Она ничего не ответила, лишь пытливо поглядела на него.
Они молча перешли мостик, поднялись из ложбины. Развернулась панорама степи. В легкой прозрачной синеве весеннего вечера колыхались огни.
Варя взглянула на Алексея.
Годы мало изменили ее. Когда она улыбалась, немного застенчиво, немного насмешливо, она становилась десятиклассницей - Варей похищенных временем лет.
- Не молчи, рассказывай о себе. Все. Знаешь, как я ждал этой встречи!
- Я постоянно здесь в Белополье, Алеша. Лечу самых маленьких.
Что-то новое было в ее манерах, интонации голоса, неуловимое, но еще больше привлекавшее.
- С родными?
Она знала: он спрашивал не об этом.
- С дочерью... - Варя оборвала фразу. - С мужем я не живу несколько лет. Здесь Татьяна - моя старшая сестра. Кажется, ты ее знаешь.
Алексей, услыхав, что Варя не замужем, с облегчением вздохнул.
- А я на "Глубокой" испытываю машину, - сказал он.
- Где твоя семья? В Лисичанске?
- Не обзавелся...
- Бобыль... - осуждающе произнесла Варя.
- Сразу зачислила в бобыли...
- Я не люблю холостяков. Они мне всегда кажутся...
- Донжуанами, - подсказал Алексей.
- Нет, не донжуанами, а расчетливыми, себялюбивыми людьми. Взрослый человек без семьи, без детей? Непонятно, для чего живет...
- Не всем удается обзавестись семьей. Кроме семьи, есть долг. Призвание.
- Отговорки. Все эти одиночки - сухари, эгоисты... Ты надолго в Белополье?
Алексей увлеченно стал рассказывать о любимом деле, о "Сколе", поездке в Москву, встречах с Верхотуровым, своих инженерных мечтаниях...
Варя слушала, изредка взглядывая на Алексея. "Изменился. Стали резче, суровее черты лица, сдержаннее жесты..."
Она вдруг прервала его:
- "Скол". "Скол"... Расскажи о себе... Почему ты до сих пор одинок? Тебе что - никто не нравился? Не было чувства?
- Успею жениться.
- Ну, конечно. Станешь знаменитым изобретателем, женишься на актрисе или художнице. Знаменитый муж! Знаменитая жена!
- Все это не так, Варя, ты плохо обо мне думаешь.
- Но все-таки у тебя были... увлечения, связи?.. - с женской настойчивостью расспрашивала она. - Расскажи. Только откровенно!
- Неоткровенными бывают с теми, кому не доверяют. Иногда хочется быть откровенным, но не с кем...
Алексей стал рассказывать о встрече с Лидой Красницкой.
- Энергичная девица... - сказала Варя. - А если бы ты, Алеша, женился на Лиде, а потом узнал, что она просто хотела выйти замуж, как говорят, по расчету, что бы ты сделал?
- Не знаю, жизнь подсказала бы.
Подмораживало. Небо и дали прояснились. Острый, белесоватый месяц неторопливо прорезал горизонт. Мутно переливался в холодной выси красноватый кристалл одинокой звезды. Из балки тянуло горьковатым запахом почкующихся осокорей.
- Ну, что же ты замолчал? - нетерпеливо спросила Варя. Она пристально посмотрела на него. Он бережно обнял ее за плечи.
- Скажи, ты вспоминал обо мне? - с затаенной грустью произнесла она.
- Люди, о которых вспоминаешь, чувствуют это. Я разыскивал тебя еще во время войны. Думал, что не суждено найти. После того как увидел тебя в Москве, снова стал разыскивать.
- Увидел в Москве?.. Просто не верится.
- Ты была в Москве в феврале?
- Ездила принимать оборудование для консультации.
- Я видел тебя в магазине головных уборов.
- Я покупала шляпку в день отъезда в Белополье.
Почти одновременно запели гудки в разных концах степи.
- Половина одиннадцатого, - спохватилась Варя.
- Куда тебе торопиться? Мы не виделись годы - неужели нам не о чем говорить?
- О прожитом нужно говорить долго. Дай мне отойти. Мне кажется, что я долго была подо льдом и только начинаю оттаивать... Нужно уложить дочку.
- Уложит сестра.
