А Рокотов был неопытен в этих вещах и пил долго и неторопливо. А зал ждал, и только в проходе кто-то гулко кашлянул в застоявшейся тишине.
- …Мы иногда снисходительны к людям, обманывающим ради дела. Не для себя же лично, говорим мы о том, кто совершил такое. И тем самым создаем пример для других. И вот уже вырабатывается тип руководителя, который совершает недозволенное открыто и смело, потому что у него в кармане палочка-выручалочка: не для себя. Вы простите меня, я немного отвлекся в сторону от дела, о котором мы сегодня много говорим. Я еще раз благодарю вас за высказанные мысли. Мы стараемся теперь более критически взглянуть на работу наших строительных организаций, специализирующихся на возведении объектов для села… И еще кое-что полезное лично для себя вынес я с этого собрания. Спасибо вам за это. Вы сегодня обсуждали поступок председателя Насонова. В ближайшие дни мы у себя в районном комитете партии обсудим поведение коммуниста Насонова. И я вам обещаю, что разговор этот будет более строгим, чем сегодняшний. У меня все.
Лебедюк торопливо закрыл собрание. Пока люди выходили, Михайлов подошел к Рокотову:
- Владимир Алексеевич, я не ждал, что вы так скажете. Искренне, без выводов, как-то по-домашнему. Очень хорошо.
Насонов и Лебедюк проводили Рокотова и Михайлова к машине. Пока Михайлов давал Лебедюку наставления по ведению собрания, Насонов подошел к первому секретарю.
- Владимир Алексеевич, может, мне заявление подать?
- Ваше дело, - сухо сказал Рокотов. - Поговорим не здесь и не сейчас.
Он смотрел в темноту, и ему казалось, что видит он невдалеке тонкую девичью фигуру в знакомом белом платье. Но останавливаться не стал и полез в кабину газика. Машину рванул с места на скорости.
Михайлов молчал всю дорогу. Он знал: сейчас Рокотов анализирует собрание. Пусть увидит сам свои промахи. Но один вопрос он все-таки должен задать. Обязательно. Иначе не может быть. Не в самом же деле у него стальные нервы? Ведь это все из области беллетристики. А в жизни есть живой человек, пусть сильный, но живой. И у него есть слабости и есть вечное стремление подтвердить ошибку чьим-то мнением. И у Рокотова только один человек, который может ответить на его вопрос, это он, Дмитрий Михайлов.
И все же он не задал вопроса. Высадил Михайлова у дома, молча пожал руку.
- До завтра.
И уехал.
3
Рокотов обрадовался телеграмме от Игоря. Значит, увидятся, поговорят. Как в воду смотрел, чертушка, потому что в последние дни часто о нем подумывалось. Надо бы посоветоваться кое о чем. Ну а кроме этого, есть возможность съездить в Лесное, Николая обнять и вообще окунуться в ту обстановку, которая видится сейчас как что-то далекое-далекое, почти неправдоподобное, дымчато-романтичное.
Телеграмма получена вчера, значит, уже сегодня Игорь с Лидой на месте. В Лесном ждут его, это ясно. Николай ни за что не даст телеграмму, он больше всех носитель рокотовской гордости. Лет шесть назад схватило его сердце. Уложили в больницу, а брату хоть бы слово. Когда Рокотов возмутился столь явно выраженным пренебрежением к себе, Николай сказал совершенно спокойно:
- Ты вот что, Вовка, я тебе депеш посылать не буду. Может, только одну когда-нибудь получишь, если на похороны позовут. Здесь твой дом, и чтоб у тебя появилось желание проведать его - телеграмм не будет. Вот так, ты меня знаешь.
