Держась за край льдины, старик продвинулся на несколько метров в сторону. Тут была небольшая щербинка. Альгис не мог ничем помочь: послушный его приказу, он обеими руками удерживал утопавшего тюленя. Старик положил на край льдины подбородок, руками обнял примерзший ком снега, закинул одну ногу - она была как деревянная - и, наконец, с трудом взвалился всем телом на льдину. Отвернувшись по ветру, сорвал с себя белье. Застучали льдинки. На голое тело натянул застывший ватник. Сам не соображал, застегнулся или нет: пальцы совсем омертвели.
- К… к… как теперь его вытащить? - спросил он.
Альгис ничего не ответил.
Старшина присел. Надо передохнуть. Пусть парень подержит тюленя. Но вскоре почувствовал, как его разморило странное тепло. Немножко вздремнет, потом наберется сил.
В селе Выгозеро, в коричневой тундре, должно быть, все уже давно спят. В избе вкусно пахнет щами. Скрипит деревянная кровать. В соседней комнате шмыгают носами ребятишки. Андреевна шепчет ему что-то на ухо. Но почему она такая холодная, как лед? "Отодвинься! Печей сегодня не топила, что ли!" Нет, это окошко открыто. Надо закрыть окошко. Ветер дует. Надо… окошко… Он сам и закроет. Сейчас встанет.
Отченаш открыл глаза.
Кругом лед и вода. Парень все еще сидит на корточках, вцепившись в тюленя, опустив пальцы в воду. Сколько времени прошло? Нигде ни дымка. Так товарищи и найдут их в лежку, как мороженых судаков.
Ну! Отченаш стиснул зубы. Ну! Еще разок! Поднялся. Только выпрямиться уже нет силы. Снял кушак, стащил с Альгиса ремень. Оторвал пояс от своих подштанников. Без стеснения расстегнул штаны Альгиса, вцепился зубами и выдрал полосу из его кальсон. Все это связал. Выдолбил во льду ямку, вставил туда багор. Обвязал ласты тюленя, уперся ногами в багор и потянул. Не идет. Ничего не получается. Пальцы закоченели. Уцепился зубами за ремень, лег на лед - так крепче! Шея еще двигается. Шеей надо тащить.
Из воды вылезла голова тюленя - совсем как у овчарки, только что без ушей.
Альгис подполз к краю льдины, вцепился зубами в тюлений ласт, засунул обе руки по локоть в воду, обхватил скользкое тело зверя. Вскоре тюленя взвалили на лед. Это был старый самец длиной в полтора метра, круглый, как веретено, серебристо-серого цвета, с чем-то вроде черной бабочки на спине. "Крылан" - так называют этот вид охотники.
- Бегай! Бегай! - понукал Отченаш Альгиса, который снова порывался сесть.
Сам он уже не мог бегать. Торопясь, пока не найдет новый приступ сонливости, старик острием багра зацепил за упругую, как резина, тюленью кожу. Налег на багор, наступил ногами - тюлень колыхался, как кусок студня, но не поддавался. Старик прокусил в шкуре дырочку и потом багром, сантиметр за сантиметром, снял кожу с головы. Сильным ударом багра вскрыл черепную коробку.
- Пей! - сунул он Альгису голову, наполненную мозгами. - Пей, говорят тебе, пока не замерзли!
С отвращением Альгис проглотил несколько воняющих кровью глотков.
- Еще, еще пей! - заставлял Отченаш.
Парню понадобятся силы. Потом старик сам опорожнил весь череп.
- Сейчас огонь разведем.
Начал ползать - два шага вперед, два назад. Но так не согреешься. Надо торопиться. Надо развести костер.
