Подошел баянист, заиграл "Страдание", поднял всех на ноги, сразу образовался круг, и в центре оказалась, как выросшая из-под земли, Лида Мосякова, первая запевщица на шахте.
Мама, чаю, мама, чаю,
Мама, чаю с молоком,
Знаешь, мама, я скучаю
За чубатым горняком, -
выводила она фальцетом "Страдание" и шла вдоль круга, непостижимо быстро семеня сильными красивыми ногами, статная, раскрасневшаяся, с прозрачными бусинками пота на обветренном лице. И тем, кто не видел ее ног, казалось - плывет Лида.
После каждого куплета она, подперев бока руками, лихо отбивала чечетку и снова плыла.
Один куплет следовал за другим, то лирически-нежный и томный, то ядовито-злой, то мечтательно-грустный:
Милый мой, идем домой,
Зорька занимается.
Хорошо мне быть с тобой -
Мамынька ругается.
- Ах! - восклицала она и закатывала под яростный хохот карие лукавые глаза.
Выскочил в круг небольшой, живой как ртуть паренек с кепкой на самой макушке. У него плясало все - ноги, руки, казалось, даже голова и глаза, но все движения были так слаженны, быстры, ритмичны, что на него можно было смотреть без устали, наслаждаться этой бойкостью молодого тела.
Откуда-то из гущи зрителей возникли недавно приехавшие на шахту молдаване в меховых жилетках, в белых расшитых крестом рубашках и под свист дудок, обняв друг друга за пояс, закружились, понеслись в вихревом "жоке".
- Сходим в совхоз, - сказала Алексею Варя. - У меня здесь есть знакомая.
Ксения Матвеевна, крепко обнимая Варю, шепнула на ухо: "Ну, встретилась, беглянка? От жизни не уйдешь", - и стала собирать на стол.
Варя, сидя с Алексеем за столом, слушала его рассказ о том, как он в первый год войны проходил по этим местам, отступая из Донбасса. Сквозь окно виднелась нежно-розовая от цветущих абрикосов балка. Ветер доносил едва уловимые запахи их. А может быть, то просто пахло весной и казалось, что пахнут абрикосы. Ни о чем не думалось, только чувствовалось то, что нельзя выразить словом, что передается лишь взглядами, жестами, интонациями...
Под окном кто-то крикнул:
- Найшов! Я ж казав, шо найду!
Микола Петрович Шаруда с Ганной Федоровной, Коренев с женой Антониной Константиновной стояли в палисаднике.
Микола Петрович понимающе подмигнул Алексею, запел:
Ой, не ходи, Грицю,
Та й на ту вулицю,
Бо на той вулици
Дивки чаривници.
- Мы их ищем, а они сидят милуются... От люблю, когда добрым борщом пахнет, - говорил Шаруда, входя в комнату.
- Коля, ты ж у чужих людей! - останавливала его Ганна Федоровна.
- Какие же это чужие! Мы ж с Ксенией Матвеевной из Батайска овец в совхоз вместе привозили, когда шахту начали восстанавливать. Мы в Донбассе все родственники...
Обед был вкусным: греческие блюда, пряные, душистые, разные подливы с приправами из трав. Вино - выморозки - было крепким, как коньяк. После второй рюмки все охмелели. Ганна Федоровна, сидевшая до этого молча, облокотилась о стол обеими руками, подперла подбородок и сильным, низким голосом запела:
Карії очи, очи дівочі...
Микола Петрович, подняв палец, погрозил с улыбкой Варе. Он вдруг встал, подошел к вешалке, быстро снял полотенце и, обвязав рукав, под общий смех стал важно декламировать слова старинного сватовского обряда: "Я с дальнего краю купец, послав мене один молодец, чулы, що в вашем краю добрых лисиц, куниц..."
- Микола Петрович, - остановил Коренев Шаруду, заметив, как вспыхнула Варя, - давай лучше споем. В наше время ведь не принято сватать...
