- Ее наша дивизия восстанавливала, по ленинскому приказу, - продолжал Шаруда. - И тогда же к нам в Донбасс первые машины-врубовки привезли. Ленин их прислал. Только на крутых пластах ими нельзя было уголь рубать... На антрацитах они пошли... Но я уже с думой про то, что машинистом стану, не расставался... Все ждал, когда нам такую машину-комбайн дадут, какая на пологих пластах работает. Вы думаете, соколята, мне не надоело вручную, хоть и отбойным молотком, а не обушком, в пласты вгрызаться. Каждому хочется, чтоб работать не руками, а головой, чтоб больше угля дать. Добрый заработок иметь. А ты, Коля, сбиваешь на то, щоб мы от такой машины отказались. Эх, хлопцы, хлопцы, соколята мои.
- Тату, - нашел нужное слово Мариан Санжура, - берите машину, мы все за вас будем. Поддержим... Как один...
- Добре, хлопцы, - глаза Шаруды заблестели. - Только такой почет - испытывать машину - заслужить надо... Работой... Я такое, хлопцы, надумал. Давайте начнем в одну смену работать вместо двух.
- Как в одну смену? - будто по команде, в один голос спросили Бутукин, Санжура, Асадулин.
- А так... Давали за две смены триста тонн - столько же будем давать и за одну. Я все рассчитал. У нас на шахте двенадцать лав. С порожняком трудно, с воздухом тоже. На две смены всего не хватает. В одну смену будем рубать столько, сколько за две - тогда и воздуху хватит, и людей вдвое меньше нужно будет... Так чи ни?..
- Так никто еще не работал, - заявил Женя Пастухов. - А вдруг...
- Ну, и что ж? С бухты-барахты и мы не будем начинать. Я ж все обдумал и десять раз пересчитал. Давно эта думка со мной ходит.
Бригада Шаруды уже не один год считалась лучшей на шахте, но Микола Петрович, когда заходила об этом речь, скромно говорил:
- Работаем, как все... Пороху не выдумали, а угля в пластах еще много.
За этими словами чувствовалось, что старому горняку даже отличная работа не предел, что есть у него своя заветная цель найти новое в труде, "выдумать порох" в дорогом, кровном шахтерском деле.
Микола Петрович Шаруда вырос в семье донецкого проходчика. Первое, с чем связывались его воспоминания о детстве, - был уголь. Уголь окружал все: из него складывали огромные штабеля, похожие на крышки гробов, он лежал конусообразными кучами возле шахтерских казарм, его можно было видеть на траве, на деревьях, на снегу.
Первыми словами, которые услыхал Шаруда, были слова об угле - его одновременно и проклинали и прославляли. В детском уме запечатлелось: уголь - основа жизни, мир стоит на нем, как дом на фундаменте.
Подростком Шаруда знал наизусть названия угольных пластов. Ему нравились эти гордые, звучные слова: "Великан", "Могучий", "Хрустальный", "Золотой", "Алмазный", "Атаман", "Кипучий".
Семи лет он впервые побывал в шахте, пробравшись туда тайком от старших через запасный ствол; в девять лет уже выбирал породу на угольной сортировке.
Не было ни одной угольной профессии, которую не познал бы Микола Петрович. Он доставлял шахтерам лампы в забой, работал коногоном - водил составы вагонеток по подземным путям, лесогоном - гонял крепежный лес в лавы, проходил стволы и штреки, наваливал подорванный уголь, бурил шпуры.
Но особенно он любил специальность забойщика - "первую среди шахтерских".
Шаруда работал на многих шахтах Донбасса, побывал в Кузбассе, Караганде. По первому приказу Микола Петрович снимался с обжитого места: в Кузбасс - осваивать новые месторождения, в Караганду - передавать опыт казахским горнякам.
Жена, недовольная частыми переездами, порою пыталась склонить мужа отказаться от нового назначения.
