- Садись, начальник, - пробубнил Черкасов и, злыми глазами глядя на Звенигору, притворно вздохнул. - Все выдумываешь, изобретаешь!.. "Скол" будешь испытывать, односменку организуешь. Прямо во всенародные герои прешь. Ну скажи, что тебе даст односменка? Хочется лучше других быть? Что, у тебя все лавы хорошо работают?.. Ты бы лучше выправил дело на пятом участке, а потом изобретал всякие реорганизации.
- Я односменку Шаруды поэтому и поддерживаю, - усаживаясь в кресло у стены, сказал Звенигора. - Хочу положение с порожняком выправить. Это же снизу идет, Яков Иванович, не от меня. Люди хотят свои силы попробовать - производительность увеличить.
- Снизу идет! Знаем мы эти низы. С Кореневым намудрили, а Шаруде подсказали. В герои лезете.
- Предложение Шаруды нужное, - не обращая внимания на слова Черкасова, говорил Звенигора.
- Может, ты еще и на шестичасовку задумаешь перейти? - язвительно осведомился Черкасов и деланно рассмеялся.
Звенигора не смутился:
- Будем цикловать во всех лавах, тогда и о шестичасовке подумаем.
- Это кто же тебе позволит? - вскочил из кресла Черкасов и наклонился через стол, будто собирался схватиться с Звенигорой. - Правительство для шахты "Глубокая" и для Кирилла Ильича Звенигоры особый декрет издаст?! - Он торопливо вышел из-за стола, прошелся несколько раз по комнате. Лицо его стало багровым.
- Ну, делай, делай. Посади шахту. Посмотрим, что тогда из тебя сделают. Тогда с тобой не только в горкоме, но и в области займутся. Да, кстати, возьми это свое сочинение об односменной работе. Хочешь, проводи по своей воле... Ты же начальник шахты, а не я, - с насмешкой взглянул на него Черкасов. - Ты и "Скол" без меня на испытание принял. Ну и доводи дело до конца сам.
Звенигоре стало понятно, чем он настроил управляющего против себя: Черкасов не терпел, если кто-либо без его согласия и ведома проявлял даже незначительную инициативу.
- "Скол" не я принял... Вы же знаете, как получилось, - начал объяснять Звенигора. - Позвонил Каржавин, вас не застал, потом позвонил мне. Я решил - машина нужная!..
- Решил! Хо-хо-хо... - Черкасов тихонько, как бы украдкой, захохотал. - Ну что же, если решил, сам и расхлебывайся. - Притворно усталым голосом он предупредил: - На испытания "Скола" никто скидок не даст: сколько у тебя лав? Восемь! Так! Значит, одну лаву со счета придется сбросить и разложить двенадцать процентов добычи на остальные семь лав. Испытания не месяц протянутся, а дай бог, чтобы за год закончились. Машину для крутых пластов создавать - это не хату из самана лепить.
- Ничего, справимся. План выполним и семью лавами, - уверенно произнес Звенигора, поднимаясь с кресла. - Дело нужное.
- Справимся? - снова багровея, громко крикнул Черкасов. - Что ты видел? Ты видел, как комбайн "Донбасс" работает, как с ним возятся? Это на пологих пластах! Там до сих пор за комбайном лаву зачищают, пачку сбивают. А у нас на крутых пластах машине еще труднее. Я не против машин, но испытывать их нужно на опытной шахте. Нам добычу наращивать нужно. Шахтеры трудятся, чтоб план скорее закончить, а мы эксперименты затеяли. Ну, черт с ней, с добычей. Пусть ради всех пострадаем. Пусть. Но ты посмотри, что происходит. - Он стал ворошить бумаги, что лежали на столе, нашел какую-то тетрадочку в зеленой обложке и, быстро переворачивая страницы, выискивал в ней что-то. - Вот послушай. Производительность до войны по области на одного шахтера была двадцать восемь тони, а стала - двадцать две. Это что?
- Как подсчитали?
- А подсчитали правильно. Поделили то, что добыто, на всех занятых.
- Странные получились результаты. Ведь на пологих пластах комбайны...
