Действительно, внешне все было в порядке. Корабль на полных оборотах шел в главную базу. Валы низвергались на палубу, с неистовым упорством стараясь превратить корабль в глыбу льда. Матросы с прежней настойчивостью скалывали лед, помогая кораблю держаться на волнах.
И однако Забелин отлично видел, как помрачнели матросы, как нахмурились их лица. Никто не пытался шутить. Их удручала бесцельность похода. Зачем шли в Новороссийск? Зачем мучились, стараясь довести туда корабль? Повернули у входа в порт, - значит, ходили зря. Ну, понятно бы - война: всякое возможно. А сейчас, в мирные дни? К чему все это?
Но шторм оставался штормом, кораблю по-прежнему угрожала опасность, вздыбленная вода валилась на палубу, и нужно было работать. Стиснув зубы, матросы кололи, рубили, долбили ненавистный лед. Они теперь не чувствовали усталости потому, что больше устать было невозможно. Горечь сознания бесцельности того, что было сделано за эти сутки, матросы вымещали на своем скользком и холодном враге. И не заметили, как все меньше становилось льда, как эсминец терял свое призрачное одеяние, как реже начали вкатываться волны на палубу. Корабль выходил из зоны действия норд-оста. Море штормовало и здесь, но тучи поднялись выше, снег перестал осыпать моряков, а с крымского берега повеяло теплом, и ялтинские огоньки просемафорили: "Счастливого плавания!".
И сейчас отдыхать не пришлось: перед приходом в базу нужно было привести корабль в должный порядок.
Жители Севастополя еще спали, когда к бонам подошел "Смелый". Город сверкал множеством огней, взбегавших по севастопольским горам. Корабль вошел в бухту, развернулся и задним ходом подошел к стенке, где было его постоянное место. По трапу на палубу прошел коренастый, невысокого роста адмирал, выслушал рапорт Забелина, пожал ему руку. Потом адмирал и сопровождавшие его офицеры прошли по кораблю, внимательно ко всему приглядываясь.
- Вижу, что люди очень устали, - сказал адмирал Забелину, - матросы еще недостаточно втянуты в работу. Но задачу выполнили, и очень хорошо. Мы проверяли выносливость личного состава. Экзамен ваши моряки выдержали. Объявите об этом сейчас же экипажу по трансляционном сети…
Адмирал недолго пробыл в каюте Забелина, потом сошел с корабля и исчез в темноте.
Забелин не торопился к себе в каюту, хотя устал не меньше других и очень хотел спать. Недавний грохот сменился тишиной. Молчали вахтенные. Они были недвижимы, точно топот их ног мог нарушить сон матросов. Забелин думал: "Нет! Не бесцельный поход совершил "Смелый". Не зря работали матросы, не напрасно эсминец боролся с норд-остом. Так нужно. Так матросы научатся справляться с любыми трудностями".
Приближался рассвет. Темнота таяла, как лед на воде. Погасло уличное освещение. Четко вырисовывались контуры Севастополя.
Забелин посмотрел на часы и подошел к вахтенному офицеру.
- Товарищ лейтенант, через три минуты объявите учебную боевую тревогу.
Лейтенанту показалось, что он ослышался.
- Товарищ капитан третьего ранга, люди ведь только что легли спать.
- Именно поэтому мы и проверим их выносливость.
Лейтенант недружелюбно подумал: "До чего же требовательный человек. Ни себя, ни других не жалеет".
Официально ответил:
- Есть, объявить учебную тревогу.
Колокола громкого боя раскололи тишину, подняли на ноги матросов, заставили их бежать на боевые посты.
Забелин держал в руке секундомер и следил за стрелкой. Начали поступать сообщения с различных постов о боевой готовности. Конечно, можно было бы изготовить корабль к бою на несколько секунд быстрее, а в общем результаты неплохие. Работать еще придется много и упорно. Ведь именно для этого пришли на корабль молодые люди, стоящие сейчас у орудий, приборов, механизмов.
Отбой.
Забелин приказал построить матросов. Он внимательно оглядел подчиненных ему людей. У них были усталые, похудевшие лица, но стояли они твердо и решительно. Они уже знали, что опасный поход не был бесцельным, что на военной службе ничто не делается без цели, и понимали, что и эта неожиданная тревога - их трудное, повседневное, необходимое для военного человека дело.