- Ты шо, Ганна? - останавливал ее Микола Петрович и улыбался глазами, как будто говорил с девочкой, а не с женщиной. - Меня не знаешь? Характера не изучила? Я партийный рядовой. Прикажет партия: собирайся, Шаруда, на Северный полюс. Зачем? Добывать уголь. И на полюс поеду. Не задумаюсь. Это же мое призвание - добывать уголь.
В дни освобождения Донбасса от фашистских оккупантов его назначили на восстановление "Глубокой".
Приходилось круто: жили в землянках, отапливали их кое-как - пламя войны сглодало все горючее до щепки, работали "рядом со смертью", восстанавливая нафаршированные минами, как перец морковкой, стволы, размытые водой подземные коридоры. Вокруг лежала холодная мертвая степь, молчали заводы. Но людям не терпелось сделать вновь Донбасс огнистым, шумным, многоликим. У времени в работе широкий шаг. Через два года после начала восстановления "Глубокая" дала первый уголь, бригада Шаруды стала одной из лучших не только на шахте, но и в области. Но успокаиваться на этом Микола Петрович не собирался.
Давно предлагали Миколе Петровичу стать начальником участка, переводили в горный надзор, но он, посмеиваясь, отказывался:
- Понимать нужно - я еще нормы своей не вырубил. Как миллион тонн будет, так сдам молоток и на пенсию. А пока порубаем. Есть еще сила в казацких жилах!..
Ни одно начинание передовых горняков не проходило мимо его внимания, и все дельное, сулящее успехи в работе он применял в своей лаве, не ожидая команды начальства. Применял с любовью найденное другими и упорно искал свою "новину" в деле, как называл он рационализацию труда. И в эти дни, когда шахта получила особенно напряженное задание, Микола Петрович задумал осуществить переход на односменку - то, что вынашивал в течение многих месяцев.
Известие об испытании комбайна "Скол" на "Глубокой" сделало его более решительным, ободрило, наполнило уверенностью в том, что односменка удастся. И сейчас, беседуя со своими хлопцами, он уже не сомневался, что в односменке как раз заложен тот порох, выдумать который он стремился долгие годы.
Долго еще сидел Микола Петрович в столовой, рассказывая, как он расставит людей, сколько потребует порожняка, как должны быть налажены подготовительные работы. Когда бригада Шаруды вышла из столовой, звезды низко висели над степью в каленой синеве. Казалось, - только дойди до горизонта и снимай их тогда пригоршнями.
12
Утром, после ухода соседей по номеру гостиницы, снабженцев, людей неутомимых на досужие разговоры, Алексей достал из чемодана папки с набросками и расчетами, сделанными в Москве. Он намеревался лишь привести их в порядок. Но, просматривая эскизы, уже не мог просто разбирать содержимое папок, стал варьировать наброски деталей.
Работалось почему-то особенно хорошо. Удачно решались те задачи, которые раньше на недели заводили мысль в тупик.
Поездка в Москву, встречи с Каржавиным, Верхотуровым, схватки на техническом совете наполнили Алексея уверенностью, что он успешно завершит испытания своего "Скола", доведет конструкцию до совершенства, и можно будет начать серийный выпуск. В успехе он не сомневался: видный теоретик механизации стал его наставником, сторонником принципа скалывания углей.
И та мимолетная, почти мгновенная встреча с Варей тоже ободряюще подействовала на него. Порою он мысленно виделся с нею по несколько раз в день. Незначительный повод вызывал воспоминания о ней: имя, услышанное в радиопередаче, упоминание о книге, которой она когда-то восхищалась, возвращало его к прошлому.
Вчера по дороге из шахтоуправления Алексей встретил девушек, которые несли в руках белые цветочки-пролиски, как их зовут в Донбассе, первые вестники весны. Возникли в памяти картины того года, когда он готовил дипломный проект и выкраивал время, чтоб побродить с Варей по пригородным балкам, там, где зеленые стрельчатые листки пролисков пробивали источенный ветрами крахмально-глянцевитый снег.
Сейчас, набрасывая заново эскиз клеваков машины, подсчитывая нагрузку на каждый клевак, он вдруг бездумно начинал вычерчивать кружевные абрисы пролисков. И снова, как после короткого забытья, принимался проверять расчеты детали, набрасывать новые конфигурации их.
