Она упрямо мотнула головой:
- Значит, ему следовало начать так: "На данном этапе, товарищи, главной политической задачей является…"
- Может, и не так, но что-то в этом роде. Ты ведь нашла политический язык, а ему не хватает партийного духа, - повторил Гущин, откидываясь на спинку сиденья.
Она почувствовала усталость в его голосе и подумала, что ему по долгу службы надо каждому выступлению, каждому собранию давать оценку. А это совсем нелегко. И что, может быть, от частых собраний и речей в нем самом ослабло биение живой человеческой души? Но вслух, словно самой себе, сказала:
- Я не знаю, сколько процентов партийности было сегодня в выступлениях Бартенева и других, но я знаю, что чугуна теперь будет больше.
Она не видела в темноте выражения его лица, но ей показалось, что он как будто приподнялся на сиденье, прислушиваясь к ее словам.
Люди живут не только работой. Дома их ждут жены, дети, привычные вещи и свои домашние заботы. Но и там тоже надо проявлять партийность. Надев чистые рубахи, смыв с лица графитовую пыль, доменщики не враз освобождались от цеховых дум. В тот вечер Павел Иванович Буревой, придя домой, не сразу сел за ужин. Он, не торопясь умылся, переоделся и опустился на диван с книгой. Это очень рассердило Евдокию Ивановну, она только что вынула из кипящей воды пельмени и ждала его к столу. Павел Иванович на ее упреки отмахнулся и нехотя взялся за вилку, не выпуская из рук книги. В тишине щелкнула задвижка в холостяцкой комнате Кирилла Озерова, и Павел Иванович вскинул голову:
- Кличь-ка его на пельмени, - обратился он к жене.
Евдокия Ивановна и до порога дойти не успела, как Кирилл сам постучался в дверь. Они с удивлением всматривались в его лицо. На смуглой коже темнели глазные впадины и сверкали белые зубы. Медленно, с трудом Кирилл выдавил из себя:
- Вот в любимчики попал, тетя Дуся. Как в герои вышел. - Отяжелевшей походкой он прошел к столу и небрежно бросился на сиденье стула. Только тут Буревые заметили, что Кирилл пьян. Если б Озеров пел, отстукивал трепака, - это меньше поразило бы Павла Ивановича, чем бледное отрешенное лицо Кирилла с капельками холодного пота на лбу. Но старый мастер не выказал своего смятения:
- Налей ему крепкого чая, чтоб в себя пришел, - сердито сказал Павел Иванович.
Почти насильно Кирилла заставили выпить стакан чаю, после чего он долго сидел на стуле, качаясь, как маятник, и повторял:
- В любимчики, значит, Озеров вышел. А я-то, дурак, переживал за Кравцова, этого неуча, балбеса? За Бартенева тоже переживал. Хороший ведь мужик он. Свежим ветром отдает… А чего хотят от него… Дроботов чего хочет от него? Почему его не любит этот увалень… Ходит всегда руки в брюки, раскачиваясь!.. Так и хочется пнуть его коленом в зад… А Негин… барин… вот он кто - ба-рин. Много его в цехе видите? А? Где же справедливость?
Под тяжелым взглядом Павла Ивановича голова его клонилась все ниже и ниже. Евдокия Ивановна развела вишневого варенья с содой и заставила Кирилла выпить. Он встал и неуверенно, заплетаясь, вышел в коридор. В комнату к Павлу Ивановичу донеслись надсадные звуки, похожие на всхлипы. Буревой морщился: "Слабак! Выпил и ноги голову не держат". Он отложил вилку и задумался.
Вспомнился ему случай, который произошел с Кириллом в самом конце войны, и свел их под одной крышей. Кирилл тогда закончил ремесленное училище и работал на горне. Жил в общежитии. Обессилевший от недоедания и тяжелой работы, однажды почувствовал себя плохо, но не сказал мастеру, а ушел на кауперную площадку и уснул там. Обнаружил его Павел Иванович - и грязного, очумелого привел домой. Так с тех пор стал Кирилл жить вместе с ним. Когда дочь Буревых Клава вышла замуж, а сын ушел в армию, потом женился, Павел Иванович настоял в жилотделе, чтоб Кириллу выписали ордер на комнату, в которой жили его дети. "Без детей семья - что печь без огня". Теперь он в ответе за него, как за сына.
