Вот выстроились густо, один к одному, токарные автоматы. Они поставлены не по правилам. На прежнем заводе они занимали в четыре раза больше площади, но здесь приходится использовать каждый сантиметр. В цехе работает триста семьдесят парней и девушек, присланных их отцами, рабочими-горняками.
В замасленных рубашках и платьицах, они стоят у станков, стиснув зубы. Они сосредоточенны и горды своим трудом, и вряд ли они думают сейчас, что они уже сейчас люди красивой и пламенной легенды.
- Как звать тебя! - спрашивает Угрюмов парнишку с взъерошенным уральским вихорком.
- Юрий, - отвечает парнишка, не глядя на спрашивающего. Он занят своей работой.
- Сколько ты уже работаешь?
- Пятнадцать дней.
Юрка не смотрит на Угрюмова и не смущается.
- Никто не сломит такой народ, - тихо говорит Угрюмов, шагая между рядами автоматов, - никто.
Дома Дубенко садится за стол и долго и упорно смотрит на карточку Вали. Мысли снова о ней. Как ее здоровье? "Страдающая Валюнька". Так она назвала себя.
Сейчас на заводе работают сотни женщин. Все они трудятся для себя. Они трудятся для спасения родины, детей, близких, не из-за денег, не из-за славы.
Скопилось много белья дома. Нет чистого полотенца. Просить постирать женщин завода? Но им некогда. В город отвезти не удосужился. Дубенко прикрывает дверь на крючок и принимается стирать полотенце, носовые платки, пару белья. Он спешит, чтобы кто-нибудь не застал его. Руки побелели от горячей воды и мыла, кругом набрызгано. Жарко горит "буржуйка".
Стук в дверь. Дубенко быстро прячет стирку под кровать, подтирает пол тряпкой и, набросив куртку, отворяет дверь на повторный стук.
- Белан!
- Прошу прощения, Богдан Петрович, - говорит Белан, - на айн минут, как говорят наши враги. Я добыл белых булок для Валентины Сергеевны, стакан меду и яблоки.
Он выкладывает яблоки на стол, из карманов дубленки. Яблоки стучат, как биллиардные шары.
- Мерзлые? - спрашивает Дубенко.
- Анапские яблоки. Лоб привез. Ну, конечно, померзли, но яблоки мировые, клянусь жизнью!
- Спасибо, товарищ Белан.
Белан садится, снимает треух и встряхивает своими черными кудрями.
- Все пустяки по сравнению с вечностью. А поселок имени Хоменко начал...
- Молодец, Белан.
- Я его к весне отгрохаю, между прочим, клянусь жизнью. Если я попрошу гвоздей и стекла у Угрюмова, будет политично? Не скажет - за старое принимаешься, Белан?
- Не думаю, - Дубенко смотрит под кровать и разглядывает руки.
- Я вам, кажется, помешал, - говорит Белан и поднимается.
- Нет, - Дубенко краснеет, - нисколько.
- Пошел, спокойной ночи. Шевкопляс сейчас в сборочном. Сам все проверяет. Дошлый стал наш полковник...
Белан ушел. Дубенко вытаскивает из-под кровати корыто и, доканчивая стирку, выжимает белье. Развешивает возле печки на спинки стульев и ложится спать.
ГЛАВА XXXVII
Радио принесло долгожданную весть. Начались зимние наступательные удары советских войск. Взят Ростов-на-Дону. Разгромлена бронированная группа Клейста. Притихшие толпы стояли у рупоров и ловили каждое слово. Над тысячами людей, заволоченных клубами пара, раздавался спокойный голос диктора из Москвы. Небывалый труд воинов фронта и тыла начал приносить плоды.
Рамодан отпечатал сообщение Информбюро и телеграмму Сталина на имя героев Южного фронта. Листовки распространили по заводу. Ими зачитывались, прятали за борта курток и ватников, потом снова вынимали и читали, разглаживая бумагу заскорузлыми пальцами.