- Слепыми глазами на механизацию не нужно смотреть. Твой друг Каржавин рад стараться любую машину совать на шахту, лишь бы механизмы значились. Там, где раньше вручную две тысячи человек работало, теперь работает две с половиной. А выработка одна и та же - две тысячи тонн. Электроцех появился - раз, электровозное депо - два, на участках слесари и электрослесари. А потом - за комбайном крепят вручную, конвейер перетаскивают вручную. Вот производительность и поехала вниз. Механизировать комплексно надо. Все от забоя до ствола. А то машину с руками соединяют. Комбинаторы.
"А ведь он, пожалуй, прав, много народу толкается возле одного механизма... Но на опытных шахтах уже пробовали испытывать: оранжерейные условия".
- Все-таки машину надо испытывать.
- Ну и испытывай! - садясь за стол и нажимая кнопку селектора, буркнул Черкасов. - Ему твердишь одно, а он другое... Посмотрим, как ты через полгода в трест прибежишь - помощи запросишь... Но теперь попробуй откажись от машины! Приказ министром подписан. В антимеханизаторы еще не хватало попасть... Теперь принимай и возись... Пройдет месяц-два - поймешь. Мне анекдот рассказывали: в каком-то городе две группы купцов задумали вместе строить общественную баню. Одни внесли деньги и другие. Только как начнут обсуждать что-либо, так на месяцы спор. В общем, все-таки построили. Осталось полы настлать. Вдруг одна группа заявляет: нужно доски построгать, чтоб занозы в ноги не попадали, а другая возражает: строгать, мол, не надо, будет скользко, люди падать будут. Пошли к одному мудрому старику. Старик и говорит: построгайте, только строганными сторонами вниз прибейте... И тем и другим угодил.
Яков Иванович расхохотался:
- Построгайте и наоборот прибейте... Это для хозяйственника анекдот. Министерству лишь бы доски были выстроганы...
Выйдя от Черкасова, Звенигора направился в горком, чтобы посоветоваться насчет испытаний "Скола" и о переходе на односменку.
Он шагал под деревьями, густо опушенными инеем. "Сумасшедшая зима, в феврале ростепель была, в грязи плавали, а сейчас - морозы стоят". Звенигора остановился. любуясь городом, с праздничной щедростью оплетенным кружевами и бахромой инея. "А небо все же высокое. Недолго уже куролесить зиме..."
Секретарь горкома Серегин принял его сразу.
- Сдаешь, товарищ начальник, сдаешь, - не дослушав Звенигору, скороговоркой стал его журить Серегин. Он резко поднялся из-за стола, головой едва не задев люстру. Недаром все в районе звали Серегина за рост - полтора человека. - Нужно большевиком быть, не зазнаваться... Вот я тебе говорю, а ты сделал мину такую, что, мол, не знаешь и не понимаешь... Хуже работать шахта стала, товарищ Звенигора. Вот сведения. - Он взял со стола книгу в прочном кожаном переплете. Их не переспоришь: первого - сто шесть процентов, второго сто пять, третьего - сто три, а четвертого - сто.
- Таких показателей у нашей шахты не было!
- Я их, по-твоему, выдумал? - На продолговатом бесцветном лице Серегина забегали желваки. - Мне плановый отдел треста дал. Подтягиваться нужно. Мы тут с Черкасовым тебя хотели на селекторном совещании прогреть, да на первый раз отставили... а будешь так работать - и на бюро вытащим... Ну, с чем пришел? Выкладывай скорее, мне нужно в область уезжать.
Звенигора рассказал о предложении Шаруды.
- Односменка?.. В одну смену - две? Это нужно серьезно продумать. Это, собственно, дело хозяйственников, мы в их дела влезать не будем. Ты с Черкасовым посоветуйся, Яков Иванович человек опытный.
Звенигора передал разговор с Черкасовым.
Серегин неодобрительно взглянул на Звенигору.