Командир "Смелого" коротко сказал:
- Спасибо, товарищи! Работали хорошо, но будем работать лучше. Так?
То ли потому, что светало все больше, то ли потому, что скупая похвала командира дошла до сердец моряков, - их лица прояснились, морщинки разгладились и в глазах появились веселые искорки.
Распустив команду, Забелин поднялся на мостик. Он смотрел на корабль, на возникающий перед ним Севастополь, на небо, где все еще громоздились тучи. Ему уже не хотелось спать. Он думал о том, как целеустремленно пройдет этот, и следующий, и многие, многие дни на "Смелом"…
Альгимантас Чекуолис
Далеко, в Баренцевом море
Если в баке хватит бензина и не придется громыхать запасными бидонами, старик, пожалуй, продремлет до самого возвращения на шхуну. Ну и здоров спать. Видно, крепко он сегодня уморился.
Ххва-ттит! Хва-тит! - будто жалуется, вздыхает мотор. Из медных трубочек системы охлаждения со свистом прорываются змейки белого пара. Брызги чмокают на раскаленном блоке. - Не выдержу! Развалюсь! - но это старые фокусы. Привычное ухо Альгиса различает, когда мотор барахлит. Наклонившись, Альгис прислушивается. Поднесет клюв масленки, напоит одно сочленение, другое. Выдюжишь! Совсем, как в автомобиле.
Ничуть не качает. Заторы уже пройдены, теперь пошли фиолетовые разводья. Нос фангсбота вздымает на воде две складки - будто утюг, скользящий по фиолетовому шелку. Складки эти разбегаются в стороны, с плеском ударяются об лед слеза и справа, шуршат, покачивая обломки льда. Почему вода фиолетовая? Ведь солнце красное. Оно всегда такое в стужу. Альгис нахлобучил ушанку на лоб, лицо и шею закутал шерстяным шарфом. Но ветер все равно сыщет лазейку. Глаза ведь не завяжешь. Брови, щеки прямо горят от мороза, ресницы заиндевели, ветер выдавливает слезы из глаз. Ладно еще, что не надо держать руль. Сунул рычаг под мышку, а руки прячь за пазуху. Когда вернутся на шхуну, хорошо бы выпить горячего чайку.
А старик Отченаш удобно примостился. Сидит себе на днище, прислонившись к мотору, нипочем ему и ветер и мороз. Мог бы и прилечь - да нет, прикидывается, что не спит. Пусть его! Все равно не о чем разговаривать.
Старик не любит пустой болтовни. Такой он уж… тюлень северный. Что между ними общего? Сам Отченаш как-то сказал: "Я сроду не видел, как хлеб растет". Пожалуй, даже гордится этим. Тут, у самого Баренцева, родился, сызмалу плавает. Помор! Кончится сезон в Баренцевом, министерство откомандирует его по воздуху на Дальний Восток, на Шантарскне острова, потом на Чукотку. Таких специалистов - раз-два и обчелся, нарасхват. Когда Альгирдас в первый раз пришел на шхуну "Ламинария" и в узком коридоре столкнулся с Отченашем, то даже к стенке прижался. От старика разило не то селедкой, не то запекшейся кровью морского зверя. Потрепанное кожаное пальто так и скрипело на ходу. Альгис учился в Клайпедском мореходном училище. Оттуда курсантов ежегодно рассылают на практику по разным бассейнам страны. И здесь их назначили на один фангсбот: Альгиса - стрелком, Отченаша - старшиной. Не сразу Альгис привык к выгоревшим, слипшимся волосам старика, всегда вылезавшим из-под засаленной ушанки, к седым обвислым усам, к сивой бороде, которую старик не брил целыми месяцами. Если бы не удача, неизменно сопровождавшая Отченаша, Альгис бросил бы его фангсбот и попросился бы к кому-нибудь поприветливее. Но где же найти такого мастера? Вот вышли утром, быстро обнаружили лежбище и нагрузили полный бот тюленей. С виду и не скажешь, что старик такой расторопный. Правда, хотя Отченаш это скрывает, но Альгис догадывается: старик туго разбирается в черных закорючках, которыми люди марают бумагу. Получив из далекого села Выгозера радиограмму от жены, старик тащит ее в кубрик:
- А ну-ка, ребята, сегодня тут чего-то лампочка тускло горит, не разгляжу…
И радиотелефона он терпеть не мог, никогда не прикасался к нему. Аппарат так и валялся на фангсботе под лавкой, заваленный тюленьими тушами.
