера, употребляли более или менее энергичные выражения.
Я извинился и просил уточнить слово "отрегулировали".
- Маленький вы, что ли? Ну, не спешим с монтажом… Опять непонятно? Фу, черт! Только из института, наверное… Монтаж каркаса ведем с перерывами, пока не подгоним бетон, - это вам наконец понятно? - И они со злостью хватались за телефонные трубки.
Я уходил. Запомните, пожалуйста: если какое-либо начальство, большое или малое - не важно, хватается за телефонную трубку, - разговор закончен.
Механизаторы встретили меня прохладно. Да, им известно о простоях на монтаже, но их это не касается. Они снисходительно подсчитали мне, сколько лет нужно, чтобы спроектировать и изготовить новый механизм. С этим вопросом я могу к ним прийти лет через пять.
Формально они были правы. Но кроме этого разговора между нами шла другая, подспудная, неслышная беседа.
"Слушай, парень, - говорили их взгляды, - чего ты лезешь к нам с бетоном, ты разве не знаешь, что мы в основном занимаемся крупными механизмами? Наше дело - краны для монтажа каркаса…"
"Но позвольте, - тоже взглядом отвечал я, - ведь вес бетона не меньше веса каркаса. Кто же будет механизировать бетонирование?"
"Иди, иди, парень, - отвечали они. - У нас нет времени. Поднимешь как-нибудь".
Невеселый я возвращался на стройку.
На перегонах водитель так разгонял автобус, что дома превращались в сплошную стену, на остановках он резко тормозил. Пассажиры, набившиеся в автобус, после такого тренажа могли бы смело садиться в космический корабль. Но они терпеливо все сносили, большинство даже умудрялось, повиснув на штанге, читать газеты.
У меня мысли не отрывались от стройки.
Итак, ясно, что те, кому положено вовремя решать вопросы комплексной механизации высотного строительства, не сделали этого. Что же это - ошибка, равнодушие? Или просто всех захлестнули мелочи?
Я думаю о стиле работы. Одни говорят: внимание к мелочам, из них составляется главное. Другие - не распыляйтесь по мелочам, беритесь за узловые вопросы.
Много раз потом я буду искать правильное решение. Но пока мне ясно: где-то нужно иметь "порог" от текущих дел… В главке, а может быть, даже в тресте, главный инженер должен систематически и настойчиво работать на "завтра".
Должно быть, это будет выглядеть так: прибегает в эту инстанцию какой-то запыхавшийся работник: "Караул, срывается!.."
"Чего вы кричите, Павел Иванович? - спокойно спросит главный инженер. - Вы что, не видите - я думаю, анализирую предложения институтов?"
"Срывается сдача жилья, караууул!.."
"Идите, Павел Иванович, идите, я как раз и думаю над тем, чтобы эта самая сдача перестала срываться раз и навсегда".
И как было бы хорошо, если б секретарь высокого парткома, куда прибежит Павел Иванович с жалобой, тоже сказал бы: "Он прав. Пусть думает. Это его обязанность - думать".
Водитель автобуса снова резко тормозит. Мои мысли сбиваются. Я перестаю размышлять об инстанциях и вспоминаю свой бетон.
Оставалось всего два дня до срока, когда мне полагалось войти в график. Я поехал на высотную стройку дома министерств. Меня встретил старший прораб, худой, с черными усиками, похожий, как мне показалось на д’Артаньяна. Сходство с прославленным мушкетером дополнялось его готовностью вступать по любому поводу в бой. При этом он испускал воинственный клич: "Нет, почему?!"
Когда я сказал, что не решена проблема механизации бетонирования каркаса, он быстро ответил:
- Нет, почему?! Решена.
- Вот здорово! - обрадовался я. - Наконец-то нашел хоть одну стройку…
- Нет, почему одну?
- Ладно, - примирительно сказал я, - хорошо, что у вас в порядке бетонирование.
- Нет, почему, как раз в беспорядке.
Он совсем меня запутал. Но когда я сдался и замолчал, д’Артаньян смилостивился. Он сильно стукнул кулаком в перегородку и крикнул:
- Маша, позови изобретателя.