В кухне Евдокия Ивановна, прибирая посуду, старалась не греметь кастрюлями и с тревогой взглядывала в открытую дверь на мужа. Как он отнесется после всего к Кириллу? Павел Иванович уклонился от разговора с женой, но, укладываясь спать, сказал:
- Кириллу завтра с утра. Разбуди и меня.
- Так тебе во вторую? - Все равно буди.
Утром около шести утра Павел Иванович, проснувшись, услышал разговор на кухне. Когда он зашел туда, Кирилл, обжигаясь, пил горячий чай.
- Причастье выгоняешь? То-то, брат! - Павел Иванович похлопал Кирилла по плечу и, отказавшись от завтрака, пошел одеваться.
На улице, широко шагая рядом с молчаливым Кириллом, Павел Иванович, вытянув перед собой огромный кулак, добродушно сказал:
- Отдубасить тебя вот этим молотком хотел вчера, да сдержался.
- Сейчас воспитывать будете? - хмуро отозвался Кирилл.
- Как хочешь понимай.
Они завернули за угол дома, вышли к заводскому пруду и зашагали по узкому деревянному настилу, касаясь один другого.
Мимо них, не сбавляя скорости, мчались по мосту трамваи. Люди висели на подножках, держась за поручни вагонов. Впереди на левом берегу пруда колыхалась над заводом темно-синяя кисея, словно там еще только отступала ночь. У коксовых батарей густо поднимался коричневый дым. Сквозь грохот машин и трамваев, мчавшихся по мосту, Буревой слышал только один звук - шум доменных печей. Его всегда радовало, что домны гудят гуще, глубже мартеновских печей и перекрывают расстояния. Их отдаленный шум действовал на него успокаивающе.
- В жизни, брат, всякое бывает, - сказал он, косясь на Кирилла. - Иной раз так зашатает, с ног валит. Но если ты корнями врос в родную землю - выстоишь. Это я понял знаешь когда? В двадцать четвертом году.
Кирилл шел, по-прежнему не поднимая головы, с таким видом, точно он знал наперед, что ему сейчас расскажет Буревой. Они миновали мост и пошли по дороге, вдоль реки. Павел Иванович снял кепку, вытер платком голову:
- Худо было в тот год в нашей деревне Ново-Александровке, - качал он издалека. - Коммуна есть, а в коммуне, что через щель, что через дверь поглядишь, - одно увидишь: голод, нужду. И подался я в город. В лаптях, в сермяге. Восемнадцати годов мне не было. Еду в вагоне и слышу разговор, как будто кто мои мысли подслушал: "Что же это новая жизнь-то не найдет к нам дороги? То буржуи нашу кровь пили, а теперь вши едят". Тут другой голос, помоложе, отвечает: "Ты, братишка, только не давай вшам душу свою высосать. Она тебе для большой радости пригодится. Слышал, Ленин что сказал: не сразу, говорит, все устроится, но будет хорошая жизнь, потому что власть теперь наша - народная". Вгляделся в темноту, вижу на нарах сидят двое - один, как я, - деревенский, а тот, что помоложе, в плечах поплотнее, - моряк. Рука забинтована, а бушлатик сверху на плечи накинут.
Кирилл, замедляя шаг, повернул голову и кинул на Павла Ивановича быстрый взгляд. Голос Буревого звучал глуше, и слова шли медленно.
- Не доехали мы верст трех до Екатеринослава, прошел по вагону бородатый человек в шинели и негромко сказал: "Товарищи, Владимир Ильич скончался". Морячок рванулся к стоп-крану, остановил поезд и - из вагона. Мы за ним. Смотрим, стоит моряк на снегу, как в карауле, и бескозырку в руке держит. Тот, деревенский, подходит и тихо спрашивает: "Как же теперь без Ленина жить будем?" Моряк выпрямился, оглядел нас всех, бесшапочных, и говорит: "Ленин, братишки, нам партию оставил. Она поведет нас к цели".