Прервав отдых, стала на работу ночная смена. Усталость последних дней как будто исчезла. Вспыхнул смех. Люди вступали во вторую фазу борьбы с противником - поднялось движение рабочих за создание фронтовых бригад.
К чувству общей радости у Дубенко прибавилось личное: немцам не удалось прорваться на Кубань, где жила его семья.
Надо скорее же сообщить Вале! Но завод! Завтра должна выйти на летное поле первая машина.
С Шевкоплясом прибыли военные представители - они торопили выпуск машин.
Дубенко шел в сборочный цех. Данилин, исхудавший и сгорбленный, сопровождал его.
- Вот и начали обдирать перья с нашего мифа, - пошутил Дубенко, - так и общипем.
- А вы злопамятный, Богдан Петрович, - смущенно заметил Данилин.
- Без всякого зла, Антон Николаевич. Просто от радости.
В конторке сборочного Дубенко переоделся в комбинезон, чтобы удобнее было "обнюхивать" машину. В цех заходили члены военно-приемочной комиссии вместе с Шевкоплясом и Угрюмовым. Вслед за первым самолетом на аэродром летно-испытательной станции выйдут первые десять машин, и потом начнется серийный выпуск - результат их больших трудов и лишений.
- Волнуетесь? - спросил Дубенко начальника сборочного цеха.
- Естественно, Богдан Петрович, - инженер поежился, потер руки.
- Пойдемте, - Дубенко отворил двери конторки и окунулся в привычный шум сборочного цеха. Треск молотков, завывание дрелей и прочие шумы в сборочном напоминали ему шум уборки урожая. Как будто раздался рокот комбайнов на золотистых полях шелестящей усиками пшеницы. Снуют ножи хеддера, подрагивая, ползут по транспортеру срезанные стебли, шумит зерно в бункерах. Как здесь, так и там человек подходит к конечному результату своих усилий... Начиналась уборка урожая...
Одевали машины: из ящиков вытаскивали моторы, сработанные на берегах полноводной реки, скрипели лебедки, подвозили крылья на тележках, крепили, нивеллировали машину, чтобы она сражалась успешно.
Самолеты, вначале напоминавшие ободранных и прикорнувших птиц, расправляли крылья, обрастали перьями, вырастали стальные клювы орудий и пулеметов. Возле них, так, что не слышно человеческой речи, трещали и визжали молотки и дрели, шатались светлячки переносных ламп, катились автокары и ручные тележки и дым раскаленных жаровень поднимался вверх и уходил через фонари, как дым жертвенников.
Дубенко осматривал машины, давал указания. Чувство удовлетворения не покидало его.
Мастер сборочного цеха, докладывая директору о состоянии работ, нервничал; ему хотелось побранить бригадиров-монтажников, но, как опытный человек, он знал, что с ними не стоит портить отношений, хотя ему и казалось, что монтаж проходит медленно.
- В сроки уложитесь? - спросил Дубенко начальника цеха, поняв из сбивчивого тона мастера, что имеются какие-то сомнения.
- Новые сроки?
- Постановленные сегодня митингом.
- Должны уложиться, Богдан Петрович.
- Посмотрим, а то как бы не пришлось завтра за вас краснеть.
- Антон Николаевич проверяет, - начальник цеха показал в сторону Данилина. Тот стоял с контролерами, присвечивая лампочкой какие-то бумажки. Сюда доносился его бубнящий голос: "Самое главное зазоры... зазоры. Абсолютно важно, ответственно. Сейчас проверим на выдержку... вот под цифрой семь что у вас?"
- Теперь с микроскопом пойдет, - отмахнулся мастер, наблюдая Данилина, - с ним выдержишь сроки...
- Иногда не мешает быть микроскопом, - сказал Дубенко и завязал уши шапки.
- Сам директор полез, - послышался голос.
- Если чего не так, раскричится...
Монтажники, на минуту приостановив работу, наблюдали. Дубенко приказал приподнять машину на козелки и принялся опробовать механизм выпуска шасси. Потом просмотрел, как открываются закрылки, тщательно проверил пневмовыпуск оружия. Все управление самолета должно действовать безотказно. С каждым нажимом рычагов и кнопок машина постепенно оживала. В кабине он просмотрел приборы.