Хорошо, что солнечно - далеко видать. Море будто ровное поле. По правде говоря, какое это море - льды! Ветер их разнес, теперь они плавают, как сало. И маленькие огрызки, как кусок сахару, и целые площадки, шагов в пятнадцать. Приходится искать между ними разводья и не очень-то отклоняться от намеченного курса. Кромки льдин ершатся - ветер порядком постукал их друг о друга. Среди плоских глыб кое-где словно огромные белые медведи пли башни на равнине, плавают айсберги. Переливаются всеми цветами радуги. Издали кажутся вдвое выше, чем на самом деле, - из-за отражения на ровной водной глади. Даже не разберешь, где кончается настоящий айсберг и где начинается его отражение. Чтобы сократить путь - а плыть остается не меньше пяти часов, - Альгис старался поменьше поворачивать фангсбот. Когда бот заплывает в отражение айсберга, по воде идет рябь, подводная "гора" исчезает, и еще долго слышится плеск мелких волн, шуршание потревоженных льдин.
Но от холодного солнца, от его пронзительного блеска, как всегда, заслезились глаза. У Альгиса на сердце тревожно. Слишком обманчиво все вокруг. Вода как стальные пластины, айсберги будто белый туман. Иной раз и сам не знаешь, повернул ты бот на ледяную гору или на ее отражение. Альгис устал. Может, старика разбудить?
Вот впереди, кажется, уже нет дороги. Разводье кончается тупиком. Полынья как мешок. Альгис подтягивает к себе ручку газа, мотор притихает, бот порется только с разгону. До кромки льда пять метров… три… два. Альгис круто отталкивает рукоятку руля, бот, накренившись набок, качнулся влево - к счастью, там оказалась щель. За нею снова чистое пространство, а немного вбок - большая ледяная гора, очень похожая на лошадь, взвившуюся на дыбы.
Рядом с горой как будто есть проход. Альгис пускает мотор посильнее. Перед ботом - две водяные складки, будто от утюга.
Когда бот подошел к горе, волны качнули ее. Лошадиная голова медленно наклонилась в одну сторону, откинулась в другую и вдруг со страшным грохотом рухнула на лодку.
Альгис только схватился за голову, взлетел высоко в воздух, шлепнулся, хлебнул холодной соленой воды. Стало темно-темно, что-то зажурчало, завизжало в ушах, потом затихло, и все замерло.
"Ламинария" промышляла тюленей далеко на севере Баренцева моря, милях в трехстах от берега. Шхуна стояла между двумя большими ледяными тюлями. Каждое утро ее пять фангсботов по пяти различным направлениям уходили в поисках непуганых тюленьих лежбищ на сорок-пятьдесят миль. Чаще всего это были совершенно безопасные рейсы. С собой забирали запас продовольствия, компасы, примус, радиотелефон. Передвижки льдов при перемене ветра не боялись: льды поднимают лодку наверх, потому что днище у фангсбота круглое, как яйцо. Но в Арктике зверя становится все меньше, и иной раз затратишь много времени, пока что-нибудь найдешь.
- О-го-го-го-оо!
- Ой-ой-ой-ё-о-о-о! - раздается ауканье.
Новичка даже дрожь пробирает - сдается, зовут на помощь заблудившиеся путники. Но таких в Баренцевом море не водится. Это "разговаривают" между собой тюлени.
Услышав вой зверей, старшина и его помощник поспешно привязывают свой фангсбот, надевают белые маскхалаты, натягивают на головы белые островерхие колпаки, напоминающие обломки льдин, вешают на плечо карабины и ползком выслеживают зверя.
Иногда километра два-три не только нельзя выпрямиться, но и голову поднять. Да и лед бывает не сплошной. Через малые полыньи охотники перекидывают длинные деревянные багры с крюком на конце и переползают по ним.