Павел Иванович замолчал, и Кирилл, не решаясь что-то сказать, тоже молчал. Они проходили у шлакового откоса, от которого дорога круто поворачивала к заводу. Перед ними по воде медленно двигалась большая землечерпалка, расчищая дно пруда. Павел Иванович, повернувшись к Кириллу, уже другим, твердым голосом сказал:
- С тех пор иду с партией, не спотыкаюсь. Она - мне, я - ей. В тридцатом обзавелся семьей, послали строить этот завод. Я уж тогда на горне работал. Раз надо, значит, надо. Поехал. Хоть и дети были, и жена противилась.
Он впервые рассказывал Кириллу историю своей жизни, в которой было много трудного, сурового. И рядом с этим мелкой и незначительной показалась Кириллу его обида на Дроботова и Барковского, и жег стыд за его поступок. У проходной Буревой слегка хлопнул себя по карманам и сказал:
- Ну вот, спецовку не надел и пропуска у меня нет. Дальше двинуться с тобой не смогу. Я не хочу с тобой ссориться и не хочу тебя воспитывать, - сказал он, кладя руку на плечо Кирилла. - Но вчера мне стало обидно за начальника цеха. Он поверил в тебя, поверил, что ты не из тех, кто животом чувствует печь, а ты против глупого слова не устоял. Так легко можно пустить под откос и людское доверие и свои молодые годы.
Кирилл, все время молчавший, поднял голову и хрипло выговорил:
- Сорвался. Маше только не говорите.
- Сам ей расскажешь. Иди, - чуть дотрагиваясь до его плеча, Павел Иванович подтолкнул Кирилла к проходной.
В городе, где много высоких труб, кажется, что небо можно достать рукой. Это впечатление усиливается осенью, когда темные облака смешиваются с клубами дыма и низко плывут над землей.
Заложив по привычке руки за спину, Лобов не торопясь шел по заводу. Впереди и обгоняя сбоку, спешили на смену люди. Многие здоровались, искоса оглядывали высокую, чуть сутуловатую фигуру директора. Никто не удивлялся, что именно в этот час направлялся директор в какой-то цех. Для разъездов по заводу Лобов редко пользовался машиной и обычно вышагивал немалый километраж.
- Цехи - это не театральные подъезды, - пояснил он как-то Ольге Васильевне, когда она заметила ему, что его пешие прогулки по заводу доставляют ей много хлопот: приходится чистить и подшивать пальто, обрезать махры у брюк.
- Это не прогулки, - возразил он жене. - Я хожу, как ходят все, и все вот вижу, как другие: где мост перекидной шатается, где свалку металлолома образовали, где переезд не обезопасили. А на машине тут ничего не увижу, кроме поднятого шлагбаума.
Сейчас Лобов, обогнув мартеновский цех, вышел к вырытой траншее. Здесь выкладывались фундаменты под металлические опоры контактной сети для будущей электровозной тяги. Мужчины и женщины, одетые в жесткие брезентовые брюки и куртки, кайлами и лопатами долбили каменистую почву. Работать было трудно. Лобов видел, как, стоя по пояс в котловане, они при каждом взмахе лопаты неловко сгибались и разгибались. Но никто не падал духом, зная, что только при ручной копке можно не закрывать движения составов по железнодорожным путям, и это, казалось, воодушевляло всех.
- А ну, братцы, не подведем диспетчера, - услышал Лобов веселый мужской голос, подходя к траншее.
Небритое лицо говорившего дышало энергией, глаза светились упорством. Лопаты замелькали в воздухе быстрее и чаще. Отрывистый гудок паровоза заставил людей укрыться на дне траншеи. Паровоз тащил на платформах деревянные бункера с бетоном.
Остановив прораба и выяснив ход работ, Лобов двинулся к доменному цеху, то и дело взглядывая в темное небо. Бартенев настаивал на ремонте пятой печи и прежде чем что-то предпринять, Лобов хотел сам осмотреть печь. Полы длинного директорского пальто волочились по ступенькам, сгребая, как щеткой, графитовую пыль.