- Нет, должна уложить я. Это, как по уставу... Мы еще увидимся, Алеша.
Они расстались у мостика. Варя не захотела, чтобы Алексей провожал ее:
- Завтра разговоров не оберешься.
- А ты боишься их? - спросил Алексей.
Она промолчала. Потом посоветовала:
- Ты иди через гору, так ближе к "Глубокой", почти на два километра.
- Мы встретимся?
- Я сама позвоню тебе на шахту.
- У меня телефон дома.
- Позвоню домой... Где ты встречаешь май?
- Там, где меня будут ждать.
- Тебя будут ждать... - она пожала руку Алексея и быстро пошла по шоссе.
- Варя! - окликнул Алексей.
Она остановилась.
- Я не хочу, чтобы ты уходила.
- Елка не заснет без меня, Алеша.
Он долго стоял, провожая Варю взглядом. Было слышно, как ее каблучки стучали по плитам песчаника.
Алексей взбежал на юр. На огромный, величественный мир смотрела синеокая донецкая ночь. Туман рассеялся. Развернулась даль. Рассекая кинжалом прожектора глубокую синеву, электровоз тянул груженный углем состав. Тяжело вздыхала за перевалом доменная печь, принимавшая в свое шамотное чрево кокс и руду.
14
Поздно ночью, возвращаясь из мастерской, Алексей зашел в столовую. В ней почти никого не было. Давно уже успели поужинать люди ночной смены.
- Ой, Алексей Прокофьевич, вас и накормить уже нечем, - засуетилась буфетчица Оля. - Я сбегаю на кухню. Может, повар что-нибудь придумает. Яичницу с ветчиной сделать?
Она быстро вернулась.
- Сделает и яичницу и жаркое, если хотите. Пива налить? Пиво сегодня из Рутченковки привезли. Пятую бочку открываю за вечер.
Кто-то хлопнул по столу в дальнем углу зала. Оля вздрогнула и сердито глянула на неспокойного посетителя.
- Ты что домой не идешь, Герасим Мироныч? - крикнула она ему. - С вечера сидит. Сколько ж человек выпить может? Вы на него внимания не обращайте, Алексей Прокофьевич. Ко всем привязывается. Хотите, я вам тут, в буфетной, стол накрою?
Она проворно вытащила зеленую льняную скатерть, накрыла ею стол возле буфета. Принесла яичницу, графин с пивом.
- Звиняйте, товарищ инженер, - раздался за спиной Алексея хрипловатый голос. - Я до вас с беседою.
Алексей обернулся. Возле стола стояли двое - один высокий, широкоплечий, в ватной стеганке. Другой - маленький, нахохлившийся по-воробьиному.
Высокий протягивал большую, сильную, всю в шрамах и ссадинах руку:
- Будем знакомы. Герасим Миронович Сечевой. Слыхали? Может, на портретах видели? По всему Белополью красуются - забойщик первой руки. А это мой напарник Степанюк Кузьма Стахеевич. Приземляйся, Кузя, побалакаем по душам с товарищем изобретателем.
Не ожидая ответа, Сечевой сел. Как по команде, опустился на стул и Степанюк.
- Слыхал о вас. Присаживайтесь. Выпьем пива, - приветливо пригласил Алексей.
- Пива? Это можно! - крикнул во весь голос Сечевой, снова беря руку Алексея в свою. - Оля, сердце мое, а ну, давай нам ведро на стол. По-шахтерски, як рубят, так и пьют. Верно я говорю, Кузя? - он обнял Степанюка. - Это ж забойщик, товарищ изобретатель, золотые руки. А кто с Герасимом Сечевым способен напарником быть? Никто! От меня же уголь убегает... - протянув руку, он с силой сжимал и разжимал пальцы, будто крошил ими невидимый уголь.
- Вы б, Герасим Миронович, до дому шли, а то Настя Дмитровна беспокоиться будет, - робко посоветовала Оля, - мне нужно буфет закрывать.
- Эх, Оля, сердце мое! - сказал, веселея, Сечевой. - Спит зараз моя Настя... Под таким одеялом, шо только графы и князья имели. Сверху шелк, снизу атлас. Все для Насти Дмитровны. Кто на "Победе" в театр ездит? Настя. Кто у котиках ходит? Настя. Кто на курорт ездит? Опять же она, Настасия Дмитровна Сечевая... Сегодня поднялся Герасим Миронович с забою, а ему бухгалтер сразу три тысячи, как копеечку. А ты мне графин ставишь. Ставь, приказываю, ведро! Все графины налей, шо в буфете есть... Гуляет забойщик Сечевой! - залихватски гаркнул он.