- Ага, - ответила Маша, или, может быть, это скрипнула фанерная перегородка.
Через несколько минут в комнату вошел крепкий, широколицый человек, одетый в непромокаемый плащ серого, сиротского, цвета. Края рукавов на плаще обтрепались и побелели. Он доброжелательно кивнул мне и спросил прораба:
- Звали?
- Нет, почему звал, пригласил… - Прораб сделал паузу, но изобретатель молчал. Тогда д’Артаньян с тяжелым вздохом сказал мне: - Степан Петрович Мурышкин - изобретатель пневмонасоса для подачи бетона. Только насос этот плохо работает.
Изобретатель усмехнулся. Задержав мою руку, он обстоятельно рассказал о насосе. Степан Петрович был полон оптимизма. Он готов вот сейчас, пожалуйста, подать бетон без каких-либо особых подъемных механизмов на двадцатый этаж, тридцатый - хоть к самому господу богу. Его насос применяют в Сибири, при строительстве элеваторов на Кубани…
Но все это выглядело как-то не очень солидно. Изобретатель был уж очень прост. Он походил на кустаря-одиночку. Ну, конечно, очки в золотой оправе и элегантный костюм не обязательны, но этот сиротский плащ! Да и машина его была какая-то странная: в обыкновенный растворонасос вставляли насадку, подключали обыкновенный компрессор и - пожалуйста. Особенно странным казалось, что никуда не нужно было бежать, просить, требовать, - за все брался сам изобретатель.
Все эти сомнения, видимо, отразились на моем лице, потому что изобретатель, выпустив наконец мою руку, успокоительно сказал:
- Все будет хорошо.
- А… почему насос плохо работает здесь? - неуверенно спросил я.
- Совсем не работает, - невозмутимо поправил изобретатель.
Прораб, с явным огорчением следивший за спокойно протекавшим разговором, обрадовался. Выпустив серию "нет, почему?", он бросился в атаку на Мурышкина, одновременно доказывая, что насос работает и что насос вообще не может работать.
У меня не было выхода; оставалось два дня, я обязан использовать любые возможности, даже идти на риск.
- До свидания, Степан Петрович. Завтра утром приезжайте к нам, попробуем. - И подал изобретателю руку. - Всего хорошего, - опасливо, но все же поуверенней сказал я прорабу. (Мне казалось, что уж тут-то он никак не сможет спорить.)
- Нет, почему - хорошего? Что у нас может быть хорошего? - донеслось до меня, когда я уже закрывал дверь.
Сегодня у меня ЧП - чрезвычайное происшествие: утром ко мне зашел Шалыгин.
"И это все?" - спросит человек, не знающий нашего начальника управления.
Отвечаю: все. Ибо за год совместной работы я ни разу не видел Шалыгина не за его столом. Одно время мне даже казалось, что Шалыгин - современная модификация кентавра: тот был человек-лошадь, а этот человек-стол.
Увидев Шалыгина, я от неожиданности вскочил.
Он остановился посреди комнаты, строго осмотрел стены и величественно, не глядя на меня, сказал:
- Ухожу из моего управления.
Я не нашелся что ответить. Шалыгин подошел к окну.
- Жалко? - наконец спросил я.
Он постоял немного и двинулся к двери, но, взявшись за ручку, помедлил и вдруг глухо произнес:
- Да, жалко… Съест тут вас всех Моргунов без меня. Вот вы стали приличным работником, а все - моя помощь.
Черт бы побрал мою мягкотелость. Хотя сказал он неправду, никогда он мне не помогал, я расчувствовался; подошел к нему и, слегка коснувшись рукой плеча, сказал несколько теплых слов.
Шалыгин повернулся ко мне. Видно, одна из пружинок, поддерживающая черты его лица в неподвижном состоянии, ослабла, и оно вдруг смягчилось. Он подал мне руку.
- Вот так, - пробормотал он. - Вот так, - и быстро вышел.
…В три часа приехал Моргунов. Кричать он начал еще на лестнице, а когда вошел в свой новый кабинет - уже гремел. Звонок за звонком раздавались у секретаря, свежеиспеченный начальник вызывал для накачки сотрудников. Последним он вызвал меня.
