- Простите, это вы интересовались?.. Вот, пожалуйста. Теперь многие на нее ссылаются. После того, как я запустил ее на орбиту, - Нурматов посмеялся над своей хвастливостью. - Я тоже случайно обнаружил ее. Кое-что устарело, есть и ляпы, но сама идея - вполне.
- Я посмотрю. Разрешите?
Он прошелся по коридору за поворот, в застекленный сверху донизу эркер. Там было прохладно и тихо. Статья на твердой фотобумаге выглядела неузнаваемо. Сборник Кузьмин давно утерял при своих частых переездах и сейчас недоверчиво смотрел на длинные выкладки, недоумевая, как он мог когда-то во всем этом разбираться.
"Функция правдоподобия…" - правдоподобия - что бы это могло значить?
"Исследовать хи-квадрат нет оснований" - откуда он мог знать, есть основания или нет? Сколько уверенности! Он с уважением погладил холодный глянец, перевернул страницу, собственные знания изумляли его.
Он как бы разделился и не мог совместить того мальчишку Кузьмина с собою, то есть всерьез отнестись к тому сосунку.
Вот они, критерии… Господи, неужели он все это написал своей рукой и мог вычислять, решать? А сейчас ничего, ни бум-бум. Грустное зрелище. Кроме фамилии, ничего общего не осталось. Только фамилия их и связывает.
- А я вас ищу, - раздался за спиной голос Зубаткина. Мускулы Кузьмина напряглись, он ответил, не оборачиваясь:
- Знаю, что ищете, поэтому и укрылся.
Сбитый с заготовленной фразы, Сандрик потоптался, но не ушел.
- Ага, знаете!.. - Он зашел сбоку, чтобы видеть лицо Кузьмина. - Интересуетесь статьей?.. А как вам доклад Нурматова? Произвел?
- А я в этом ничего не смыслю.
- Так, так, - весело приплюсовал Зубаткин к чему-то. - Значит, не смыслите? И все это случайность?
- Что именно?
- Да все это… так сказать, совпадение. Надо же. Какое стечение случайностей.
- Бывает, - осторожно сказал Кузьмин.
- Не понимаю, передо мной-то вы зачем? - задушевно спросил Зубаткин.
Кузьмин помахал перед собою оттиском, обдувая лицо, потом, подозрительно оглянувшись, спросил:
- А вам он известен, вы разве знаете?
Зубаткин невозмутимо кивнул и тоже, понизив голос, сказал:
- Догадываюсь… Очевидно, это ваш брат?
- Почему же брат? - вырвалось у Кузьмина. - А может, это я?
Тогда Зубаткин отступил, чтобы увидеть Кузьмина полностью, не только лицо, но и руки с оттиском статьи, и ноги в рабочих ботинках, заляпанных цементом, и, как бы сличив его с некоторым образцом, Зубаткин успокоился.
- Нет, не вы… - Зубаткин рассмеялся. - Какой же вы математик.
- Значит, не похож?
- Извините… - Зубаткин развел руками. - Но разве вас это обижает? Не должно обижать. А? Да и сами вы сказали, что ничего не смыслите в этом.
- Мало ли что сказал…
Кузьмин отвернулся, кто бы мог предположить, что недоверие Зубаткина так уязвит его.
- Ого! Настаиваете, что вы и есть этот… Забавное допущение, - и в подтверждение Зубаткин энергично потер руки. - Понимаю. Примеряете как бы на себя корону, и как, нравится? То-то же! Все хотят быть талантливыми. Но… не у всех получается. Тогда начинают говорить о нравственности и тому подобной фигне. Да, да, фигне. Мне, например, неважно, кто этот Кузьмин, неважно! - подчеркнул Зубаткин. - А важно, что он сделал! - И громко прищелкнул пальцами, как бы окончательно изобличая Кузьмина.
Большая голова Кузьмина согласно кивала, но вдруг он, будто вспомнив, округлил голубые свои глаза и сказал тихо:
- А инициалы-то сходятся.
- То есть как?
- Видите "пэ"? И я "пэ" - Павел Витальевич.