Подталкиваясь локтями, вернулся к тюленю. Вытекшая кровь впиталась в лед. Старик повернулся на левый бок, вытащил патрон-осечку. Пощупал руками, подтянул поближе багор. Впихнул пулю в развилку багра, начал ее вращать и вскрыл патрон. Хоть бы кусочек чего-нибудь сухого! Сдернул шапку с головы, зубами сорвал обледеневший верх. Разломал и вытряс льдинки. Выколотил тряпку о сапоги. Осторожно насыпал пороху. Потом сунул острие багра в гильзу и, не вставая - уже не мог встать, начал бить его об лед. Гильза лопнула. Отченаш зубами отогнул латунные края. Сжав гильзу в затекшем кулаке, стал неровными краями, как пилон, резать кожу тюленя. Вырвал одну полосу сала, другую, нарезал на кусочки. Оглянулся. Ничего сухого больше не было. Тогда он языком вылизал пустой тюлений череп. Сложил туда жир почище, пригоршню тюленьей шерсти, вырвал из шапки вату, натер ее порохом. Разломал багор - дерево треснуло, будто выстрелило. Из багрища нагрыз щепок. Осторожно отсыпал половину пороха. Теперь надо снять сапог. Извиваясь, срывал его ногой. Потом увидел, что сапог уже соскользнул. Подтянул его. На каблуке была стертая подковка.
"Дзинь" - ударил острием багра по подковке. Безрезультатно. Еще раз, еще раз.
…Альгис почуял дым и открыл глаза. Он подумал, что бредит. Перед самым носом все тот же отвратительный лед. Рядом какой-то большой черный предмет. Это рукав. Значит, он лежит ничком. Кругом все бело. Идет снег? Хорошо. Укроет.
Но запах дыма был явственный. Он такой острый на морозе. Альгис медленно-медленно свернулся в комок и между сапогами увидел дым. Это значит тепло. Примерзшая шапка осталась на льду. Подталкивать омертвелыми кистями, подполз к старшине. Старик лежал как-то странно, боком на тюлене. Умер? Но все было налажено. Дымящийся череп был вставлен в разрез спины тюленя, в самой жирной части. Даже если не раздувать, огонь сам собой разгорится, и весь тюлень задымит. Откинутая рука Отченаша повисла над дымом. Пальцы судорожно сведены. Серые, заиндевелые усы застили. Альгис торопливо оттащил руку старика, стал растирать ему виски. Отченаш открыл глаза, взглянул. Альгис затряс его, как сумасшедший, поставил на ноги, взял под локоть и потащил по льду:
- Бегай, старина, двигайся!
Иней на ресницах растаял, и как будто перестал идти снег. А может, и снегу-то не было…
Огонь теплился, растопленное сало капало на лед. От этого огня, казалось, на всей льдине стало теплее. Старик уже ничего не говорил. Но Альгис подкладывал куски сала и, выхватывая пальцами горячие шкварки, совал их старшине в рот. Будем жить! Наконечником багра он отколол ком смерзшегося снега, потом другой. Подогревал с одного края над дымом и сразу прижимал ко льду. Теперь будем жить! Мороз склеивал снежные глыбы лучше цемента. Так Альгис с северной стороны устроил заслон от ветра. Положил старика на тюленя возле самого огня. Стащил с него ватник, выколотил льдинки, подсушил одежду на огне. Надел на старика сапоги.
- Да ты ровно помор, - заговорил старик, с трудом продирая ресницы.
Альгис просушил и свои сапоги. Прокоптили и съели жирную тюленью печень, сердце.
Хотя от каждого шага гудело в голове, они, сцепившись руками и спотыкаясь, бегали кругом по льдине. Не знали, сколько прошло времени - солнце в Арктике не заходит. Но уговаривали друг друга, что времени прошло немного, часика два-три, что шхуна подойдет не скоро.
- Ты думал, конец уже, крышка? - старшина пытался улыбаться белыми губами. Казалось, они вымазаны творогом. Это оттого, что они сосали лед. Альгис не знал, что и у него такие же губы. И лицо у Альгиса тоже стало бронзовым - в Арктике загорают скорее, чем на юге. И его лоб избороздили глубокие морщины.
- Ты всего только полгода в Арктике, я уже тридцать лет. И каждый год у нас такие приключения. Каждый год. Правда, чаще всего с такими вот, с новичками. - Но старик больше не бранился.
Альгис снова стал искать себе занятие. И не только потому, что боялся замерзнуть. Он пытался сделать заслон и по бокам. Но на льдине уже не осталось снега.