Алексей с интересом смотрел на Сечевого. Тот, видно, выпил уже немало.
- Давай, Олеся, как приказано! Я с товарищем изобретателем беседовать буду. По-культурному. Он изобретатель. Я шахтер.
Сечевой немного помолчал, потом отхлебнул пива и вдруг, резко обернувшись к Степанюку, повелительно бросил:
- Иди!
Степанюк недовольно вскинул брови, еще больше нахохлился.
- Зачем вы его так? Пусть сидит, - сказал Алексей.
- Говорю - до дому иди! Я желаю поговорить с человеком, а ты прилип до меня, как банный лист.
Степанюк покорно поднялся и пошел к выходу.
- Не для его разуму разговор. Пить я не буду... Оля, - сказал Сечевой буфетчице, - я про ведро пошутковал... Так?! Значит, машину сделали, товарищ конструктор. А что она мне даст? - недружелюбно, в упор глядя на Алексея, полушепотом произнес Сечевой. - Всех на ставку переведут? Лучшие работники славы лишатся?
Алексей настолько оторопел от неожиданного вопроса, что сразу не мог даже понять его...
- Какой славы?
- Нашей... Угольной... Подземной, - отрывисто, со злостью швырял слова Сечевой.
- Я вас не понимаю, - спокойно сказал Алексей.
- А мы вас понимаем! И очень здорово понимаем! - злорадно процедил сквозь зубы Сечевой и, ближе пододвинув табурет, подсев вплотную к Алексею, быстро заговорил, торопясь высказать все, что накопилось на душе.
- Нет машины - Герасим Сечевой первая фигура. Почетный шахтер! Мастер угля! А пришла машина, и нема Сечевого. Нема! Ручка до мотора. К этому делу любого поставь, и он будет работать. Любого шлапака.
- Вы чушь порете, - вспылил Алексей. - Никто у шахтеров славы не думает отнимать. Разве врубмашинистов или комбайнеров на пологих пластах не уважают за их труд? Зарабатывают они не меньше забойщиков.
- Это мы слышали, слышали, товарищ изобретатель, на митингах. Не думайте, шо Герасим Сечевой темная людина, як говорят, шо ему лишь бы гроши. Знаю, - безработным не буду. Захочу машинистом стану. Может, и заработаю столько. А все не то! То ж машина будет действовать... А потом - разве все машинистами станут?
- Вы давно на шахте работаете?
- Сколько мне нужно, - уклончиво ответил Сечевой и ехидно добавил: - Может, еще про батька спросите? В отделе кадров все записано, кто такой Сечевой. - И, поднявшись со стула, добавил: - Все в чужую душу залезаете, товарищи изобретатели, как ее перестроить, думаете. А она закрыта для вас шахтерская душа. - И, уставившись на Алексея темнеющим взором, сказал: - Ще пошлють за Герасимом Сечевым. Помогайте, Герасим Миронович, нам комбайн лаву недорубал... Будет по-моему! Будет, товарищ изобретатель.
Он, размашисто ступая, вышел из столовой.
К столу подбежала раскрасневшаяся Оля. Она прерывающимся голосом сказала Алексею:
- Вы на него не обижайтесь, Алексей Прокофьевич: как выпьет, так и ссорится со всеми. В ту получку главного инженера при всех ни за что осрамил. Сегодня к вам пристал.
Алексей налил пива. Медленно отпивая золотистую влагу, припоминал сказанное Сечевым. "Что заставило его так прямо и откровенно говорить со мной? - удрученно думал он. - Боится потерять заработок, профессию? Да ведь не отнимет машина у людей ни славы, ни творчества, ни достатка..."
15
Огромные, как плакаты, листы заявок на материал закрывали весь стол. Барвинский просматривал перечень материалов: цемент, сталь, рубероид, листовая медь, фланцы, патрубки, винты, болты... Размеры. Штуки. Килограммы. Тонны. Пачки... Он хорошо знал: заявки составили по прошлогодним. Но нужно было просмотреть все это нудное перечисление материалов и изделий: упусти что-нибудь, и снова затяжка ремонта, простои...