- Ну? Снова чудишь? - насмешливо спросил он.
- Не понимаю.
- Ах, не понимаешь? Ты что, думаешь этой чихалкой, насосом этого недоноска изобретателя, обойтись?
- А вы что предлагаете? - сдерживаясь, спросил я.
- Поставьте побольше рабочих! - Моргунов начал вскипать.
- Понятно, организовать стройные колонны рабочих и носить ковши с бетоном на тридцатый этаж. Так?
Он побагровел и дико посмотрел на меня.
- Ты шуточки брось, - задыхаясь сказал он. - Я сейчас назначен начальником этого управления, и ты, миленький, будешь делать все, что я тебе скажу. Понятно?
Плохо ссориться с начальством. Поругался, и сразу появляется неуверенность в работе, оглядка: вот поступлю я так, а нельзя ли будет ко мне придраться? Это только иногда в романах появляются этакие твердокаменные инженеры, которых ничто не берет, и они остаются неколебимо принципиальными.
Я смотрел на багровое лицо Моргунова. Черт с ним, в конце концов, куда и зачем я рвусь? Но ведь если я ему уступлю, тысячи человеко-дней, как говорят на стройке, будут затрачены впустую. Есть черта, которую инженер, если он честен, не имеет права переступить: это - прямые интересы дела.
Как же мне ему ответить? Ну а что, если… ведь говорят, что шумливые люди не всегда самые смелые.
- Хорошо, Николай Митрофанович, пусть будет по-вашему, я прекращу пробу насоса. Но объяснять начальству, почему мы не вошли в график, будете вы.
Я не скажу, что был очень доволен собой: голос у меня от волнения противно дрожал, но эффект превзошел мои ожидания…
Моргунов недоуменно выпучил на меня глаза и вдруг громко рассмеялся:
- А ты, я вижу, не такой уж птенец, каким кажешься…
Лицо его вдруг стало простецким и даже добродушным, я подумал, что, наверное, Моргунов, пока его не испортила власть, был неплохим человеком. Потом ему вбили в голову или сам он это придумал, что сильная личность никогда не отступает от принятого решения… а кто не хочет быть сильным?!
- Нет, братец, ты брался, ты и отвечай. Осталось два дня. Я подожду. А чтоб ты не мог сказать, что тебе мешали, пожалуйста, играйся со своим насосом сколько угодно.
- Хорошо. - Я пошел к двери, весьма довольный: диверсия удалась.
- Постой! - Он поднялся со стула и, тяжело ступая, подошел ко мне. - Ты знаешь, чем это все для тебя пахнет? Тебя выгонят… но если ты бросишь заниматься фитюльками и будешь слушаться, я все возьму на себя.
- Невозможно, Николай Митрофанович, - как можно мягче сказал я. - Сколько ни поставь рабочих, все равно на этом доме без специальной техники не обойтись.
- Ну, смотри, я тебя предупредил… мальчишка! - Он толкнул дверь и раздраженно крикнул секретарше: - Морозова!
Стемнело. Высоко в небе зажглись звезды. Мосэнерго еще не установило счетчики звездного света. Наверное, - поэтому, в порядке компенсации, стоимость земного освещения весьма высока, и наш главный бухгалтер вчера долго меня пилил.
Я, как умел, отбивался и наконец заявил, что у каждого человека есть свои слабости. У меня они выражаются в любви к хорошему освещению площадки.
Слабая улыбка прошла по лицу моего собеседника.
- А не слишком ли дорого обходится ваша… слабость? - спросил он. И уже откровенно рассмеялся: - Ладно, жгите, только не разбрасывайте прожекторы по всей площадке… соединяйте их в большие группы, как на стадионе.
Мы выполнили рекомендацию главного бухгалтера, и сейчас строительная площадка освещена сильным ровным светом.