Альгис присел и крюком багра попробовал отрубить кусок массивного льда. Железо звенело, как о гранит, мелкие осколки летели в воду. И все-таки за работой было легче. Альгиса досада брала, он понимал, кто виноват в том, что они… Себя самого никогда винить не хочется. Это книги виноваты. Какой юноша не прочел вороха повестей о далеких землях и морях? В книгах люди умирали часто. И довольно легко. Еще гордились, что умеют спокойно умирать. Совсем не так, как бывает на самом деле.
Отченаш хотел много рассказать этому славному, желторотому парню. Рассказать об этом крае - Арктике, огромной, самой пустой из всех пустынь на свете. Ведь парень ничего не знает. Рассказать, как здесь плавают люди. Рассказать об этой работе - о ежедневной борьбе со смертью. Это такой же обыкновенный труд, как и сеять хлеб, работать у станка, рыть канавы. И всякий мужчина, попробовавший такой работы, никогда уже ее не бросит. Что из того, что имя у него странное - трудно даже выговорить. Люди с разных краев попадают в Арктику, а потом не могут с ней расстаться.
Но мысли старика были нечеткие, туманные. Никак их и не выразишь.
- Сало, сало поджаривай! Слава богу, сала у нас целых два центнера, - сказал Отченаш.
Они снова дремали на замерзшем тюлене, снова бегали, боролись. И уверяли друг друга, что прошло немного времени, не больше двух-трех часов…
…Потом вдали показался дымок и мачты. На палубе - ни одного матроса.
Когда "Ламинария" подошла к льдине, на мостик вышел капитан. Он оглядел льдину.
- Эх, старшина, старшина! Фангсбот загубил! - покачал головой капитан.
В дверях камбуза появился кок. Увидел, что оба живы, и зевнул:
- Сейчас вам чайку заварю.
Александр Батров
Хозяин южного океана
Моросил дождь, один из тех кейптаунских дождей, который может длиться бесконечно, - мелкий, въедливый, осенний. И вдруг он хлынул с такой силой, что мне пришлось стремглав броситься в ближайшую подворотню. Там стоял старик в черном плаще, держа в одной руке палку, а в другой массивную трубку, распространявшую запах крепкого индийского табака. Одет он был весьма неважно. Рваные башмаки, бумажный зеленый шарф, дважды повязанный вокруг шеи, и видавшая виды широкополая шляпа говорили, что передо мной безработный, а может быть, просто нищий. Я взглянул на него внимательней. Желтое, изможденное лицо старика оживилось.
- Не узнаете? - спросил он по-русски.
- Нет… Простите… Не знаю… - Я напряг память, но вспомнить ничего не мог, лишь запах индийского табака показался мне очень знакомым. - Олаф! - вдруг вспомнил я. - Олаф Стильверсейн из Тромсе, гроза китов! - Да, да, Олаф! Собственно, остатки Олафа…
Я крепко пожал руку старому гарпунеру.
Что же такое произошло? Не спился ли он в Кейптауне? Его правое плечо дрожит, вот трясется и голова. "Пьет, пьет Олаф", - подумал я с грустью.
- Да, я изменился, - сказал он, словно угадывая мои мысли, и с горькой иронией добавил - А помните, каким был Олаф на вашем китобойце?
Я хорошо помнил.
…Это было несколько лет назад в Кейптауне, куда мы пришли с вечерней зарей. Едва мы успели отдать швартовы, как к нам на палубу поднялся человек лет пятидесяти на вид, в кожаных брюках и в такой же куртке на молнии. У него было обветренное, с большим прямым носом лицо. Глаза незнакомца, очень голубые - такие бывают лишь у детей, - старались глядеть на мир властно, сурово. Но ото никак не получалось: они словно улыбались сами собой, любопытные, веселые, даже с какими-то быстрыми лукавыми искорками.
Я стоял вахтенным у трапа.
- Я Олаф Стильверсейн, ваш гарпунер. Здравствуйте! - сказал он довольно хорошо по-русски.
Я вызвал капитана.