Нет, он не мог согласиться с тем, что его машина, как все угледобывающие, будет иметь рабочий ход только в одном направлении - от верхнего коридора шахты к нижнему. Она должна работать и возвращаясь в исходное положение.
Работают же на станках умелых строгальщиков два резца: один на поступательном, другой на возвратном ходу.
Ох, эта схема клеваков двойного действия! Алексей давно уже ломал над ней голову, заносил эскизы ее в блокнот, рисовал на оборотах чертежей.
В Москве некогда было всерьез заняться этими эскизами, выверкой их. Теперь он стал хозяином своих суток. Он проверял наброски, переделывал эскизы клеваков, чертил новые схемы их действия. Выходило, что нужно было устанавливать второй редуктор, привод. Он мысленно дискутировал с собой: "Не годится: громоздкая телега, а не машина. Ее тяжело спускать и поднимать по лаве". Карандаш тоже спорил на бумаге с геометрическими построениями - беспощадно перечеркивал им же вычерченные фигуры.
"Нужен легкий металл, небольшие компактные детали", - решал Алексей и, отшвырнув карандаш, давал надолго ему отдохнуть, начинал рыться в справочниках, таблицах сопротивления материалов, благо, чемодан был набит ими.
Шелестели страницы, из-за цифр показателей сопротивления на скручивание, срезывание, сгиб зримо вставали то сверкающие крупными зернами мартеновские стали, то спрессованное из мельчайшей матовой крупы порошковое железо, то сильные, способные принять тысячетонную нагрузку вольфрамовые стали.
"Почему только стали и чугуны, бронзы и меди во всех справочниках? Где новые металлы, легированные ванадием, торием?" Он мечтал о них, как художник мечтает о секретах красок мастеров Возрождения. Из этих металлов можно было создать легкие и прочные машины для разработки пластов крутого падения.
Алексей отшвыривал справочники, подходил к окну. За Белопольем виднелась заснеженная степь волнистого Нагольного кряжа, синеватый снег, полные искрящегося света дали. Всматриваясь в них, Алексей думал о людях, навсегда полюбивших этот простор, о тех, кто добывал клады солнца в глубинах донецкой земли...
И снова он возвращался к столу, снова ватман позванивал под нажимами карандаша.
Потом он - уже в который раз! - делал подсчеты. И опять выходило, что наброски схем неверные: металл не выдерживал сопротивления пласта. Детали ломались, скручивались, срезались, упираясь в угольный монолит.
Алексей не сдавался. Пробегая глазами по шеренгам цифири, он набрасывал новые и новые эскизы.
"Может, не страховать себя? Плюнуть на все эти таблицы сопротивления углей, составленные по лабораторным наблюдениям. Доктора наук, профессора! А играют в условные наблюдения. Вырезают кубик угля из пласта и начинают испытывать его под разными нагрузками в лабораториях".
Вместо клевака карандаш вычерчивал незатейливый цветочек, словно рукой водила весна...
Стук в дверь прервал раздумья Алексея.
На пороге комнаты стояли двое в одинаковых синих пайковых стеганках, в кожаных шапках-ушанках, в высоких сапогах. Один среднего роста, с глазами такими открыто ясными, что сквозь них, как через окна, виделся характер - и строгий, и привлекательный в одно и то же время. Другой - высокий, широкоплечий, с добродушным лицом, на котором улыбалось все - черные большие глаза, толстые губы, обветренные, румяные от мороза щеки. Казалось, даже мясистый нос, и тот улыбается.
- Мечтаете? - протянул высокий Алексею большую жилистую руку. - Будем знакомы - начальник шахты Звенигора. А это наш парторг Коренев Владимир Михайлович. Пришли проведать, посмотреть, как устроились. Ну что ж, отдыхать тут можно. - Окидывая взглядом комнату, добавил: - а работать нельзя... Устроим. У нас жилья хватает. Теперь, как поступил на шахту человек, сразу комнату даем... Разбогатели!