- Ну, не принято, так и не будем, - согласился Шаруда и, подыгрывая себе на баяне, запел. Варя вторила ему с увлечением. Алексей, не сводя с нее глаз, слушал не песню, а то, что звучало в ее душе, - какое-то тесное сплетение радости и грусти, уверенности и колебаний...
- А что мы приехали сюда - в хате сидеть? - неожиданно обрывая мелодию, сказал Шаруда. - То ж для нас оркестр танцы играет. Оксана Матвеевна, пойдемте покажем, як кадриль нужно танцевать.
- Коля, что ты надумал! - растерялась жена Шаруды. - Пусть молодые танцуют.
- А я тоже молодой! - крикнул Шаруда, снял баян, схватил в объятия жену и стал кружиться с ней по комнате. - Люблю танцевать. К сыну на свадьбу поеду в Ленинград, пусть посмотрят, как донбассовцы умеют веселиться...
Он шутливо выдворил из комнаты Коренева, жену, Ксению Матвеевну.
Алексей задержал Варю на крыльце:
- Пойдем к косе.
Они шли молча, держа друг друга за руки, как школьники - ладонь к ладони. Крутой, прогретый солнцем откос дышал всеми запахами весны. Алексей с Варей остановились у обрыва.
На косе, у самой кромки моря, кружились танцующие.
- Чудесно! - сказал Алексей. - Две стихии. Стихия моря и стихия людской радости.
- Иди потанцуй, - предложила Варя.
- С тобой.
- Я давно не танцевала...
- Я плохо танцую... Лучше поговорим.
- О чем, Алеша? Не нужно, - умоляя взглядом, произнесла Варя.
- Мне кажется, что наши жизни, наше личное сложилось не так, как...
- Хотелось? - Варя усмехнулась. - Когда ясно видят свою цель - ясно живут.
- Ты мне ничего не рассказала о себе. Прошла вечность с того дня, как мы расстались.
- Прошла... А что вспоминать? Мысленно ворошить тот пепел, который давно разнесло, развеяло время. Объяснять прошлое бесцельно. Это занятие стариков. У нас много работы, обязанностей. Это наша судьба. Это лучше самых прекрасных воспоминаний.
- Слишком рассудочно, тем более для женщины.
- Я не из тех женщин, у которых сердце заменило рассудок. Есть большее, чем жить сердцем для одной себя. Мы видели многое, многому научились. Время слепых страстей ушло бесповоротно. По крайней мере - для здоровых людей.
- Кажется, ты хочешь лишить людей радостей сердца?
- У нас есть великие радости. Они в детях, в жизни для всех. Тебе нужно жениться, тогда ты узнаешь, как с приходом ребенка расширяется мир...
- Я женюсь, когда буду уверен, что люблю, - сказал Алексей. - Когда придет страсть, такое чувство, чтоб я в нем был, как в океане.
- Чтоб полюбить, нужно быть среди людей, а ты отгородился от всего своим "Сколом"... Мы часто жалуемся на судьбу, а виноваты во всем бываем сами: сделаем один необдуманный шаг, и начинается потом путаная история, которая тянется долгие годы, всю жизнь.
- Если ясно, что путаная, ее можно исправить, историю, - многозначительно произнес Алексей.
- Нам, женщинам, трудно исправлять. Мы принадлежим не только себе, но и детям.
- Дети потом разберутся...
- Нужно ли им разбираться в ошибках отцов и матерей?
- Варя, ты напрасно настраиваешь себя так.
- Не я настраиваю. - Варя отвернулась, у нее угловато приподнялись плечи.
- Ты слишком строга к себе, - еле касаясь ладонями ее плеч, сказал Алексей. - Мне кажется, что ты чего-то недоговариваешь... Разве со мной нельзя быть откровенным?
На море ложились сумерки. На берегу зажигали костры. Темное зеркало воды разрезали огненные столбы. Слышались всплески волн, звуки музыки, гомон, смех людей.
- Всего не расскажешь! Слов не хватит. Пошли танцевать, - вдруг крикнула Варя и, не оборачиваясь, прыгнула с откоса. Зашуршал сухой песок. Алексей прыгнул вслед за ней.