Да, Николая Рокотов знал, лучше, чем самого себя. В детстве мечтал быть таким же, как он, уверенно-неторопливым, сильным. Именно от него услышал впервые фразу, которую запомнил на всю жизнь и которую сделал потом девизом на многие годы: "Мы - Рокотовы. Нам нельзя быть хуже других". Потом только, через десятилетия, Рокотов уяснил, что ничего особого в звучании этой фразы не было еще тогда, и фамилия была точно такой же, как сотни и тысячи других русских фамилий, и как-то, в скептическом настрое, завел об этом разговор с братом. И увидел вдруг, как широкое лицо Николая покрылось пятнистым румянцем, как большая широкопалая рука его, лежащая на столе, вдруг дернулась и сжалась в кулак:
- Та-ак, - сказал он, - не понимаешь, значит?
Володька уже пожалел о том, что затеял разговор, потому что Николай не так давно в очередной раз вышел из больницы и расстраивать его именно сейчас было нечестно. Но слова уже были сказаны, и теперь оставалось ждать того, что готовился ответить Николай.
- Так… - повторил брат. - Ты знаешь, где и как погиб наш отец? Знаешь. Очень хорошо. Как умерла мать, тоже знаешь? Патроны подносила и раненых перевязывала. Так чем же мы годы, нам сохраненные, оплачивать будем? Отец мне говорил очень часто: "Николай… Если что, помни, мы, Рокотовы, всегда жили с поднятой головой. И не потому, что гордецами были, нет, просто вины нашей перед людьми не существовало. И помни, главное - это быть честным перед самим собой, тогда и люди тебя ценить и уважать будут. А если есть честность перед людьми и перед собой, значит, правильно живешь. И шапку не ломай ни перед кем, ты человек. Достоинство свое помни. Потому что льстецов терпят, но не уважают". Вот что говорил мне отец. И для меня его слова - закон. Так же, как и для тебя.
Тогда они не спорили. А в другой раз схватились покрепче, потому что для Володьки наступило время утверждать себя, так уже теперь он оценивал тот разговор. Было это на четвертом курсе института, когда он приехал в Лесное на каникулы. Помогал брату возить зерно от комбайна, уставал смертельно, но после каждого рейса бегал смотреть на график, у кого сколько зерна получалось? А возить приходилось за тридцать пять километров, и дорога была не так уж хороша, потому что грозы громыхали тогда и хоть не длинные, зато буйные дожди выливало небо на поля. И проселок быстро становился грязным, и Николай сам садился за руль, отдавая ему машину только на семикилометровом отрезке шоссе, перед самой станцией. А Володька уже к тому времени пятый год права имел шофера-профессионала, и это недоверие его злило.
Выбрались на асфальт в очередной раз, и, уступив свое место брату, Николай запел песню о молодом казаке, который гуляет по Дону. Запел хрипло, нескладно. А Володька только что хотел включить транзистор и достать "Маячок", по программе которого как раз в это время должны были передавать популярные песни из кинофильмов. Перебивать брата включением музыки было совсем нехорошо, и Володька решил сделать это в ходе разговора.
- Чего-нибудь бы поновее спел…
Николай сидел, откинув голову назад, упершись затылком в стенку кабины, и пел самозабвенно. Плоховато было у него со слухом, откровенно фальшивил, но видно было, что эти минуты для него истинное наслаждение.
- Слушай, неужто тебе это старье нравится?
Николай остановился на полуслове:
- А у тебя что получше есть?
- Сколько угодно… Вот слушай.
И включил транзистор. Звучала как раз известная песня в исполнении актера, который никогда не имел голоса как такового, но, примелькавшийся на киноэкране с гитарой, все чаще и чаще стал выходить на публику в качестве певца. В те годы как раз вокруг его имени был своеобразный бум, его одолевали поклонницы, модные мальчики доставали его "левые" записи, и считалось особым шиком, если на вечеринках для гостей стонал его пришепетывающий голос. Песня была мелодичной, и Володька подумал, что для Николая это будет солидным аргументом.
Но вот транзистор смолк, Николай взял его с сиденья, выключил. Снова откинул голову назад.