Печь глухо гудела, заглушая все звуки. Лобов подошел, заглянув в фурменный глазок: в огненном вихре руда кипела, как вода. Не встретив у горна людей, директор открыл дверь в газовую будку. Спиной к нему, облокотись на стол, газовщик Федоренко что-то вслух читал. В сидевшем рядом мастере Лобов узнал Буревого. Мастер обернулся и пошел навстречу директору. Федоренко быстро захлопнул книгу. Здороваясь за руку с каждым, Лобов спросил:
- Значит, дожили до того времени, о котором мечтал Курако, с отдыхом работаем, книжки читаем?
- Да это так, минута выдалась, - проговорил Павел Иванович.
Лобов обратился к приборам и задал несколько вопросов относительно хода печи.
- А что читаете? - спросил он, беря из рук Федоренко книгу в синем переплете. - "Работа на современной доменной печи", - прочитал он вслух, перелистывая страницы:
- Помню, помню автора. Года два назад приезжал. Ну, как, удалась книга?
- Слепок получился, - неохотно отозвался Павел Иванович.
- Слепок? - переспросил Лобов, откидывая полу и доставая из кармана портсигар.
- Слепки-то на память делают, а то в музей, - пояснил Буревой, - вот и книга эта больше для обозрения. Помню и я автора. Приходил в цех, смотрел, записывал. Описал, конечно, все до точности, как было. Так ведь что было, то быльем зарастает. Щуп к примеру описывает, ну это для слепых, а мы теперь зрячие.
Лобов, глубоко затягиваясь папиросой, молча, с любопытством смотрел на Павла Ивановича.
- Автор не обеспечил долгой жизни своей книге, - говорил мастер. - Скоро печь на высоком давлении поведем, а этого в книге нет.
- По-моему, ученые должны давать не только оценку практике, а научно обосновать практический и экономический метод, - проговорил молчавший до сих пор Федоренко. - Мы часто еще по интуиции действуем.
- Значит, ученые должны подводить научный фундамент под интуицию? - спросил, улыбаясь, Лобов. - Это уж, друг, область философа. А мнение свое о книге автору сообщить надо, - посоветовал он, направляясь к выходу.
Когда за ним закрылась дверь, Павел Иванович повернул к Федоренко круглое, с насупленными бровями лицо и, кивая на книгу, строго заметил:
- Спрячь. Она тебе не заменит интуиции.
Не встретив на печах Бартенева, Лобов решил пройти в контору. Феня Алексеевна, увидев директора, торопливо пригладила взбитые венчиком волосы:
- Андрей Федорович на занятии, - вежливо сказала она. - Я позову его.
- Лучше меня проводите к нему, - попросил ее Лобов.
Постучав каблучками по коридору, Феня Алексеевна нерешительно остановилась перед дверью учебной комнаты.
- Спасибо, - сказал Лобов, задерживая взгляд на ее смущенном лице.
Подождав, когда она уйдет, он открыл дверь. В комнате, тесно окружив столы, сидело человек двадцать. Лобов сразу узнал тяжелую, нескладную фигуру Гуленко. Длинные рыжие усы старого мастера поднимались кверху, шевелились от напряжения. Рядом с ним сидел горновой Шайбаков. Кто-то, низко склонив голову над столом, писал карандашом в тетради. У черной классной доски спиной к сидевшим стоял Бартенев. Он водил указкой по чертежу, висевшему на доске. Почувствовав за спиной сдержанный шум, он оглянулся и увидел Лобова, но только после того, как докончил фразу, объявил перерыв.
- Подводите научный фундамент под интуицию? - пошутил Лобов, подходя к Бартеневу и здороваясь с ним.
- Учимся умению обдумывать ход печи, - сдержанно улыбаясь, ответил Бартенев.
В приоткрытую дверь из коридора доносились обрывки разговора и вползали голубые струйки дыма. Лобов стал подробно расспрашивать о школе. Узнав, что занятия ведутся по программе, близкой к техникуму и что преподавателями выступают инженеры, одобрительно закивал головой:
- Хорошее дело. Недавно в мартеновском цехе подходит молодой парень, жалуется: хотел поступить в заводскую школу, в цехе путевку не дают. Почему? Да у меня, отвечает, профессия неведущая - электрик. Как же, говорю, электрик и неведущая? Переведем вот завод на автоматику, и электрик будет самый ведущий. Люди учиться хотят, а школ не хватает.