Затем была проведена холодная пристрелка оружия - пушек и пулеметов. Возле Дубенко стоял вооруженец. Он немного похож на Данилина, копуша, но дельный. Дубенко внимательно прислушивался к его словам и коротко приказывал приготовиться к проверке бомбосбрасывателей.
Вооруженец доволен:
- Прикажете стопятидесятикилограммовую и кассеты?
- Начнем с двухсот пятидесяти.
Ручной лебедкой, приспособленной из сподручных материалов, подняли одну за одной две "свиньи" - бомбы весом по двести пятьдесят килограммов. Мастер накинул на стабилизаторы веревочные петли и передал концы двум рабочим. Бомбы при падении могут откатиться и помять стойки шасси, и поэтому под машину на линии бомболюков положили соломенные маты.
- Уходи, - закричал мастер.
Дубенко сбросил бомбы вручную, потом проверил работу электросбрасывателя. Подошел военный представитель. Машина находилась в стадии "до предъявления", и поэтому военпред пока ничего не говорил. Ему хотелось в процессе доводки познакомиться с возможными недостатками. Машина первая, и он ждал ее с огромным нетерпением. Военпред обошел машину и, наконец, сказал: "Вот тут помято, не приму... вот здесь..."
- Какое же ваше окончательное заключение? - спросил Дубенко, потирая замерзшие руки.
- Завтра скажем, по предъявлении.
- Сегодня темните?
- Надо же вас помучить, товарищ директор, - сказал военпред.
- Ладно уж, выдержим. Идите, посмотрите на машины номер три и четыре. Вон их сколько народа окружило.
- Все нормально, Богдан Петрович? - спросил подошедший Данилин.
- Пожалуй. Небольшие доделки я указал бригадирам. Уже можно сказать: есть машина.
- Есть, - Данилин снял шапку, вытер лысину клетчатым платком. На пальце блеснул "лунный камень", в свое время привлекший внимание Богдана.
- Ну, что же, будем бить промышленную Германию, Антон Николаевич? Сколько они там в Европе предприятий прихватили?
- Опять, Богдан Петрович,- смутился Данилин.
- Не буду... Посмотрел на ваш знаменитый перстень и сразу вспомнил тот наш разговор. Кстати, такие камешки тоже на Урале добываются...
- Я вот над вашим замечанием думаю. Правы вы, Богдан Петрович. Ведь то, что мы тут за месяц сделали, прямо сказки Гофмана. Только такие, как вы, могли на такое дело решиться. Порох тут потребовался иного качества... советский порох, Богдан Петрович, уверяю вас. Где-нибудь за границей до сих пор не представляют себе ясно, как все это советская власть сумела. Мне теперь понятно: нужно сразу за дело, а не психологию разводить...
- А разве психология для инженера, для практического ума, идет вразрез с высшей математикой, а?
Данилин замялся и промолчал.
К машине подошел старичок-маляр с трафаретом и ведерком краски в руках. Старичок снял варежки, подул на руки и принялся украшать самолет звездами. Самолет ожил, стал солидней, веселей, стал похож на человека, только-что сбросившего гражданское платье и приколовшего к шапке звездочку. Старик кивнул Дубенко и ушел к следующему самолету.
- Ведь он было замерз в эшелоне, старик-то, - сказал мастер, - все стремился обратно. А теперь воскрес... Так и прошкандыбает еще годков двадцать!
- Завтра в девять тридцать. Не ударьте лицом в... снег! Не осрамите перед Угрюмовым и Шевкоплясом.
- Я у себя. В случае чего, звоните в любое время.
Угрюмов поджидал Дубенко, сидя на диване, вытянув ноги в бурках и скрестив на груди руки. Он слушал Шевкопляса, расхаживающего по комнате. Увидев Дубенко, Шевкопляс подошел к нему, потряс за плечи.