17
Коренев облокотился на подоконник.
Из густого сплетения бузины, барбариса, желтой акации взлетали цветистые непоседливые птахи. Но их звонкое, веселое щебетание не отвлекало парторга от привычных забот...
Недавно закончилось совещание партгрупоргов. С легкой руки Шаруды еще одна лава перешла на односменку.
Коренев в уме проверял работу лав, как учитель проверяет успеваемость учеников... Самая трудная, шестая лава стала увеличивать добычу. Вспомнилось: утром в красном уголке общежития шестой лавы молодые шахтеры изучали чертежи углепогрузочной машины.
"Пора организовать филиал техникума, - подумал парторг. - Многие окончили семь-восемь классов. В клубе свободные комнаты найдутся".
Он подошел к столу, открыл блокнот, сделал заметки. Из блокнота выпало письмо жены, начал перечитывать. "Хорошие письма шлет Тося!"
Ему представилось, как худенькая, с веснушчатым, облупившимся от загара лицом жена склоняется над письменным столом. На коленях у нее - Витенька. Она вложила в руку малыша карандаш и выводит им слова. Тимур стоит рядом и дергает мать за подол: "Пойдем купаться!"
Кореневу захотелось быть сейчас в Славянске, где отдыхала Тося с ребятами, возле семьи. Они уже месяц были в разлуке. Второй выходной день срывалась поездка в Славянск - то назначат в рейд проверки других шахт, то нужно у себя что-либо организовать.
"В это воскресенье обязательно поеду. Что бы ни было, поеду!" Он представил, как будут вместе купаться, загорать, гулять по лесу.
Стало досадно, что несколько лет подряд ему редко удается побыть с родными, близкими. Дом под боком, а обедать приходится зачастую наспех в столовой, выкраивая каждую минуту.
В памяти возник эпизод: зимой, вернувшись с бюро горкома в третьем часу ночи, он застал Тосю не спящей. По глазам было видно, что она плакала.
- Ну, что, что случилось?
- Так, ничего, - пересиливая спазмы, говорила Тося. - Тоскливо вечером. Особенно, когда ребята улягутся. Хочется быть вдвоем... Когда же у тебя кончатся срочные дела?
"Да, она права - когда же у нас кончатся срочные, "пожарные" дела?! Суетни много, бестолковщины. По два совещания на день..."
Тихо приоткрылась дверь кабинета.
- Можно?
Он по голосу узнал: Барвинский.
- Заходите, - пригласил Коренев.
- Быть может, не вовремя заглянул, Владимир Михайлович? Вы работаете?
- У меня перерыв, - улыбнулся Коренев, - между одним совещанием и другим заседанием... Садитесь - время еще есть.
Приход Барвинского несколько удивил Коренева: до сих пор Барвинский заходил в партком только для уплаты членских взносов.
Молчал Барвинский. Молчал Коренев. Чтоб нарушить молчание, парторг сказал:
- Недавно звонили из Горловки: наши чемпионы "Спартаку" три вогнали. Теперь на второе место по области вышли. Так пойдут - в полуфинал прорвутся.
- Команда у нас сильная. Но только хорошего тренера нужно. Жаль, что я постарел, я бы их потренировал... Давно мне хотелось к вам зайти. Времени нет. Взвалили мы на себя сразу две задачи: односменка, испытания "Скола".
- И обе не из легких, - заметил Коренев. - Особенно испытания. Времени не только у вас не хватает, многие жалуются - сутки тесны.
- Плохо расходуем его... У меня давно было желание побеседовать с вами как с руководителем партийной организации... Я решил уйти с шахты, - только теперь Барвинский прямо посмотрел на Коренева.
Парторг ничем не выдал своего удивления.
- Знаете, товарищ Коренев, - продолжал Барвинский, - оставить работу на предприятии, где прошли годы, трудно... Но нужно уходить.
- Устали, Анатолий Сергеевич?
- Нет, не устал! - Барвинский придвинул свой стул ближе к столу, за которым сидел Коренев. - Буду говорить прямо. Ко мне относятся, как к какому-то... временному, чужому. Я не первый год в угольной промышленности. Говорят, что знаю дело. Но все вопросы стараются решать без меня...