Бартенев молчал, ожидая того главного разговора, который привел Лобова в цех. Но Лобов не спешил. Умудренный житейским опытом, директор тоже каким-то своим интуитивным чутьем разгадывал людей. Еще в первую встречу с Бартеневым он понял, что новый начальник доменного цеха, проявлявший во всем самостоятельность, не ощущал потребности в опекунстве. И Лобов всегда старался осуществлять руководство над ним в форме советов. Сегодня он пришел проверить, как идет подготовка к ремонту печи, и не мог не оценить того, что и в этом Бартенев проявил себя, прежде всего, как инженер. Он во всех деталях продумал перевод печи на высокое давление газа под колошниками. Именно потому, что начальник цеха во все вносил мысль, ему необходима была свобода. Директор уважал в другом самостоятельность мысли, поощрял ее, поддерживал.
- Вижу, сегодня вы заняты, - проговорил Лобов. - Зайду завтра. Хочется посмотреть, как выглядит в чертежах идея высокого давления.
- Зачем же откладывать? - удержал его Бартенев. - Занятия могут продолжаться без меня. Затравку получили, теперь в самый раз поспорить друг с другом.
- Гуленко, - позвал он громко. Дверь приоткрылась, и в щели показалась рыжеусая голова мастера.
- Прошу вас, - обратился к нему Бартенев, - займите мое место и продолжайте разбор темы.
- Это можно, - спокойно согласился Гуленко и деловито вступил в комнату.
Бартенев попросил Феню Алексеевну вызвать Верховцева, готовившего черновые чертежи по ремонту, и известить Кострову о приходе Лобова.
Феня Алексеевна теперь заметно проявляла живой интерес ко всему, что касалось цеха, и хотя по-прежнему тщательно следила за собой, но делала это больше по привычке, чем из побуждений кокетства. Часто после работы она добровольно брала на себя обязанности цехового инструктора по жалобам, шла на квартиры доменщиков, разбиралась в их просьбах, заявлениях и докладывала Бартеневу обо всем обстоятельно. Он выслушивал ее внимательно и тут же принимал решения, часто соглашаясь с тем, что советовала Феня Алексеевна.
Однажды Бартенев, когда она снова попыталась к нему кого-то не впустить, задержав ее в кабинете, сказал:
- К вам первой обращается посетитель. Он как бы через вас смотрит на начальника цеха. Ответите грубо, заставите ждать в приемной - человек сделает вывод, что начальник хам и бюрократ. Не найдете нужной бумажки, человек сделает вывод, что у нас нет порядка. - Стараясь смягчить слова улыбкой, он закончил: - Хороший секретарь создает хорошую атмосферу цеха.
Феня Алексеевна и при Лешеве считала себя первым лицом в цехе, но тогда вкладывалось в это понятие что-то совсем другое, о чем теперь не хотелось вспоминать. Иногда ей казалось, что она будто вновь объявилась в цехе, но уже не только личным секретарем начальника, а в какой-то иной роли, от которой тоже зависит план.
Когда Верховцев появился в кабинете, неся в охапке, как дрова, белые валики чертежей, Лобов, снимая пальто и небрежно кладя его на диван, встретил его словами:
- Ну, показывайте свою работу, главный конструктор.
Из большой кучи листов ватмана Бартенев сам вытянул то, что требовалось, и стал объяснять. Многие узлы предполагалось не только обновить, но изменить их конструкцию.
- А вы учли, что вам отводятся обычные сроки ремонта - десять дней? - спросил Лобов.
Бартенев разогнулся над столом, расстегнул ворот рубашки и расслабил галстук.
- Применим военную тактику - быстроту и натиск, - проговорил он, поворачивая голову к дверям, в которых показалась Кострова.
- Я не помешала? - проговорила она, подходя к столу и вопросительно глядя на всех.
- Конечно, нет, - Лобов протянул ей руку и уступил место рядом.
Ей не хотелось мешать им, и она отошла к окну. В своей обычной манере - медленно, точно выражая мысли, Бартенев пояснял принцип работы печи на высоком давлении. Раза два он выпрямлялся, взглядывая на директора, и, убедившись, что его понимают, продолжал рассказ. Кострова, слушая, снова поражалась его умению просто, предельно кратко излагать самые сложные технические понятия.