- О чем был разговор, Иван Иванович? - спросил Дубенко, раздеваясь.
- Все про то да про это. Стратегию разводим... Добре, что меня Иван Михайлович слушает. А то он все больше в молчанки играет. Северяне народ молчаливый, не то, что мы, хохлы-звонари, так?
- Не согласен, - Угрюмов улыбнулся, - не могу обижать украинцев... Тем более, если они начинают бить фашистов не только на фронте, но и с тыла.
- Начинаем бить! - воскликнул горячо Шевкопляс. - Помнишь, Богдане, наши разговоры вначале? Читал, какие наши орлы письма домой пишут? А возьми моих на Чефе! Один день без вылетов продержишь, ходят, как больные. Чем дольше на работе, тем веселей и бодрей. Честное слово. С таким народом будем колошматить фашистов и в хвост, и в гриву. Ну, хватит, - Шевкопляс взял графин. Забулькала вода в стакан. - Чего я вас агитирую...
- Посиди, Иван Иванович, отдохни, - Богдан усадил Шевкопляса в кресло.
- От отдыха наш брат вянет, понял?
- Не завянешь здесь. Мороз не позволит.
- У меня есть кое-какие соображения, навеянные осмотром вашего сборочного. Понравилось здание. Быстро, хорошо и дешево.
- Что-то загибает издалека, - перебил Шевкопляс, - не поддавайся, Богдане. Чую, на чем-то опутать хочет.
- А может, и опутаю, - пошутил Угрюмов.
- Продолжайте, Иван Михайлович, - сказал Дубенко.
- Видите ли, Богдан Петрович. Нам нужно собирать самолеты новой марки, истребители. Что, если мы поручим вам построить один сборочный корпус?
Дубенко прикрыл глаза. Угрюмов ожидал ответа, наблюдал за игрой мускулов на его обветренном, огрубевшем лице.
- Сроки? - спросил Дубенко, поднимая веки.
- Примерно такие же...
- Но теперь у меня весь народ вошел в производство, Иван Михайлович. Как с рабочей силой?
- Пришлем. Главное, чтобы под вашим руководством. Мы будем собирать здесь и отсюда на фронт... Летом начнется большая воздушная война и нужно к ней быть готовым.
- Я согласен.
Снова большой труд. Еще час тому назад, если бы ему сказали, что нужно построить такой корпус, он бы просто замахал руками. Откуда только берутся силы...
В стекла била снежная крупка, в беловатой дымке метели чернела изломанная линия леса.
- Вы согласны? - переспросил Угрюмов, заметивший мимолетные тени, упавшие на лицо Дубенко.
- Я согласен, - твердо повторил Дубенко, - выполним ваше задание.
- Задание родины, - осторожно поправил Угрюмов.
- Выполним задание родины...
ГЛАВА XXXVIII
Она пришла к нему, подала узкую руку и сказала, несколько растягивая слова:
- Вы совершенно невозможны, Богдан Петрович.
- Не понимаю.
Она присела на стул и, смотря на него с кокетливой укоризной, сказала:
- Я несколько раз видела вас. Вы проезжали мимо моей квартиры. Неужели так трудно было заглянуть на несколько минут?
- Трудно, - буркнул Дубенко.
- Вон как, - она скривила губы, - такой тон?
- Вы отлично знаете, моя жена тяжело больна...
- Но она поправляется, - поспешно перебила она его, - я звонила профессору, он успокоил меня.
- Успокоил вас?
- Да, - она поправилась, - конечно я беспокоилась прежде всего о вас. Вы, кажется, принадлежите к числу мужей, беспредельно влюбленных в своих супруг?