Добравшись до лежбища, ложатся и открывают огонь. Тюлени испуганно мечутся: чего это вдруг затрещал лед, почему дергаются их собратья в предсмертных судорогах, с какой стороны грозит опасность? Оглядевшись маленькими, заспанными щелками глаз, звери неуклюже, как рыба, выброшенная на берег, отталкиваясь ластами и хвостом, ковыляют к кромке льдины. Но охотники стараются не упустить ни одного и целят прямо в головы.
Когда все кончено, добычу грузят, и бот плывет дальше в поисках новой лежки. Иногда фангсботы быстро заканчивали охоту, иногда задерживались на два-три дня. Это на "Ламинарии" никого не волновало. И в тот день никто не удивился отсутствию Отченаша. Четыре лодки вернулись, люди выспались, утром опять ушли на промысел. Еще и посмеивались:
- Видать, старику на этот раз не повезло. Не любит он с пустыми руками возвращаться - дальше пошел…
Может быть, под ватником оставался воздух; может, инстинкт самосохранения был настолько силен, но какая-то сила выбросила оглушенного Альгиса на поверхность.
- Ух-ух!.. Спас… а-а! Спас… спасите!.. - закричал он.
Захлебываясь, он барахтался руками и ногами.
- Спасите!
Кто-то должен поспешить на помощь, сунуть ему в руку доску, багор, а то ведь он утонет! Но кругом ни души. Ледяная вода сковывает грудь, живот. Альгис уже не мог кричать, только истерически барахтался, боясь снова уйти туда, во тьму, под воду.
- Спасите!
Ухватиться не за что. Господи, хоть бы щепка, хоть бы льдинка!
Вдали кто-то сопел, и Альгис стал выбираться в ту сторону. Тьфу, какая соленая вода! Глаза жжет - ничего не разглядишь. И откуда эти волны? Только бы не поддаваться тон страшной силе, которая все тянет вниз.
Когда Альгирдас добрался до льдины, Отченаш уже вылез. Он помог вскарабкаться своему стрелку.
- Раздевайся, живо! - скомандовал старшина.
Не попадая зуб на зуб, Альгис локтями и ладонями держал штанину ватных брюк Отченаша, а старшина выкручивал ее. Вода ручьем сбегала на лед, а потом - в море. Притопывая посиневшими ногами по льду, они выкрутили портянки старика, ватник, белье. Потом нагишом приплясывал Альгис, а затем Отченаш начал все сначала. Хорошо сделал - и во второй раз из одежды вытекли целые потоки. И все-таки они были мокрые до нитки. Из рукавов, с пол ватников капала вода. Все ясно. Тридцатиградусный мороз и ветер за час-другой сделают свое дело.
- Пропали, - сказал Отченаш, - из-за тебя пропали, молокосос.
В разводье было пусто. Как столбик из воды торчало багрище. Видно, багор не был привязан и всплыл. И льдина тоже пустая. Белеет кое-где мерзлый снег, славно шерсть на обстриженной овце. По краям топорщатся заструги. Отченаш, лежа на животе, дотянулся до багра и на всякий случай вытащил его. Это было все, сколько ни смотри. Карабины были сложены на носу фангсбота, там же и ножи, вогнанные в борта, чтобы при работе оказались под рукой. На дно ушел и весь провиант, рация, примус, тулупы, компас…
Льдина немалая - по крайней мере шагов пятнадцать в ширину. Кругом плавают обломки той злополучной горы. Альгису не надо было ломать голову, чтобы понять, как это произошло. Он не раз наблюдал: у всех ледяных гор есть "лыжа" - подножие, оно гораздо больше надводной части. А подножие этой горы, видно, было размыто, подтаяло. От легкого толчка гора и обрушилась.
Альгис побежал к одному краю льдины, к другому, Бот должен выплыть. Не могут же они так глупо погибнуть! Он боялся взглянуть на Отченаша…
Волна успокоилась, опять стала гладкой, как шлифованное зеркало. До костей прохватывал ветер. Альгис присел на другом краю льдины. Старик его убьет… Настоящий разбойник: серые вылезшие из-под шапки волосы, усищи, лицо в глубоких морщинах, - может, уже не одна жизнь у него на совести.