- Да, да, Павел Витальевич, - обрадовался, вспомнив, Зубаткин. - Точно, Павел Витальевич. Но как же так?.. Мало ли… Нет, не представляю. Позвольте, это же какая-то ерунда, - бормотал он, все более растерянно глядя на Кузьмина, как будто тот поднимался в воздух, превращался в дракона, становился двухголовым.
- Фантазии у вас маловато, - грустно сказал Кузьмин. - Я так и думал: чего-то вам не хватает.
Он вздохнул и пошел назад, к аудитории, Зубаткин за ним, ошеломленно и молча, не смея отстать, не в силах оторваться.
У дверей аудитории стояли Нурматов, Несвицкий и еще двое. При виде Кузьмина они замолчали. Он замедлил шаг, и Зубаткин тоже замедлил шаг.
- Спасибо, - сказал Кузьмин и протянул Нурматову оттиск.
Теперь они разглядывали его со всех сторон, эти четверо спереди и Зубаткин сзади.
- По критериям у Кузьмина это единственная работа, - произнес Нурматов, как бы приглашая его высказаться.
Кузьмин молчал. Что бы он ни ответил, все могло оказаться странным, глупым после того, как Зубаткин скажет: "А вот и автор, познакомьтесь". Со страхом и восторгом. Или с недоверием: "Павел Витальевич утверждает, что он и есть тот самый Кузьмин". На это Кузьмин пожмет плечами: да, было дело. Конечно, сначала никто не поверит, но он и не станет доказывать, скажет - спросите у Лаптева. И оставит их в полной загадочности. Уйдет, не отвечая на расспросы… Дальше было неясно, виделся только этот первый страшновато-сладостный миг общего изумления, своего торжества, пристыженность Зубаткина, безмолвная сцена и свой уход…
- …Больше я ничего не нашел, - говорил Нурматов. - Жаль, что он бросил этим заниматься.
- Где он теперь? - спросил кто-то.
Сбоку, над плечом Нурматова, поднялось лицо Зубаткина, пламя гудело в его глазах, как в прожекторах.
- Не знаю, - сказал Нурматов.
Кузьмин приготовился. Наступило самое время вмешаться Зубаткину. Самый наивыгодный, самый эффектный момент. Но Зубаткин прищурился, сочные губы его сжались в тонкую задумчивую полоску. Он решил выждать. Он уперся глазами в Кузьмина, как бы требуя, понуждая его самого открыться, то есть назваться.
Кузьмин молчал.
Не то чтобы раздумывал или колебался, нисколько. Он понимал, что ему придется признаться. Нет, тут было другое: он вдруг ощутил приятный вкус этих последних мгновений и поигрывал ими.
Как будто он держал палец на кнопке. Такое же острое и сладостное чувство приходило перед пуском нового цеха или агрегата, когда напряженные месяцы монтажа и наладки, вся эта канитель, безалаберщина, из которой, казалось, не выбраться, наконец завершается вот этим нажатием кнопки, и сейчас лязгнут пускатели, загорятся лампочки, взвоют моторы, и цех впервые оживет, задвигается. Все глаза устремлялись к его пальцу, к этому последнему движению, с которого начнется существование всего организма станков, соединенных кабелем, щитами, наступит летосчисление работы цеха, с горячкой планов, срочных заказов, авралом и прочими страстями производственной жизни, уже неизвестной монтажникам. Всякий раз было весело и чуть страшновато, хотя, вообще-то, уже привычно.
Сейчас же приятнее было не нажимать эту кнопку, а тянуть. Растягивать эти нити, пока он стоит перед всеми, и никто и не догадывается, что это и есть тот самый Кузьмин. Даже Зубаткин еще не верит. Можно признаться, а можно и не признаваться, остаться в безвестности, - он был хозяин, и он смаковал чувство своей власти.
Сойдясь глазами с Зубаткиным, он через его удивление ощутил на своем лице явно неуместное выражение довольства.