- Какие вопросы решали без вас? - искренне удивился Коренев.
- Внедряют "Скол" - главмех в стороне, переводят лаву на односменку - со мной не считаются. Это кого угодно...
- Хотите знать мое мнение? - поднявшись из-за стола и усаживаясь рядом с Барвинским, сказал Коренев.
- Я потому и пришел...
- Вы сами себя поставили в стороне, создали полосу отчуждения, Анатолий Сергеевич. Разве вас нужно обязывать приказом участвовать в испытаниях новой машины? Вас - инженера, коммуниста. Шахтеры давно уже соревнуются за право испытывать "Скол". Вы в этом деле первой скрипкой должны быть. Это ваше время пришло. Время механиков. А у вас до сих пор с главными инженерами скрытая вражда, спор: кто шахту ведет?.. Не только у нас, на любой шахте. Так ведите же механизацию. Берите ее под свой контроль... Понимаете, приказами Барвинскому не прикажешь. Барвинский настоящий инженер, а это значит - искатель, застрельщик нового. Кто без вас может решать вопросы испытаний "Скола"?.. Изобретатель молодой. Ему помощь нужна. Это одно, а другое - другое нас касается... В том, что инженер Барвинский хочет уйти с шахты, виноваты мы...
Коренев говорил с той подкупающей простотой, в которой не было даже намека на поучения, требования, претензии. Было душевное участие. Искренние слова парторга пронизывало волнение, и это одновременно радовало и обескураживало Барвинского.
Барвинский растерялся, привстал, снова сел.
- И прежде всего я, - снова заговорил Коренев. - У вас огромная выдержка. Прямо скажу: я бы не выдержал. Двадцать пять лет человек работает в угольной промышленности - и все в одной и той же должности. Дело не в окладе, а в том, что вы давно бы на других участках принесли значительно больше пользы... Это я обязан был доискаться, почему ваши знания, опыт не используют на большой работе. И протестовать. Человеку нужно подбирать работу по его опыту. Я, Анатолий Сергеевич, исправлю эту ошибку. Даю слово.
Зазвонил телефон, парторг недовольно снял трубку.
- Знаю... Знаю... Сейчас выеду...
Барвинский, словно обрадовавшись этому, быстро поднялся. Он чувствовал раздвоенность - его взволновали и обнадежили слова Коренева, и вместе с тем он разносил себя за это глупое решение - уйти с шахты.
- Вот как раз меня вызывают на совещание по расстановке кадров, - сказал, вставая, Коренев. Он немного помолчал и душевно добавил: - Спасибо, что зашли, Анатолий Сергеевич... И уходить с шахты пока не стоит. Доведем "Скол", как говорят, до ума - тогда на большой простор.
Барвинский крепко пожал руку парторга.
Они вышли из кабинета вместе. Только теперь, при свете солнца, Коренев увидел, как взволнован Барвинский. Лицо его полыхало.
- Кажется, я напрасно потревожил вас, Владимир Михайлович... Черт знает как получилось... Ведь я не карьерист. Но чувствовать, что ты на отшибе... Другой тоже на моем месте... - Барвинский пожал плечами и, еще раз стиснув руку Кореневу, направился к шахте.
18
Как-то Звенигора, выбирая с Алексеем место для нарезки новой лавы, пошутил:
- Как лаву нарежем, так свадьбу справим. Условились? Не забудь меня шафером позвать.
Многим в Белополье казалось, что отношения Алексея и Вари вполне определились.
- Какую свадьбу? - искренне удивился Алексей.
- Не притворяйся! Варвара Андреевна женщина хорошая. В нее все наши шахтерки влюблены. Если женщина женщинам нравится, - это человек особенный... Запомни - я первый шафер у тебя... На шахте твою машину женили и тебя женим... Что ты в нашу Варвару Андреевну влюблен, только слепой не увидит... Видно, как человек тебе дорог. У тебя при одном упоминании ее имени глаза по-иному светятся.