Дубенко нервическим движением пальцев передвинул чертежи, - он должен был сегодня обязательно их утвердить, - и внимательно оглядел женщину. Где-то в глубине сознания протянулась тень того недавнего, но одновременно и очень далекого прошлого. Аллея пальм, синие горы, обвязавшие цветущую весеннюю долину, женщина в платье из простого белого шелка. Он идет, облокотившись на ее согнутую руку и, невыносимо страдая от боли, все же с удовольствием ощущает вблизи ее тело и, если немного наклониться, локоны. Ведь не прошло еще и года. Но, кажется, проплыли перед ним далекие, как сны детства, видения, навеянные книгами Хаггарда... "Копи царя Соломона" за грядой упершихся в небо дымчатых гор. За этими горами тогда взрывали скалы, строили ангары, палатки раскинулись там как становище войск какого-то знаменитого завоевателя. Тогда только угадывалась война. Она казалась чем-то невесомым, просто понятием, а не реальностью, с ее разрушениями и смертями, прошедшими над страной. И отношения были довоенными, и люди были повернуты только одной стороной. Теперь прошла большая очистительная проверка. Друзья познались в несчастьи и личном и общественном. Не стало хороших знакомых, этого рыбьего понятия. Либо друг - либо враг. И великим светом засияло обновленное слово - семья...
Женщина же, сидевшая напротив него, продолжала жить попрежнему. Она сейчас смотрела на него, нисколько не понимая его мыслей. Она меньше его пережила. Нет. Не только это. Она была хуже Вали, хуже Виктории и других друзей, идущих сейчас с ним по дороге горя и радости. Пропасть, глубокая пропасть разделила их, и поскольку это стало совершенно ясным, нужно было быть снисходительным.
- Слышали, наши войска взяли Ростов.
- Вы шутите! - воскликнула она, пораженная этой неожиданной фразой после такого длительного молчания.
- Не шучу, взяли.
- Тогда вы просто решили поиздеваться надо мной. Если вы решили перейти на политику, то... какое мне дело до вашего Ростова. Это так далеко от Ленинграда. Почему до сих пор не отогнали немцев от Ленинграда?
- У вас там семья? - спросил Богдан.
- У меня там чудная квартира. Перед войной я купила очаровательный хрусталь!
Город невиданного напряжения и жертвенного подвига встал перед Дубенко. Город-легенда! И... "чудная квартира", "очаровательный хрусталь". Богдану просто стало жаль эту женщину.
- Я очень занят, Лиза, - произнес он, еле раздвигая челюсти.
- Наконец-то вы назвали меня по имени, - обрадованно пропела она, стараясь удержать какие-то нити, которые по ее мнению еще оставались между ними, - но почему снова ужасное слово "занят"? Пока никто не помешает нам, проехать бы на машине в горы, в леса...
- В горы на машине не проедешь, а тем более в лес.
- Говорю глупости? - кокетливо спросила она.
- Да.
Тогда она внезапно потухла, и горькая, вполне человеческая улыбка дернула ее тонкие накрашенные губы.
- Мне очень скучно и непонятно здесь. Ссылка. И конца ее я не вижу. Вы единственный человек, и такой... Здесь грубые и некультурные люди. Мало того, некрасивые, обрубки.
- Не верно. Здесь хорошие люди, - горячо возразил Дубенко, - замечательные. Перед ними нужно преклоняться.
- Ширпотреб, - коротко и зло бросила она.
Дубенко поднялся, уперся о стол полусогнутыми кулаками, больно, до хруста, и тихо процедил сквозь зубы:
- Вы мешаете мне...
- Занят?
- Если бы я даже был тем лоботрясом, который вам больше всего подходит, и тогда я бы сказал вам - "занят".
- Вы меня хотите оскорбить?
- Оставьте меня.
- Вы просто грубиян.
- И некультурный обрубок. Одним вашим словом - ширпотреб?
- Хотя бы.
Густая краска пятнами вспыхнула на ее красивом лице, она быстро и умело натянула перчатки, встала и ушла, не поклонившись ему.
"Какая глупая, невозможно глупая история", - опускаясь в кресло, подумал Дубенко. Вошедший почти вслед за ее уходом Рамодан недоуменно всмотрелся в его лицо.
- Опять печаль, Богдане?
- Все хорошо, Рамодан, - Дубенко крепко пожал его руку, - все замечательно, друг.