Парторг молча, немного раскачиваясь, подошел к Алексею, крепко пожал руку, спокойно и внимательно смотря прямо в глаза.
- Мы уже думали, что вы в область подались, - усаживаясь на стул, продолжал Звенигора.- А я только вернулся, мне говорят: изобретатель приехал. Вот с парторгом и решили проведать вас. Не помешали?
Глядя на начальника шахты, Алексей повеселел. Был в этом уже пожилом человеке юношеский задор.
- Мне тут на днях Яков Иванович такой бенефис из-за вашей машины устроил, смеясь рассказывал Звенигора. - Вы нашего управляющего, Черкасова, не знаете? Узнаете. Это личность замечательная! - Звенигора поднялся со стула и, подражая Черкасову, отдуваясь, стал ходить по комнате, поглаживая живот: - "Ты, товарищ Звенигора, еще молодой хозяйственник. Тебя еще жареный петух не клевал. Зачем ты на испытание "Скол" принял? Ты мне одну лаву без ножа зарезал! Вы все меня посадить хотите. Не хочешь признавать своей ошибки сейчас - признаешь потом, да уж поздно будет". - Звенигора снова уселся за стол. - А вы хотите вокруг огня, Яков Иванович, ходить и спину не опалить?.. Я тех людей, кто ошибок не делает, не уважаю. Как закричит: "Ты, значит, право на ошибку защищаешь? Это для всякой шантрапы лазейка". А для меня, если человек никогда не ошибался, ни черта не стоит, значит - либо не делал ничего, либо ни разу не дерзнул свое найти, все за чужим умом прятался. Я бы таких непогрешимых ни к руководству, ни на какую живую работу не допускал. Сиди в канцелярии, подшивай исходо-входящие.
"Кажется, с ним легко будет работать", - подумал Алексей.
- Яков Иванович стал со мной после этого тихосенько разговаривать, - продолжал Звенигора. - Он всегда, когда злится, почти шепотком говорит. "Ты не думай, что я против новой техники. Но не так нужно вести испытания. Опытные машины - на экспериментальную шахту". А я слушаю его и думаю: пой, пой, Яков Иванович, план-то мне план, да я над планом пан. А тебя другое раздирает: как так я без твоего ведома на испытания согласился!..
Звенигора стал расспрашивать Алексея о машине, об испытаниях ее на "Капитальной".
Алексей почувствовал в нем человека, любящего горное дело, и, разложив чертежи "Скола", пояснял, как будет действовать машина.
- Сколько же рабочих останется в лаве? - спросил Коренев. - Только четыре! Машинист с помощником и два крепильщика. Здорово! - Карие глаза его жарко блестели. - Значит, высвободим пятнадцать человек в каждой смене... Как ты думаешь, Кирилл Ильич, освоим мы эту умную машину? - обратился он к начальнику шахты.
- Не освоим, так нас нужно с шахты прогнать взашей, Владимир Михайлович, - серьезно заявил Звенигора. - Куда мы тогда, к черту, годимся? Это же только с "Капитальной" могли ее легко отпустить. А я бы ее запер в лаве и часовых выставил... И конструктора бы тоже запер - никуда не отпустил бы... Организовать испытания нужно, Владимир Михайлович, так, чтобы все сказали о глубокинцах: умели молотком рубить, сумели и машину приручить. Именно приручить - объездить, как коня объезжают... Вам, товарищ конструктор, мы такие права предоставим, что каждое ваше слово законом будет. Народ у нас дружный, партийная организация боевая.
Парторг сидел, склонясь над схемой "Скола", о чем-то думал, делая заметки на листе бумаги.
- Это ничего, что я выписываю кое-какие данные? - вопросительно взглянул он на Алексея.
- Я вам синьку дам, у меня есть запасные..
- Знаете, привык продумать иногда с карандашиком на досуге какую-нибудь новинку, - объяснил свое любопытство Коренев. - Интересная машина ваш "Скол". А когда на интересные вещи смотришь, интересные мысли рождаются. От вашей машины таким хорошим - завтрашним днем повеяло. Всего четыре человека в лаве останутся! Потом и этих четырех в штрек подымем... Так ведь? Нам теперь не остановиться. - Он произносил слова неторопливо, но с такой убежденностью, будто уже давно был знаком и с замыслами, и с исканиями Алексея. - Пришло время дать человеку машину на любой работе.