- А, черт с ними! - Барвинский, рывком перевернув листы, стал подписывать ведомости. "Все равно в тресте механически сократят. Так из года в год тратишь время на всякую ерунду..."
Взгляд задел листок календаря - двадцатое июля... "Через месяц будет двадцать лет как получил диплом. Треть жизни прошла. Изо дня в день одно и то же, - заявки, ведомости, наряды на ремонты, ползание по лавам".
Он встал из-за стола, подошел к окну. Зеленые островки поселков среди рыжего плоскогорья выгоревшей степи. Знакомый пейзаж. Сколько раз он смотрел на него...
Барвинский прикинул в уме: двадцать помножить на триста шестьдесят - семь тысяч двести! От этой цифры стало тоскливо. Он снова сел за стол, вынул чертежи, присланные из треста. Так всегда, чтоб уйти от надоедливых мыслей, переключался на другое, "нырял" в работу. Но просмотр чертежей не успокоил. Барвинский еще больше раздражался, проверяя узел за узлом. "Модернизированная породопогрузочная машина... Что же тут модернизировано?" Заговорила ревность конструктора: "Рычаги переделали, а ковш прежний - будет рассыпать мелкую породу. Придется за машиной идти уборщикам с лопатами".
Странные бывают совпадения в технике. Когда-то и он продумывал такую машину. Он порылся в столе, вытащил папку с эскизами. "Ну да, такой же транспортер, такой же ковш! Все после других спохватываешься... Вот эти бумаги помешали довести до конца", - с ненавистью взглянул он на ведомости.
Барвинский достал еще несколько эскизов из папки. Простые, похожие на стакан, фигуры, с буфером, как у железнодорожных вагонов. Механическая крепь...
Новая техника когда-то толкнула его на поиски. До войны на "Профинтерне" испытывали врубовую машину с двумя барами. "А ведь комбайн Заярного на других шахтах нельзя будет эксплуатировать без механической крепи... Может, показать ему эти эскизы? Кажется, настоящий горняк. Не из тех пижонов, что спроектируют какую-нибудь мясорубку на гусеничном ходу и кричат на всех конференциях:"Идеальная машина для разработки углей!"
Припомнился разговор с Кореневым: упрек парторга в оторванности от людей снова прозвучал обидно. "Завертелся. Все делаешь на ходу, наспех. Да я ли один? Недаром главных механиков шахт называют пожарными механиками. Не только свободного дня - свободного часа не выберешь. Вся жизнь от наряда до наряда". Барвинский сгреб эскизы, расчеты, швырнул в папку. "Отдохнуть как следует нельзя. Скоро осень. Опять подготовка к зиме. Отпуск дадут в октябре. Какой это отпуск! В прошлом году отпустили в ноябре".
Стало еще больше не по себе, он поднялся из-за стола.
В кабинет вошел заведующий ремонтными мастерскими Канчужный - мясистый с самодовольно-нагловатым лицом.
Глядя на него, Барвинский вспомнил, как однажды Канчужный пришел к нему на именины и, не давая говорить другим, рассказывал про своего отца, который был управляющим рудниками, первым советским "красным директором". "Настоящий кадровый пролетарий"...
- Автоген нужно везти на ремонтный завод, - сказал Канчужный.
- Что же, везите, - безразлично ответил Барвинский. Он увидел, как мимо окон прошли Заярный и Звенигора.
Снова подумалось о механическом креплении.
16
В "нарядной" вывесили огромное объявление: "В воскресенье в шесть утра от клуба отправится автоколонна к Безымянной косе. Все свободные от работы - на прогулку!"
Ранним воскресным утром у клуба было людно и парадно, как на первомайском митинге.
Алексей пришел к клубу незадолго до отправления колонны. Варя уже стояла у головной машины, беседуя с Шарудой и его женой. В светло-зеленом платье, в новеньких туфлях на низком каблуке, с небрежно накинутым на плечи газовым шарфиком, она казалась вышедшей из сказки.
- Садитесь к нам, Алексей Прокофьевич, - окликнул Алексея Шаруда, - вся машина свободная... Да скорей, а то уже по копям скомандовали, я к шоферу сяду, а вы с Варварой Андреевной рядом...