- Посмотрите, что он пишет, - продолжал Нурматов, отыскав нужную страницу, и, подняв палец, прочел: - Есть основания считать возможным построить общую теорию таких систем. Каково? А? Он почти дошел до минимального критерия. Уже тогда. Значит, у него была идея…
- Написать все можно, - сказал Зубаткин. - А что он имел в виду?
…Бог ты мой, да разве можно вспомнить, что он имел в виду. Какие мысли тогда бродили в его голове? Может, и были какие-нибудь прикидки, соображения, а может, и прихвастнул для авторитетности. Он вдруг сообразил, что тот Кузьмин способен на подвох и придется отвечать за него, - с какой стати? Тот, молодой Кузьмин увиделся ему человеком ненадежным, опасным, с ним можно было влипнуть в неприятную историю.
- Э-э, нет, Зубаткин, у истоков всегда виднее, - напевно сказал Несвицкий. - Возьмите Ферма. Это же нонсенс! Сидел, читал старика Диофанта и писал всякие примечания на полях, в том числе свою формулу, и сбоку нацарапал, что для доказательства, мол, нет места. Действительно, на полях не развернешься. И вот оттого, что не было у него под рукой листка бумаги, триста лет бьемся с его теоремой, ищем доказательство. И так, и этак. Милая история? А если он и в самом деле знал?..
Красивые легенды эти Кузьмин помнил со студенческих лет. И про Римана, который открыл свойства каких-то функций, хотя открыть вроде бы не мог, потому что должен был использовать для этого принципы, не известные в его время. "Такое возможно только в математике, - как любил говорить Несвицкий, - ибо эта наука выше всякого здравого смысла".
- С Ферма не спросишь, - сказал Зубаткин. - А вот Кузьмин, почему бы не запросить его? - И сделал многозначительную паузу.
- Ты что ж думаешь… - начал Нурматов, но в это время Несвицкий поднял ладонь:
- Кузьмин… Кузьмин… Подождите, Зубаткин, я же знал его… - он закрыл глаза. - Ну, конечно, мы с ним однажды в Крыму… ла-ла-ла… Он же у Курчатова был, - Несвицкий открыл глаза, заулыбался. - Петь он любил. Как же, знал я его. Остроумнейший человек. Умер. От лейкемии. Да, да, вспоминаю. Мы говорили. Чуть ли не дважды лауреат, но засекречен. Все они были засекречены.
"Да вы что… - чуть не выкрикнул Кузьмин, но почувствовал, как неизъяснимое облегчение охватило его. - И черт с ними, не буду поправлять, как идет, так пусть и идет, умер, и ладно…" Все правильно. Хорошо, что он не признался. Первым делом бы в него вцепились: какие такие общие принципы вы имели в виду? Какие критерии, объясните, пожалуйста, Павел Витальевич? Красиво бы он выглядел - собственной работы не пересказать. Дурак дураком, голова решетом. Этим ребятам только на зуб попади, они сделают из него анекдотик. Они его распишут: живой мамонт, чучело математика…
- Зачем же вы меня разыгрывали? - на ухо сказал ему Зубаткин. - А я-то почти поверил… - Он двигался вслед за Кузьминым, но почему-то шагов его не было слышно, только притушенный голос шуршал в ухо: - Но я не такой лопух. А поверил потому, что странное выражение у вас появилось. И сейчас вот, когда Несвицкий говорил, тоже вы не соответствовали. Верно? Что-то тут не то. Павел Витальевич, вы, кажется, Политехнический кончали? В эти же годы? Кто-то мне говорил…
- Было дело, - рассеянно подтвердил Кузьмин, продолжая идти.
- Тогда вы должны были его знать.
- Кого?
- Ха-ха. Тезку вашего. Полного тезку. Инициалы ведь совпадают. Согласитесь, это редкостный случай.
- Да мало ли у меня однофамильцев. Может, и знал.
- Не понимаю… Ну хорошо, но зачем вы морочили меня? Вы же солидный человек.
- Послушайте, Зубаткин, как вы считаете, Нурматов правильно оценивает, в общем и целом?
Они отошли далеко и стояли сейчас одни перед лестничной площадкой.
Зубаткин ответил не сразу.