- Ты знаешь, - сказал он через паузу, - я вот иногда думаю, как легко вы, молодые, забываете то, чего забывать нельзя. Корень свой забываете… Кто ты без народа, без его культуры на тыщи лет до тебя? Пшик. Лист осенний, который каждый сквозняк в трубу завьет. А в войну люди умирать шли со словами "Россия" на устах. А фрицы всех нас русскими называли, хоть ты казах, хоть туркмен, хоть молдаванин. Ты ж не Иван, не помнящий родства, чтобы отказываться от вековой культуры своего народа ради модных однодневок… Вот давай заспорим с тобой, что эту твою песенку, что ты включил, через пять лет никто помнить не будет, а народная наших прапраправнуков переживет. И правильно.
- Это все чепуха! - Володька резко повернул руль, объезжая колдобину. - Че-пу-ха!
- Стой! - Николай перехватил рулевое колесо, дотянулся ногой до педали сцепления.
Машина вильнула на обочину и остановилась:
- Вот что, - Николай вытолкнул Володьку с сиденья, потом подал ему транзистор. - Чтобы у меня, твоего старшего брата, не возникло желания по шее тебе дать, ты пока пешочком пройдись… Музыку свою послушай. Рукоприкладства, понимаешь, не признаю, а ты чуть было не вынудил. А на обратном пути я тебя возьму. Время будет подумать.
Володька повернулся и зашагал обратно. Машина ушла и через час нагнала его. Николай посигналил, но Володька не оборачивался, и тогда Николай дал полный газ, потому что знал: брат ни за что не сядет сейчас с ним. А Володька пришел домой вечером и молча улегся спать, потому что устал страшно, а признаваться в этом не хотелось. И на следующий день он уже не стал проситься с Николаем и заговорил с ним только через неделю, и оба сделали вид, что ничего не произошло, потому что начинать уточнение деталей - это значит вызвать спор опять, а им обоим этого не хотелось. Через пару лет они вспомнили этот эпизод и долго смеялись потому, что, оказывается, ровно через пять километров в том рейсе Николай "схлопотал" гвоздь в колесо и приличное время провозился с ним.
Удивительные взаимоотношения были у Николая с сыном. Так уж случилось, что Эдька рос парнем избалованным, капризным. То ли Маша, мать его, с трудом перенесшая роды и получившая в дальнейшем от врачей полный запрет на возможность иметь следующего ребенка, обратила на него всю свою материнскую нежность, то ли постоянная занятость Николая сделала свое дело? Эдька после десятилетки окончил по настоянию отца курсы механизаторов, проработал в колхозе трактористом несколько месяцев, а потом вдруг решил, что его будущее - в литературе. К этой мысли подтолкнула его рецензия в районной газете на опубликованные там же несколько рассказов. Послал документы в Литинститут имени Горького и, к изумлению всех знавших про это, прошел конкурс, а затем и экзамены вступительные сдал. Стал студентом, окончил первый курс, а затем вот взял и ушел из института. Сидит дома.
Рокотов как сейчас помнит просторную комнату в доме Николая. Эдьку с книгой в руках на диване.
- Воды принеси, - говорит ему отец.
Эдька лениво переворачивается на другой бок:
- Па, ты же видишь, я занят.
Николай молча поднимается и надевает пальто. Затем берет ведро и выходит из дома. Потом уже, в ответ на возмущение брата, зовет его в кухню и там поясняет:
- Я хочу, чтобы он сам понял, почему должен делать ту или иную работу. Сам… Ты что думаешь, насилием можно приучить его к работоспособности? Ерунда. Если не понимает, все бесполезно.
- И долго ты будешь ждать проблесков его сознательности?
- Подрастет - поймет.
Рокотов возвратился в комнату и сразу же к Эдьке:
- У тебя совесть есть или уже давно кончилась? Отец только что перенес сердечный приступ, а сейчас таскает воду… Ты гляди, гляди.
Эдька встал, лениво потянулся:
- Дядь Володя, я же сказал: сейчас занят. Это же не на пожар? Через полчаса сам принес бы, У меня память хорошая.
- Эх, не я твой отец.
- Я тоже счастлив по этому поводу.
И все же Эдька почему-то доверял Рокотову. Было несколько моментов, когда приходил к нему со своими секретами. Однажды приехал на рейсовом автобусе в Васильевку только для того, чтобы посоветоваться насчет Литинститута. Проговорили почти всю ночь!