Холод покусывал щеки, живот, руки. Промокшая вата не грела - превратилась в лед. Альгис чувствовал себя голым. Отченаш молча размахивал руками, но, не выдержав, пустился вприпрыжку, притопывая тяжелыми сапожищами. Топ, топ, топ - единственный звук в этой немой тишине. Альгис пол года работает в Арктике, он уже хорошо узнал эту страшную пустыню. Плывешь сотни километров и нигде никого не встретишь. Неужели старшина этого не понимает? Замерзнут они, сразу замерзнут. Ему стало жалко и себя, и старика, который тридцать лет благополучно проработал в Арктике, а теперь так нелепо погибает.
С распростертыми руками он подошел к Отченашу. Все-таки они люди, не время теперь грызться по-волчьи.
- Поцелуемся, старина. Потом уже не сможем, - Альгису казалось, что он теперь вправе быть фамильярным.
Старшина посмотрел, недоумевая.
- Огонь развести надо.
- Из чего?
- Надо развести огонь.
- Тут гореть нечему.
- Выверни карманы.
У Альгиса в ватнике оказался носовой платок. Отченаш вытащил замызганные трамвайные билеты, патрон-осечку, крошки табаку.
- Больше ничего?
- Все, старина… Робинзоны мы. Северные Робинзоны.
Старшина не понял.
- Как же костер разведем?
- Иди ты знаешь куда… со своим костром. Лед, что ли, зажигать? Пальцем разве? Конец нам пришел!
Старшина недоверчиво сам прощупал карманы юноши.
Альгис уселся на льду. Если съежиться и прижаться подбородком к груди, тело не так коченеет. Все пройдет без боли. Надо быть мужчиной. Спина становится бесчувственной, будто деревянная. Шагов старика уже не слышно… Вот, кажется, и теплее стало…
Альгис услышал стук и только после этого почувствовал боль. Это Отченаш огрел его по голове.
- Дуралей, вставай! Бегай, бегай!
- А сам-то ты! - Юношу охватила злоба, и он истерически заорал: - А ты сам! Спал! Старшина, а спал! Теперь подыхаем. Спал! Ты виноват! На! На! - Альгис непослушными руками пытался расстегнуть свой ватник.
Разъяренный Отченаш еще раз ударил его багром и, схватив за руку, потащил за собой. Парень топтался полусогнутыми в коленях ногами, не разгибая спины, - ему казалось, что он вот-вот рассыплется на куски.
- Живее! - дергал его Отченаш. Но и сам чувствовал - то, что он делает, бессмысленно, он тоже коченеет, и его неумолимо тянет присесть, свернуться в клубок, укрыть голову ватником. Альгис просил отпустить его - он, мол, сам будет бегать, а Отченаш не слушал, все тащил да тащил.
Но силы вконец оставили парня. Он споткнулся о наледь, потом поскользнулся на ровном месте.
- Огонь развести надо, - повторил старик.
"Рехнулся", - как в тумане, сообразил Альгис.
- Огня нужно.
Оставив парня, старик сам обошел льдину. Вдали у разводья что-то чернело. Можно было даже разглядеть всклокоченные волосы, как у утопленного котенка. Это с бота всплыл один из убитых тюленей - видно, самый жирный. Старик оглянулся. На горизонте ни дымка! Что же, нужно решиться! Быстро скинул ватник, сапоги, снял брюки. Старик худой, весь будто соткан из сплошных мускулов. Еще раз прикинул на глаз расстояние, плюхнулся в воду и, пыхтя, широко раскидывая руки, поплыл. Альгис ахнул - по крайней мере ему показалось, что ахнул.
От толчка тюлень опять погрузился. Но старик быстро подсунул руку и, придерживая зверя, подогнал к кромке льдины.
- Держи, идиот! - просипел он.
Альгис не понимал: зачем все это? Отченаш чуть не плакал от досады - он не мог втолкнуть тюленя на льдину. Чувствовал, что и сам не сможет взобраться. Старался схватиться как можно выше за лед, за что-нибудь уцепиться, но мокрые руки скользили. Хоть зубами хватайся…