Едва успели разместиться - раздался сигнал отправления. Председатель шахткома на мотоцикле повел колонну. Пыль клубилась за глубокинцами. Песенное эхо будило лазоревые, прогретые солнцем просторы. Люди хмелели от быстрой езды, солнца, ласкового ветерка.
К восьми утра были возле совхоза на Безымянной. Там кипели самовары, вились дымки над вмазанными в обрыв котлами. Буфеты ломились от снеди. В абрикосовом саду разбили палатки, расставили топчаны. Отдыхай, загорай, веселись!
Цветистый, громкоголосый хоровод закружился на берегу, в саду. Там выступают кружковцы, здесь собрались пожилые, поют под баян...
У самого обрыва густо окружили кого-то, почти не стихает раскатистый смех. Варя и Алексей подошли к столпившимся вокруг рассказчика.
- Знаешь, кто это? - спросила Варя. - Наш знаменитый юморист "Порядок" - крепильщик Щербаков.
Алексей сразу узнал в рассказчике того шахтера, что сочинял в "нарядной" историю про лягушку, заводившую часы. Одетый в модный светло-серый костюм, "Порядок" стоял на краю обрыва, словно на краю рампы.
- Работал я тогда, ребятки, на Веровском руднике, - услышали опоздавшие к началу его рассказа Алексей с Варей. - Проходили ствол. Работа злючая. Весь день под дождем - в стволе. Ну, и зайдешь иногда после смены погреться в палатку. Порядок. Только один раз не подсчитал я баночек. Перебор получился. Наверно, потому, что "контролер" из дому уехал - моя молодица у стариков в Калитве гостила. Проснулся я утром, а на дворе уже полный день. На часы зыркнул, и весь опохмелок как рукой сняло. Порядок. Моя смена уже полтора часа в забое. Что начальству говорить, как оправдываться? В поликлинику и показываться нельзя - по портрету видно, какая у меня слабость. И решился я на притворство. Выскочил на двор в одном исподнем, заорал свиным голосом: "Ратуйте, горим!" Набрал ведро воды и хлещу по стенам, по окнам. Мотаюсь таким чином от колодца к дому. Соседка выбежала и обмерла, пустилась по улице: "Вызывайте скорую помощь. Степан тронулся!" А я с ведром усердствую - прямо во вкус вошел, пожар гашу. Слышу мотор зафырчал. Карета скорой помощи! Порядок! Пустился я наутек, через огород. Гарбузы подвели. Запутался в их плетях, как конь в путах. Поймали гицели. Ну, думаю, порядок, нужно спектакль разыгрывать дальше. Приводят меня к врачу в кабинет, сидит старичок наш, Нил Нилыч. Я снимаю калошу с ноги, бац ему на стол: "Здорово, Настасья Матвеевна. Наливай чарочку. Угощай свата". Он из кресла выскочил и стоит на стороже, словами успокаивает, а приблизиться не решается. А я ему все сую галошу и требую свое: "Налей, сваха, чарочку". Сволокли меня в отдельную камеру. Комната приличная - отдыхать можно. Только скучища, был бы сосед - лежи поправляйся. Только и развлечения, что утром врач придет. Признали у меня воображение нервное, по-медицинскому - галлюцинация. Я уж и разыгрывать перестал. Всю правду Нил Нилычу рассказал. А чем больше я о себе по правильности говорю, тем больше ко мне подозрения. Жена стала на меня тоску нагонять - придет проведать и все плачет, сторонится меня. Нагулялся я по комиссиям от района до области. Выписали меня из больницы через полтора месяца только. И началась другая канитель - не допускают к ответственной работе в стволе... Дошло до того, что с Веровского рудника пришлось уехать...
- Ты бы, дядя "Порядок", рассказы свои записывал да в печать сдал, - посоветовал Женя Пастухов, когда отдышались от смеха слушатели, - а то возьмешь журнал, охота повеселиться, а там все серьезное пишут.
- Вот на пенсию пойду, - серьезно сказал "Порядок", - куплю толстую тетрадь, чернил бутылку и всю жизнь шахтерскую в ней изображу. Ты думаешь, только смех был? Горя повидали, житного поедали...