- Вы, дядь Володя, мне нравитесь потому, что далеки от эмоций… Папа вечно мне о фамилии твердит, мама плачет. Не могу я с ними. А вы все по делу. В двух словах, зато все ясно… - сказал Эдька на прощанье, когда Рокотов привез его на автостанцию.
Маша была верной тенью Николая. Володька помнил, как в сорок восьмом привел в дом Николай худенькую белобрысенькую девочку в стареньком ситцевьом платье. Жили тогда в Белгороде, в одной комнате. Николай усадил Машу на единственный стул и сказал брату и сестре, сидевшим в углу:
- Дела такие, братва… Вот это Маша. Она работает старшей пионервожатой… Я хочу на ней жениться. Она будет у нас жить. Нравится она вам?
Володька подошел тогда к Маше, глянул ей в лицо. Она улыбнулась ему, погладила по голове.
- Нравится… Она мне нравится, - сказал Володька и полез к ней на колени.
А Лида, которой к тому времени было уже одиннадцать, вдруг сказала зло и вызывающе:
- А мне не нравится. Некрасивая она.
И Николай покраснел, а Маша вдруг встала и растерянно сказала:
- Я пойду, да? Коля?
Николай усадил ее на место и сказал почему-то Володьке а не Лиде:
- Ну вот и все, Вовка… Ты - "за", я - "за"… Большинство, выходит. Ну, а с меньшинством мы как-нибудь совладаем. Да? Значит, решили: Маша будет жить у нас.
Лида тогда заплакала и ушла, потому что она ревновала Николая к Маше и боялась, что теперь разладится их дружная семья, но этого не случилось, потому что Маша умудрялась жить в доме так, что ее голоса не было даже слышно, и соглашалась с каждым, кто высказывал свое мнение. И по-прежнему всем в доме командовала Лида, и даже зарплату отдавал именно ей Николай, да и Маша тоже, потому что вскоре все единогласно признали, что у Лиды выдающиеся организаторские способности и ей лучше видно, что покупать, а чего не покупать. И когда Николаю предложили поехать в Лесное для работы механиком в МТС, то именно Лида приняла решение ехать, потому что там давали приличный дом, а семья была большая и в одной комнатке жить было тесновато. И Маша сразу уступила именно Лиде роль хозяйки, потому что очень любила Николая и не хотела его огорчать раздорами в семье. И эту ее подвижническую уступчивость оценила даже Лида, которая года через два сама ей сказала:
- За Колю я теперь спокойная… Прости меня за все.
И больше не было сказано ни слова, и обе поняли, о чем шла речь, потому что Маша подошла к Лиде и поцеловала ее в щеку, и только Володька ничего не понял и глядел на них обеих во все глаза, удивляясь противоречивости поступков людей. Потому что до этого было много зимних вечеров, когда они с Лидой лежали на теплой печке и рассказывали друг другу страшные истории; все сказки сестры были о злой и коварной ведьме по имени Маша. И часто Лида говорила о том, что, когда вырастет, она приедет и выскажет "этой самой" все, все, что думает о ней, и что именно она загубила Колю.
В пятьдесят шестом Николай закончил строительство собственного дома. По тем временам это была настоящая хоромина из трех комнат по городскому типу, Даже душ сделал Николай во дворе, не глядя на то, что совсем рядом текла речка. И сад посадили тогда же. И с тех пор дорожка к дому стала для Володьки намного короче прежней, потому что теперь можно было не садиться на попутки с автостанции, а просто пройти пешком с километр по яркому заливному лугу да через мостик деревянный перейти, заглянув в тихие светлые струи речки.