- В общем и целом… - Он остановился размышляюще, как над шахматной партией. - Прикидываете, значит, ценность работы? Ну что ж, допустим, в общем и целом Нурматов прав, что тогда?
- А если он того, преувеличивает? Увлекся? Перехватил?..
- Не думаю. Все же вы имеете дело с точными науками.
- Мало ли… Не такие, как Нурматов, ошибались. Академики ошибались.
- Видите ли, Павел Витальевич, я примерно этой областью занимаюсь, так что мне сподручнее судить, чем вам, - заостренно-обиженным голосом проговорил Зубаткин. - Если бы вы разбирались, я показал бы вам, что вообще это может стать новым направлением. И плодотворнейшим! Не стало, но может!
- Надо же! - И глаза Кузьмина полузакрылись. Откуда-то издалека горячая, ярко-синяя волна накатила, подняла его, закружила в пенистом шипящем водовороте.
- Что с вами? - спросил Зубаткин.
Кузьмин слабо улыбнулся, еле различая Зубаткина с высоты, куда его несло и несло…
- Ах, Зубаткин, Зубаткин, - крикнул он. - Хотите… я вам отпуск дополнительный устрою? Хотите, подарю вам чего-нибудь… Ну, что вы хотите?
- Отпуск годится, - сказал Зубаткин. - А все-таки, в чем дело? Кто такой Кузьмин?
- Вот чудак, да я, кто же еще!..
- Нет, я про того, настоящего Кузьмина.
- Что значит настоящего? - Кузьмин поморщился, не хотелось ему сердиться. - А я кто, по-твоему? Он настоящий, а я, выходит, не то, подделка, чучело? Так ты меня представляешь?
- Зачем же… Если вы настаиваете… - как можно мягче уступил Зубаткин и пожал плечами. - Пожалуйста, давайте, объявитесь. Это даже интересно. Учитывая, что сейчас все накинутся на работу Кузьмина, расклюют, каждый кому не лень. Вам самое время предстать, выйти, так сказать, из небытия.
Глупейшая огромная улыбка распирала Кузьмина, не было никаких сил удержаться.
- Вот именно из небытия, а ты как полагал? Ведь это все равно что найти родных, ребенка? Ведь все оказалось… - Ему хотелось растормошить этого Зубаткина, обнять. - Мы с тобой сейчас возьмем и жахнем! Слушай, а что, если и вправду все это хозяйство застолбить? Развить как положено, дополнить и пустить в ход. На кафедре, может, сохранился полный текст… И чтоб никто! Ведь автор имеет право, верно? Все ахнут… представляешь?! - Он мечтательно парил на своей солнечно-голубой вышине. - Как по-твоему, на сколько эта работа тянет?
- То есть в каком смысле? А-а! Вас интересует научная степень? - подыгрывая, спросил Зубаткин. - Проценты желаете получить с капитала? Ну что ж, вполне можно докторскую присвоить. Без защиты. Гонорис кауза!
- Докторская… - Кузьмин тихо засмеялся. - Ох, ты, гонорис. Молодец! Ай да мы! Вот вам всем! - Он счастливо прижмурился, затряс поднятыми кулаками.
Зубаткин опасливо попятился, а Кузьмин прыгал, наступая на него, и смеялся. Ему бы сейчас опуститься на четвереньки, побежать по коридору, показывая язык всем этим профессорам, доцентам, оппонентам. Знай наших!..
- Кончайте! - озлился Зубаткин. - Чушь это, чушь, не верю я!
- Да я сам не верю! - счастливо пропел Кузьмин.
- Есть и другие имена на "пэ": Петр, например, Пахом!
- Прокофий, Пров, - смеясь, подкидывал Кузьмин. - Прохор, Пилат!
Смех этот еще больше обидел Зубаткина, шея его вытянулась, он приподнялся на цыпочки, весь натянулся, чтобы стать вровень с Кузьминым, и голос его пронзительно взвился, задрожал:
- Разрешите тогда спросить вас: куда ж это все делось, если вы настоящий? Где оно? Где он, ваш талант? Почему ж это вы не пользуетесь им? Отказались? Да разве это возможно. Нет уж, Павел Витальевич, если б это так было, то это преступление. Хуже. Безнравственно! Бессовестно это! За это я не знаю что…
- Ишь ты, хватил, - изумился Кузьмин.