У новой установки для подачи бетона много людей, представителей, так сказать, разных ведомств. Бетонщики во главе с моим старым знакомым Гнатом, в недавнем прошлом главным лодырем нашего управления, а сейчас одним из лучших бригадиров; от монтажников - бригадир Галямов; тут и молодой прораб Аничкин. У него веснушчатое, невыразимой привлекательности лицо. Вот уже восемь лет он грызет гранит науки, сначала в школе рабочей молодежи, потом в техникуме, а теперь - в институте. Встречаясь со мной, он почему-то всегда смущенно улыбается, показывая полоску белых, ровных зубов (гранит, видно, не так уж крепок).
Мир науки и техники представлен изобретателем в неизменном плаще и нашим главным механиком, пожилым крепким человеком со столь замедленными движениями, что кажется, вот-вот он совсем замрет. Посмотришь на него, и хочется бежать к телефону, вызывать "скорую помощь" или, может быть, аварийку.
Насосу нездоровилось, он чихал, кашлял и, как всякий больной, капризничал.
- Черт бы его побрал, - возмущался Гнат. - Инженер! - заорал он, увидев меня. - Долго мы еще тут будем мучиться?
Я поздоровался. Изобретатель улыбаясь подержал мою руку и негромко, успокаивающе сказал:
- Все дело в воздухе. Гнат Александрович пока не научился регулировать его подачу.
Гната, наверное, впервые в жизни назвали по отчеству. От удивления он замолчал, но сразу опомнился и принялся длинно доказывать, что установка не может и не будет работать.
Изобретатель доброжелательно улыбнулся Гнату, потом снял плащ, рукава которого еще больше обтрепались, аккуратно повесил его на ограждение и полез в нутро компрессора.
Насос удовлетворенно и ритмично зачавкал.
- Э-го!.. - закричал кто-то сверху. - Э-го, пошел… бетон пошел! Давай людей на вибраторы. Гна-а-ат!
- Чего орешь! - сердито заорал Гнат. - Иди, Мишка, - сказал Гнат одному из бетонщиков. - Кио… фокусы-мокусы… Вот увидишь, инженер, уйдет изобретатель, снова все станет.
- Конечно, станет, - презрительно сказал Галямов. - Это, мой друг, не лопата, а механизм. Думать надо, а не шуметь без толку.
Гнат промолчал.
Мы поднялись на двадцатый этаж.
Наверху дул сильный ветер, было холодно и неуютно. В одном месте не было ограждений, Галямов подошел к самому краю и заглянул вниз.
- А это что? - удивленно сказал он, как бы приглашая нас последовать его примеру.
Но подойти к нему не решился никто.
- Чего же ты, Гнат? - сказал Галямов. - Такой внизу боевой, а тут… уж не боишься ли?
Гнат молчал, но только ли к нему обратился Галямов? Почему усмехаясь смотрит он на меня? Я пересилил себя и шагнул вперед. Тревожно манила и притягивала земля, мягко колыхались и мигали огни вечерней Москвы. Еще шаг…
- Назад! - вдруг резко скомандовал механик. Он схватил меня за руку и потянул к себе. - И ты уходи оттуда, - повелительно сказал он Галямову. - Слышал, герой? Технику безопасности нарушаешь.
Галямов помедлил и усмехаясь присоединился к нам.
- Кто-то ведь должен посмотреть, что случилось, где ограждение, - сказал он.
- А вот кому положено, тот и посмотрит, - главный механик спокойно подошел к краю здания. - Ого, ограждение упало на козырек. Нужно срочно восстановить.
Он снял трубку телефона, который висел на краю колонны.
- Машенька, дай дежурного слесаря… а вы идите все к бетону, я тут сам. - И, словно угадывая мои мысли, закрыл трубку ладонью и добавил: - Не беспокойтесь, Виктор Константинович, я с высотой лажу. Идите, идите.
Уходить не хотелось. Было очень неловко: человек, над чьей медлительностью я иронизировал, в трудную минуту оказался энергичным и смелым.
Эх, сколько еще после института нужно учиться! И почему в вузах нет такого предмета - "Наука о жизни". Улыбаетесь? Нет, право, как хорошо было бы, если б опытные и интересные люди производства рассказали студентам, о чем не пишут в учебниках: о сложностях жизни, об управлении людьми. А может, и впрямь, это можно постичь только на практике, ценою ошибок?