Норвежец предъявил свой гарпунерский диплом и, задержав взгляд на пушке, сказал, что он родом из Тромсе, в молодости много раз бывал в России на трехмачтовом барке, и еще - что он сердечно рад плавать с русскими моряками.
- Пожалуйста! - радушно ответил капитан и, обратившись ко мне, сказал: - Покажите господину Стильверсейну каюту.
В то время у нас гарпунерами служили иностранные специалисты. Мы же лишь осваивали гарпунерское дело.
По всему было видно, что норвежец - бывалый китобой.
- Трудно, очень трудно охотиться за китами в южнополярных водах, - в тот же день сказал мне Стильверсейн. - Надо долго учиться… А потом экзамен в океане. Надо убить десять китов подряд. Но я крепко стою! И мой сын Август крепко стоит. Он в Осло, учится в университете. Он далеко пойдет, мой Август. У него светлая голова. - Стильверсейн открыл чемодан и вынул оттуда фотографию юноши в костюме конькобежца. Он был весь в отца - такой же широкоплечий, сильный.
…Океан встретил нас штормовой зыбью. На юг. Все на юг. Оттуда, как из трубы, тянуло ледяным ветром. На четвертые сутки шторм усилился, и к ночи, когда я вышел на вахту, я увидел на палубе Стильверсейна. Он к кому-то жалобно взывал по-норвежски:
- О, утонул Стильверсейн… Утонул Олаф…
Я решил, что он помешался.
- Олаф, ступайте в свою каюту, - сказал я. - Вас может снести с палубы зыбью. Идите. Может быть, вы хватили лишнего?
- Нет, нет, я не пил… Я обманул Грегуса, бога южных морей…
- Какой Грегус? Олаф, вы сошли с ума!
- Грегус… Грегус… Может быть, он задумал в такую ночь утащить Стильверсейна в пучину? Но разве он не слышал, что я утонул? Он-то хорошо слышал и теперь ищет меня на дне… - И Стильверсейн, очень довольный своей простодушной хитростью, весело рассмеялся.
Вся каюта норвежца увешана амулетами. Это - уродцы из слоновой кости, лиловые ракушки, янтарные четки, китайская старинная монета и лягушка из сердолика.
Он весь был наполнен суевериями. Но еще хуже было его равнодушие ко всему, что не имело отношения к охоте за китами.
- Я люблю свой океан - он мой. Я - Хозяин Большой Воды. Кто там посмеет сказать Олафу, не дыши океанским ветром? Кто мне скажет: не гляди на солнце? Никто! Большая Вода моя!
- Олаф, по миру ходят сэр Подтяни Ремень и леди Некуда Приложить Руки, - сказал я.
- Я, Олаф, безработный?
Он долго смеялся, даже забарабанил руками по животу, а лоб покрылся испариной.
- Не слишком ли вы самоуверенны? - спросил я Олафа.
- Да, есть… Это потому, что я - гарпунер Стильверсейн, а таких не больше десяти в мире! - с возмутительным простодушием сознался он, продолжая смеяться.
Но вот и юг океана. Над палубой закружились черноголовые голуби. Вокруг, насколько хватал глаз, простирались серо-зеленые воды. Появились и ледяные красавцы - айсберги. Тому, кто не бывал в южных просторах океана, трудно представить, что это такое. Вообразите гигантские, весом в тысячи тонн, алмазы, отражающие свет солнца…
Но солнечных дней в Антарктике мало. Снова ревет зыбь. Пуржит. Сплошной снег слепит глаза. А с наблюдательной бочки на мачте - марса - уже не сходят марсовые.
- Фонтаны по горизонту! - раздался наконец крик, и Стильверсейн сдернул с пушки чехол.
Это были финвалы, самые осторожные киты.
- Э, не так просто бить китов! - удачно начав охоту, заявил Стильверсейн. - Нет, не так просто, это дар божий..
Из вежливости мы молчали. Но порой он действительно удивлял команду. Случалось, нет и нет китов, словно их всех заколдовали. Стильверсейн томился. От нечего делать он много ел, выпивал бесчисленное количество чашек чая, а потом ложился на койку и сейчас же засыпал - казалось, надолго…
И вдруг он вскакивал, настежь раскрывал дверь каюты и кричал:
- Финвалы! Эй, все наверх!