- Значит, жаловаться ко мне пришел? Ну, я на Черкасова жалоб не принимаю. Яков Иванович хозяйственник умелый, думающий, с перспективой. Таких поискать надо. Ты сколько лет шахтой руководишь? А он только трестом - пятнадцать! У него глаз наметан. Раз Черкасов говорит - не надо, значит, на это имеются основания... Вы у него, как у Христа за пазухой... Односменка дело хозяйственное - с хозяйственниками и решай. Ссориться тебе с Черкасовым не советую. Учиться у него надо.
И Серегин стал укладывать бумаги в портфель.
10
За короткой пристанционной улочкой начиналась донецкая степь. Вдали ярко светились огни поселков, эстакад, терриконников. Порывы ветра вздымали серебристую снежную пыльцу.
Может быть, только морю дано так захватывать, волновать душу, как степным просторам. Всматриваешься в их раздолье - и начинаешь понимать, почему степняки, видевшие леса Сибири, алтайские белки, карпатские полонины, кавказские отроги, все же больше любят родные края...
Каждый раз, когда Алексей возвращался в Донбасс, его охватывало радостное чувство. Все воспринималось как-то особенно - даже воздух здесь был не таким, как в иных краях, и звезды сияли небывало ярко, и поселки казались красивее, уютнее, чем в любом другом уголке земли.
- Вот и наша шахта, - сказал шофер, кивнув в сторону крутого холма, у подножия которого раскинулся поселок. - Весной - картинка! Распустится все - аж домов не видать, то сирень цветет, то акация, то жасмин.
На другой день Алексей проснулся необычно поздно, в одиннадцатом часу. Сразу же после завтрака он направился в шахтоуправление.
Был тот день, когда еще крепка морозом зима, но уже в заигрышах солнца, в мягкости ветра, сладковато-прелых запахах земли, оттаявшей на полуденной стороне, ясны приметы скорого вторжения весны.
Ветерок доносил запахи вишни.
Нигде так не пахнут вишни, как в Донбассе. Даже зимой, в самую лютую стужу вдруг потянет сладким ароматом от какого-то занесенного по макушку садочка, от дичняка, растущего в безводной балочке, какими изборождена донецкая степь, словно лицо пожившего человека морщинами.
С холма, на котором находилась гостиница, хорошо был виден весь поселок шахты "Глубокая" и начинавшийся за ним шахтерский город Белополье; когда-то Алексей проходил здесь преддипломную практику. Тогда Белополье было небольшим поселком, упрямо взбиравшимся на лбище известнякового холма. Теперь в центре города возвышались красивые многоэтажные здания с колоннами. От вершины холма к балкам протянулись лучи улиц, застроенные каменными особняками. Голубые, белые, розовые дома сверкали под ослепительным светом степного солнца. Молодые деревца ровными рядами окаймляли улицы города.
Иней одел деревья в богатые меха. Над домами колыхались стальные султаны дыма. За городом листом жести сверкал каток. Далеко в степь - по обочинам древнего Муравского шляха - убегали мережки саженцев.
Сколько потребовалось любви и упорства, чтобы они окрепли в выжженной солнцем, суховеями-азовцами и метелями степи!
На выезде, как сторожевые башни, стояли копры шахт. Упругие, нацеленные в небо, они парадно поблескивали алюминиевой краской.
Там, где теперь была шахта "Глубокая", в первой пятилетке на голые выходы известняковых пластов, скудно прикрытых дерном, привезли бурильный станок. Перед Отечественной войной на бугре уже вырос поселок, вступила в строй большая шахта. Фашисты сожгли поселок, взорвали клуб, разобрали и увезли в Рур копер, насосную станцию, другие шахтные установки. Казалось, смерть прочно ступила ногой на это место и жизнь не возвратится на пепелище, фундаменты и завалы поросли бурьяном, чертополохом.
Но минуло только четыре года после того, как выбили с бугра батальон фашистов, и снова ожили улицы поселка, во весь свой исполинский рост поднялся смонтированный краматорцами копер; свинцовую тишину разбудили гудки маневровых паровозов.
Шахта стала лучше, поселок краше. Белопольцы "вылечили" искалеченные войной деревья, насадили новые.