Сколько времени прошло с тех пор, как началась эта бесхитростная беседа? Не больше получаса. А Алексею казалось, что он хорошо знаком с Звенигорой и Кореневым. Давно уже нужно было встретиться с ними, поделиться своими замыслами. Запросто стал рассказывать, над чем будет работать, если успешно закончатся испытания "Скола", заговорил о программе, подсказанной Верхотуровым. Вывести всех людей из лавы - его затаенная мечта.
- Шахту нашу вам показали? - спросил вдруг Звенигора. - Тогда пошли, покажу вам нашу "Глубоченькую". Потом пообедаем и обсудим, как будем машину испытывать. Я как раз собирался на участках побывать. Три дня не был! За три дня у нас, горняков, многое может случиться. Сводки сводками, а глаз глазом.
13
Звенигора показывал Алексею "поверхность" шахты - эстакады, бункерные площадки, машинный зал, подъездные пути. Он откровенно любовался сооружениями и машинами, будто сам впервые видел их. На шахте все было заново отстроено после фашистского нашествия и разорения. Мощный подъемник со скоростью курьерского поезда выбрасывал из недр партии тяжелогрузных вагончиков, они автоматически маневрировали, степенно катились к огромным железобетонным слонам - бункерам.
После осмотра "поверхности" шахты Алексей и Звенигора переоделись в просторные, жесткие, пахнущие углем брезентовые костюмы.
- А теперь в нашу Швейцарию, - сказал Звенигора, - под горное солнце...
В большой комнате все голубело, как на вершине ледника, отражающего горное солнце, у столбиков фотария стояли шахтеры в трусах и синих очках. Их тела омывал густой свет. Неподалеку, у сверкающих никелированными деталями приборов, поднявшиеся из забоев шахтеры вдыхали пары масел.
- Швейцария! - воскликнул Звенигора и, как школьник, проворно разделся, встал на освободившееся место у столбика фотария.- После такого солнышка сырость не страшна.
Минутный спуск на клети в сырость, тьму. Свистящая в ушах быстрота, и вот уже подземный дебаркадер... Лязг, грохот вагонеток с углем, сигналы во влажном воздухе с острым запахом серы. Самая настоящая товарная станция на трехсотметровой глубине. То из одного, то из другого туннеля выползает электровоз с длинным составом вагонеток. В черно-серой непроницаемости выработок никнут бусы ламп, они кажутся висящими в воздухе, отчетливо видны только входные арки туннелей - они открывают дорогу к пластам, перерезают их.
Алексей шагал за Звенигорой по квершлагу - широкому и высокому, как туннель метро.
Тысячелетия минули, пока человек научился пробивать эти подземные ходы сквозь толщу пород, подавать в них воздух, укрощать силу горного давления, обуздывать все эти оползни, плывуны, обвалы, сдвиги, оседания почвы; создавать шахты - эти города без неба, под землей, с главными проспектами, боковыми улицами, переулками, тупиками - квершлагами, штреками, лавами.
Сложно и трудно открывать дороги к пластам, к кладовым солнечной энергии.
Вот лежат они, зажатые между слоями известняков, песчаников, глин, сланцев, веками недвижимые и непоколебимые, простирающиеся иногда на десятки километров в длину и на сотни метров в ширину. Кажется, никакие силы не в состоянии сдвинуть их с места, нарушить покой монолитных глыб, миллионами веков спрессованного кладбища тропических лесов, водорослей. Но стоит только вынуть лишь небольшою долю богатств этой подземной кладовой, как приходят в движение силы земной коры. Они сдавливают пласты, дробят их, порою выжимают из окружающих пород так же легко, как крем из пирожного.
Бывает, что выдавливаемый пласт наступает на штрек - перекрывает его.
Но все укрощает воля человека - он обуздал титанические горные силы.