У каждого человека в жизни есть дом. Главный дом в жизни. И страшно, если его нет в судьбе человека. Есть этот дом в жизни Владимира Рокотова. И дом этот в Лесном, за ярким веселым зеленым забором, у которого вечерами стоит невысокий приземистый человек с ранними морщинами на крутом лбу, стоит на месте, поджидая, когда ты подойдешь поближе, и глядит на тебя прищурясь. И вот уже ты поднимаешься на косогор, и дорожка петляет среди заросших лопухами осин. И цветут кусты шиповника, и стоит такая тишина, что даже гул шмелей врывается в уши. И ты слышишь, как где-то вдалеке тревожно замычала корова, а ей откликнулся рокотом мотора у мастерских трактор, и небо над тобой такое синее, что кажется, будто его кто-то нарисовал самыми лучшими в мире красками специально для тебя. И ты видишь, как тают в его глубине далекие-далекие облачка, будто пригоршню гусиных перьев кто-то забросил в вышину и они парят над землей, выбирая место, где опуститься.
И человек у ворот вдруг делает навстречу несколько валких неторопливых шагов, и твоя ладонь тонет в его шершавой могучей лапе:
- Ну, здравствуй, братуха… Приехал-таки? Молодец…
4
Баба Люба сказала:
- Характер твой совсем тут ни к чему… Парень как парень. И хорошо, что секретарь. Значит, с головой. Ты ж мне что твердила: "Не выйду замуж за такого, который без головы". Чего ж тебе еще надо? Ее в загс позвали, а она крутится сама не знаю чего. Ой, гляди, внучка.
Беседовали, пока шли к дому от центра села, куда довезла их машина с колхозного собрания. Вере можно было бы не идти, но баба Люба вдруг решила, что она всенепременнейше будет на собрании и поглядит на ухажера попристальнее и при свете. А так как Вера опасалась за взвешенность поступков бабушки, которая очень даже просто могла подойти к Рокотову и заверить его в том, что она не одобряет поступка внучки своей, пришлось ехать и ей самой.
Собрание произвело на Веру странное впечатление. Много шума и пустых разговоров. И вину за все это Вера возлагала на Рокотова, потому что именно он был обязан задать тон. Она никак не могла понять, почему было созвано это собрание? Для чего отрывали людей? Неужто нельзя было все это решить в райкоме и заслушать там Насонова, вины которого, даже при всем своем предвзятом отношении к этому человеку, Вера не могла постичь. Тем более, что за этот свинарник колхоз согласен заплатить. Странно. Такое ощущение, что Рокотов усиленно ищет во всем какие-то моральные аспекты. Ну, для школьного учителя это было бы понятно… Но зачем нужно это секретарю райкома? Всем было ясно, что Рокотов здесь наблюдатель, а не участник собрания. Его два выступления были вынужденными. Что он искал в словах и действиях выступающих?
Баба Люба шла чуть впереди, негромко сообщая свои мысли:
- Парень как парень… Симпатичный… При должности. И скромный, видать. Строго держался. Это Насонов как на трибуну вылезет, так уж тут он и руки по бокам положит, и из стакана все припивает… А из бумаги глаза никуды, будто телок на привязи… Не-е-ет, девка, ты балуешь. Человек в загс звал и не лез без дела… Чего искать ишо надо? Другой бы обгулять норовил допрежь, а потом с него шиш спросишь. А этот порядочный, неизбалованный, видать. Ох, девка… Крапивой бы тебя по заду за норов. Ты гляди, замиряйся, а то ведь меня знаешь, поеду в район, найду его и сама приведу. Скажу, что ты у меня с придурью от роду… Спрос, дескать, с нее невелик. Бери, добрый человек, коли приглянулась.
Вера улыбнулась. Ох, бабушка… Неисправима. Уши прожужжала о замужестве. Как же, норовит пристроить внучку. Старается.
Молча поднялись на крыльцо. Вера прошла к себе в комнату, отказавшись от предложенного молока. Медленно разделась, легла в постель. В открытое окно с улицы долетел запах полыни. Тонко попискивали комары: пруд рядом. Протарахтел на мопеде под самыми окнами Витька Лешуков, совершает свой ночной объезд. Еще один жених. Вера, за могучий рост и квадратные плечи, звала его Лошаковым, но Витька не обижался. Месяца три назад пришел в середине дня к ней в больницу в костюме и при галстуке. Сел напротив.
- Что случилось, Витя? - спросила она.