Железобетонный двухэтажный корпус бытового комбината с колоннадой, с высокими светлыми окнами, залитыми щедрым мартовским солнцем, походил на здание театра. Над порталом высилась бронзовая статуя шахтера.
На комбинатом виднелся ажурный копер, еще дальше - врезался в небо силуэт террикона.
...Алексей открыл резную дубовую дверь, из коридора шахтоуправления на него пахнуло домашним теплом.
В приемной секретарша печатала на машинке.
- Мне главного инженера.
- Его сейчас заменяет главный механик. Если хотите, зайдите, но лучше вам подождать начальника шахты...
Алексей все же зашел в кабинет.
Главный механик сдержанно приподнялся из-за стола. Пожимая Алексею руку, он назвался Барвинским и пригласил сесть.
- Значит, у нас будете испытывать свою машину? - после короткой паузы спросил Барвинский.
- Так решили в министерстве.
- Шахта у нас капризная. Почва "дуется", а уголек с колчеданом, с "изюмом", как шахтеры говорит. - Барвинский пристально смотрел на Алексея.
- Это и хорошо! - невозмутимо проговорил Алексей. - Такую шахту я как раз искал...
- Вот смотрите, - Барвинский подошел к стене, откинул кисейную занавеску с плотной дубовой рамы, в которой висела схема геологического разреза района: изогнутые линии схемы были круто устремлены вверх. Казалось, каменные волны застыли в бурном накате, так и не сумев прорваться к поверхности земли.
- Восемьдесят градусов падения. Недаром "мазуркой" окрестили. Перевал за перевалом. Метана у нас больше, чем в любой другой шахте... Часто бывают выбросы. О нашем недавнем происшествии слыхали?.. Хорошо, что выброс случился в третьей смене, никого не было в шахте. Четыре тысячи тонн выбросило!.. Четыре тысячи! Какая сила!.. Все оборудование в стальные панцири приходится одевать, чтобы не только искры - святой дух сквозь них не проникал. У нас перед войной одну машину испытывали. Врубовку с двумя барами... Не пошла. Тяжелая. Нам нужна машина легкая, как перо, прочная, как вольфрам, простая, как рычаг. Взял под мышку и понес.
"Зачем это он все так расписывает мне? Похоже, что отпугивает от шахты".
Зажглась лампочка на панно селектора:
- Товарищ Барвинский, - услышал Алексей чей-то бас, - засыпались углем на третьем. Порожняка нема.
Барвинский нажал кнопку селектора и спокойно спросил:
- Дорошко, почему с третьего не качаете?
- Вагонов не дают, - ответил хрипловатый голос.
- Заберите со второго участка.
Барвинский отключил микрофон.
- Да, многое от нас не зависит. - Снова обратился он к Алексею. - Вот хочется работать по часовому графику, а работаем из-за нехватки порожняка по-старому.
- Начальник шахты надолго уехал? - спросил Алексей.
- Завтра или послезавтра приедет. Главный инженер наш на Кавказе отдыхает. Не дождусь, когда вернется... Приходится за двоих тянуть воз... Инженерными делами некогда заниматься, то на запросы отвечаешь, то с заседания на заседание скачешь.
Было ясно, что с Барвинским бесполезно вести разговор об испытаниях "Скола".
11
На шахте "Глубокая" заканчивала работу вторая смена.
Клеть подъемника беспрерывно доставляла на поверхность покрытых угольной пылью, усталых людей с удивительно белыми, сверкающими зубами и расширенными, горевшими от долгого пребывания в полутьме зрачками. Выходя из клети, люди жадно вдыхали морозный воздух, разминались на звонких листах железного настила и медленно, валкой походкой матросов проходили в здание бытового комбината - там их ждала жарко натопленная баня.
В мягкой темени переливались огни шахт, вспыхивали фары, вырывались на простор прожектора паровозов. Как на поверке, перекликались рудники, заводы, депо.
От дальних байраков и суходолов тянуло сладковатым холодком.
Яркие полосы света из окон домов промывали колею дороги, бурый снег, льдинки в копытнях...