И не ошибался.
- Это называется шестое чувство! - говорил он гордо.
Стильверсейн никого не допускал к пушке, он ревниво оберегал ее.
Шли недели. А норвежец не переставал бахвалиться:
- Я люблю зрителей, но вы чересчур пристально смотрите, как я бью китов. Вы не так скоро сможете сделаться гарпунерами в Антарктике. Нет, это большое искусство!
Мы молчали, продолжая присматриваться, как он ведет охоту. Море сближает людей, и Стильверсейн подружился со всей командой.
В шторм, когда мглистая зыбь не позволяла вести охоту, он выпивал стакан виски, которое хранил в каком-то особом термосе, без конца курил свой крепкий табак, ценимый лишь отчаянными курильщиками. В такие дни он любил беседовать со мной.
- Вы, русские, хорошие люди, - говорил он, выпуская облака дыма. - Мне с вами хорошо. Только зачем вы все смотрите, как я бью китов? Мы, норвежцы, охотимся здесь много лет… Вам нужно большое время…
- Советские люди привыкли обгонять время.
- Вам нравится быстро жить? Скоро умереть?
- Нет, вы не так поняли, Олаф. Жить мы любим долго, а дела делать быстро.
- Теперь я знаю. Только с китами у вас ничего не получится: южнополярный кит трудный.
- Трудный - не трудный, а в будущую путину мы будем сами гарпунить китов! Ведь на стоянке в Одессе мы занимались на гарпунерских курсах, изучали теорию.
- Это очень дерзкие слова, - сказал Стильверсейн хмурясь.
Вот из-за этого мне порой нравилось подразнить норвежца.
- Олаф, - просил я, - покажите, как надо гарпунить китов.
- Вам показывать?..
От такой просьбы лицо Стильверсейна становилось словно у скряги, к сокровищам которого прикоснулась чужая рука.
Однажды в шторм накат зыби обрушился на Стильверсейна. Его опрокинуло. Но будь возле него боцмана, который бросился к нему на помощь, норвежец в один миг очутился бы за бортом китобойца.
Я отвел Стильверсейна в каюту и принялся растирать ушибленные места.
- Спасибо, - придя в себя, сказал он, - большое спасибо! Вы сможете плавать в Антарктике. Вы - отважные… Ладно, я буду показывать вам, как надо гарпунить кита.
Это было так неожиданно, что, признаться, я даже растерялся:
- Неужели, Стильверсейн, это правда?
- Да, правда.
Но вскоре на него нашло раздумье. Может быть, ему было страшно делиться опытом со мной? Ведь об этом могут узнать в корпорации гарпунеров, и тогда до самых последних дней жизни быть китобою Олафу без дела на берегу. И Стильверсейн хитрил:
- Не надо знать кита, надо знать воду. Ветер висит - кит ленивый. Ветер шумит - кит злой. Вода черная - кит хитрый…
Вскоре промысловый сезон закончился. В следующую путину мы вышли без иностранных гарпунеров.
Бывая в Кейптауне, я спрашивал о Стильверсейне, но "Хозяин Большой Воды", казалось, пропал без вести.
…И вот, после стольких лет разлуки, Олаф снова со мной.
- О, я теперь не тот, не тот Стильверсейн! - сказал он, сердито ткнув себя мундштуком трубки в грудь. - Тот был суеверный и самодовольный скот, - признался он с грустью, - а этот, что стоит перед вамп, понял, как надо жить…
Я внимательно слушал Стильверсейна. Резкие морщины по краям губ, желтая кожа лица и вздрагивающее плечо говорили о какой-то пережитой трагедии.
Лишь одни глаза, голубые, по-детски ясные, остались от прежнего Олафа.
Потоки мутной воды неслись по мостовой. Водосточные трубы с клекотом выбрасывали фонтаны. Все тонуло в сером, холодном сумраке. В подворотне сквозило.
- Олаф, - сказал я, - пойдемте куда-нибудь погреться.
- Что ж, пожалуйста, - ответил нерешительно. - Только у меня ничего нет…