- Потому что человек не имеет права! Перед людьми, перед обществом не имеет права! Да я и не поверю! - Что-то в нем задрожало. - Найти такое!.. Эх, я бы… Я ведь первый начал эту тему. Раньше всех! А меня обогнали. Потому что я ведь после работы только… Урывками. Теперь вот Нурматов лидирует. Что же мне теперь? Думаете, в диссертации дело? Защита - это не хитро. Защищают все. Хочешь не хочешь - заставят, раз ты в аспирантуре числишься. А мне этого не надо! - Он приблизил лицо к нему. - Я хотел дос-тиг-нуть! Сделать! Иначе, какой смысл… - Он сорвался на отчаянье, маленький нос вспотел, плечи пиджака обвисли. - Вы, значит, могли, а я… Не верю я вам. Что бы вы мне ни доказывали! Почему ж вы забросили? Никогда не поверю! Все это насочиняли… Кто же это от своего таланта откажется?.. Я бы на вашем месте… Впрочем, вы не стесняйтесь. Я идеалист. Я не пример. Мало ли у нас докторов, так, на фу-фу. Они в математике смыслят не больше вашего. Важно хорошо оформить! Чтобы чин чином. Внешность у вас солидная, биография - я надеюсь… Производственникам сейчас зеленая улица…
Бедный Кузьмин, как хотелось ему сберечь свое праздничное настроение. Никак не мог взять в толк, с чего накинулся на него этот парень, чего он винтом извертелся, готовый укусить. В слова его Кузьмин и не старался вникать - злость и гадость, - и было жаль себя: за что его так? И это в то время, как ликующая душа его готова всех одарить, обласкать…
- Ну чего ты, успокойся, - просительно сказал Кузьмин? - Не суди и не судим будешь. Вот как ты определяешь, что нравственно? Что у тебя, таблицы есть? Или формулы? Нурматов обогнал, - ты считаешь, что он воспользовался ситуацией. Допустим. А если ты теперь воспользуешься, чтобы его обогнать? Это как будет считаться? Нравственно? Потому что "мое отдай"? При чем тут математика? Ведь не ради математики вы гонитесь. Вам важно, кто первый… А если автор претендует на свое, кровное? Если у автора тоже имелись уважительные обстоятельства, по которым он, бедняга, прервал работу… - И Кузьмин, выбравшись на главную дорогу, возликовал и засиял благодушием. - Тогда как быть? Как? Тогда ты должен помочь ему, автору, восстановиться в правах это дело святое!
- Какому автору?
- Ему, - Кузьмин выразительно подмигнул. - Моему тезке, тому самому, которого Несвицкий хотел причислить к почившим.
Шутливый тон помогал Кузьмину уклоняться от зубаткинских расспросов, отвечать не отвечая. Слова его обрели неожиданную двусмысленность, от которой у него самого кружилась голова. Правда вдруг становилась неуловимой, события теряли определенность…
- А вы сами разве уверены, что Несвицкий ошибся? - спросил Зубаткин и прикрыл глаза. - Может, все же того Кузьмина в наличии не имеется? Он - миф?
Безумная его усмешка высветлила темную расщелину, которая отделяла нынешнего Кузьмина от молодого его тезки. Не расщелину - пропасть между этими двумя разными людьми; ныне ничего не связывало их, кроме имени. Кузьмин мало что помнил о том молодом авторе, ничего не знал из того, что знал тот, он не был продолжением молодого, они существовали совершенно раздельно, независимо, они были чужие. Где он, тот Кузьмин? Умер? От него ничего не осталось, он начисто исчез, и не это ли имел в виду Зубаткин, и не потому ли и сам Кузьмин применял словечко "автор", невольно отдаляя себя от того Кузьмина? Так было легче освоиться с ним…
- Я до сих пор не уверен, что это был я, - признался Кузьмин.