Последней поднялась из шахты бригада Миколы Петровича Шаруды.
Коренастый, с крутыми сильными плечами, Шаруда, в короткой брезентовой куртке и кожаной каске, сдвинутой на затылок, походил на подростка-крепыша. Серые глаза его, казавшиеся голубыми от угольной пыли, глубоко въевшейся в веки, молодо и задиристо глядели из-под широких бровей.
- Зайдемте, соколята, в столовку? - предложил он. - Хочется мне про одну думку вам рассказать.
Шаруда остановился, помолчал, взглянул на небо, вздохнул:
- Кавуном пахнет, хлопцы. От чудно! Как весна приходит, так в воздухе кавуном пахнет.
Было просто, но уютно в столовой - выбеленные известью стены, пестрядные дорожки, расшитые крестом скатерти, комнатные цветы в больших кадках рядом с обеденными столами.
Сюда приходили не только обедать, ужинать, но и поговорить за кружкой пива, скоротать время перед сменой.
Бригада уселась за крайним столом под веселым золотистым абажуром.
По радио передавали закарпатскую "Верховину", грустную и широкую песню, будто ветер с Карпат долетел в эти шахтерские края и принес с собой шум семерек над Черной Тиссою, запахи гор, гул быстрой воды, вырвавшейся на волю из гранитных ущелий.
- Хорошая песня, за сердце хватает! - прислушавшись, сказал Шаруда.
Подали закуску, борщ.
- Знаете, хлопцы, чего я с вами сегодня сюда зашел? - Шаруда пристально взглянул на своих "соколят", а "соколята" были все как на подбор. Статный, чернобровый, с тонкими чертами лица и задумчивыми глазами Василь Шеремет; кряжистый, широкоплечий, чуть-чуть курносый Коля Бутукин; плотный и слегка сутуловатый буковинец Мариан Санжура; известный на весь район гиревик Женя Пастухов; сухощавый, с острым и цепким взглядом Фахри Асадулин.
- Машина к нам идет - слышали? Угольный комбайн для крутых пластов. Нужная машина, - продолжал Шаруда.
- Говорят, провалилась на "Капитальной", не угрызла пласта, - заметил Коля Бутукин.
- Ну, ты это брось, не паникуй раньше времени. Помолчи, если не понимаешь. Наша машина. Будем испытывать... Там провалилась, а у нас не провалится. Не дадим провалиться.
Шаруда помолчал и в раздумье повторил:
- Будем... Только не каждому дадут испытывать ее.
- С ней возни не меньше, как на год, а то и больше, - не унимался Коля Бутукин.
- Откуда ты знаешь? Кто тебе такое сказал? - Шаруда даже привстал и через стол наклонился к Бутукину, глядя на него в упор. - На базаре?.. Может, ворожки нагадали? Эх, Коля, а я думал, что ты настоящим шахтером стал.
- Я ж ничего, Петрович. Только догадка такая у меня.
- А ну тебя, с твоими догадками, - глухо вымолвил Шаруда. - Как камнем привалил.
- Ты на него не обращай внимания, дядя Коля, он может бухнуть такое, что самому потом целую неделю чудно, - старался сгладить размолвку Женя Пастухов.
- А я надеялся, что мои хлопцы меня поддержат, - обиделся Шаруда.
Хмурясь, он стал отхлебывать жирный, пахнущий укропом борщ. Потом отодвинул тарелку и, вынув папиросы, положил их на середину стола.
- Послухайте меня, хлопцы!.. Я сорок лет этими руками тепло для людей из-под земли выгребал. - Он медленно поднял над столом свои сильные руки в ссадинах и синих крапинках въевшегося под кожу угля. - Рылся в таких норах, что вспомнить страшно, - каждый день сам в могилу заползал. А в двадцатом году, когда пришел к нам приказ Ленина Донбасс восстанавливать, на душе заря заиграла. Я тогда бойцом был, в сорок восьмой дивизии. Слыхали про такую?
- У нас в Щербиновке шахту так называют - "Сорок восьмая дивизия", - обрадованно воскликнул Коля Бутукин.