Сам Алексей лучше всех знал, как дорога ему Варя. Действительно мир становился иным, когда он видел ее, думал о ней. После каждой встречи с Варей он возвращался к себе в таком настроении, будто шел по цветущему саду, залитому искрящимся солнцем... Алексей помнил каждый жест ее, интонации - все те малейшие особенности, которые составляют женскую прелесть, очарование. Какое это счастье - видеть ее, любоваться ее душевным, мягким голосом, ее стройной фигурой!..
Алексею были близки и понятны ее взгляды на жизнь, отношение к людям, ее нежное и радостное чувство материнства. Увлеченно рассказывала она о дочери и других "своих" детях - питомцах яслей. Их было у нее пятьдесят шесть. Алексей поражался, как в памяти Вари удерживались имена всех Олечек, Игорьков, Славиков, Танюш.
- Ты не представляешь, какие у них яркие и разные характеры, - рассказывала она о малышах. - Да, да, характеры! У них свой мир, который для нас, взрослых, труднодоступен, непостижим. Я за все время работы ни разу не видела детей с врожденными плохими инстинктами. Это мы, взрослые, портим ребят - вольно или невольно. Все эти наставления родных - "это твое", "не отдавай своего никому", "у тебя платье такое, какого нет ни у кого", "ты самая красивая, дочка" - прививают дурное. Вот откуда берут начало присущие нам, взрослым, самолюбие и зависть, эгоизм и ревность...
- Даже ревность? - переспросил Алексей.
- Гадкое собственническое чувство!
- Любовь и ревность неотделимы.
- Только у эгоистов... Любить - это значит не думать о себе. Думать только о том, кого любишь. Ревнивые думают только о себе. Впрочем, об этом трудно рассуждать, - это только чувствуешь. Постигаешь пространство, только когда взлетаешь...
Как-то он пригласил ее на концерт филармонии.
Концерт настроил Варю на мечтательный лад. После концерта она предложила Алексею пройтись по степи.
- Как замечательно, Алеша! Сколько новых чувств рождает музыка! Она будто смывает все наносное с души человека. Мне кажется - тот, кто по-настоящему любит музыку, песню, не может быть плохим человеком.
Они медленно шли по степному простору, освещенному луной. Настраивали свои флейты перепела. Дальнее зарево плавки трепетало, как догорающий костер. Взору открывалась все та же непередаваемая панорама ночного Донбасса - россыпи огней, перекличка зарниц электросварки у горизонта...
- Что ты такой серьезный? Что-нибудь случилось? - спросила Варя.
- Знаешь, Варюша, нам нужно кое-что выяснить...
Она рассмеялась:
- Ты говоришь, как на заседании. Выяснить, увязать... Ну-ну, не сердись... Ты очень хороший, Алеша, очень... - с оттенком грусти произнесла Варя. - Жизнь все выяснит... Между прочим, когда твой отпуск?
- Не скоро. После испытаний... Почему тебя это заинтересовало?
- Хотела пригласить к себе на дачу в Святые горы. Там я летом работаю. Мы вывозим туда детей на летнее время.
Варя стала рассказывать, в каком живописном месте на Донце расположена дача. Алексей сам не раз бывал в Святых горах, но сейчас слушал Варю с увлечением.
Они незаметно подошли к дому Божковых. Варя остановилась у калитки, приложила палец к губам и сказала шепотом:
- Тише... Не разбудить бы...
Алексей вдруг обнял ее, стал целовать губы, глаза, лоб, волосы...
Варя вырвалась из объятий и убежала во двор. Она не вошла в дом - стояла на веранде за плотной завесой дикого винограда, шелестевшего под ветерком. Прислушивалась, затаив дыхание. Алексей не уходил. Варя все еще чувствовала тепло его губ на своем лице...
"Зачем я встречаюсь с ним?.. Что принесу ему? Он славный, ничем не запятнавший душу человек... Не такой я должна была прийти к нему, - мысленно убеждала она себя. - Он ведь должен понять, что прошлого не вернешь, ошибку не исправишь..."