Николай Федорович рассказал об Антоне, Наташе, о их любви. Берзин слушал старого рабочего и не перебивал его. Но думал о своем. Ему уже скоро двадцать пять лет, а любви, большой, настоящей любви, у него не было. То ли для нее времени не нашлось, то ли не встретилась девушка, которая бы вот так же сильно полюбила его, как Наташа своего Антона. А может быть, он сам избегал этой любви, был слишком захвачен революцией, отдавал себя только ей. Да, может быть, и так… А правильно ли это? Легкая грусть овладела Августом.
Перед его внутренним взором возник образ черноглазой, смуглой девушки. Он впервые увидел ее в подвале какого-то ресторана на Невском, где перевязывали раненых участников штурма Зимнего дворца. Август был в Петрограде. В столицу вместе с другими делегатами его послали солдаты с фронта, чтобы передать их решение: больше не воевать, заявить о поддержке программы большевиков и узнать, как дальше действовать. У делегатов был наказ: обязательно встретиться с Лениным.
Берзин и его товарищи бродили по длинным шумным коридорам Смольного. Владимир Ильич назначил им прием, но он не состоялся: делегаты ушли на штурм Зимнего дворца.
Август в числе первых пробежал под аркой Главного штаба и бросился к ярко освещенному дворцу, ка ходу стреляя из винтовки. Рядом с ним бежали солдаты, матросы, рабочие. Блестела гранитная брусчатка Дворцовой площади. Стучали нудными дятлами пулеметы, сухо щелкали винтовки, и все это покрывали крики "Ура!". Кто-то упал около Августа, а он бежал вперед. Ему было жарко. У Александровской колонны его как будто ударило в грудь, и он упал на холодные камни площади. Силы оставили его. Какой-то моряк склонился над ним:
- Ужалила юнкерская пчела, братишка? Давай-ка я тебя на капитальный ремонт отбуксирую.
Август смутно помнил, как моряк, опоясанный пулеметными лентами, доставил его на перевязочный пункт. Но хорошо остался в памяти момент, когда чья-то рука бережно поддерживала его голову и поила из хрустального бокала минеральной водой. Август открыл глаза и увидел близко-близко девичье лицо с большими ласковыми глазами. Пушистые волосы черным облаком вились над чистым лбом… Их взгляды встретились, и девушка сказала:
- Вот вам и лучше…
Рана оказалась нетяжелой, но Август потерял много крови, и ему пришлось порядочно проваляться в больнице. Он много думал об этой девушке, не раз видел ее во сне и с нетерпением ждал выхода из больницы, чтобы разыскать ее, встретиться с ней и сказать… Август не знал, что он ей скажет, но чувствовал, что это будет большой, радостный и очень важный для него разговор… Август мечтал об этой встрече, жил ею, и она помогла ему быстрее поправиться. И вот он на улицах города ищет девушку, меряя версты проспектов и линий, площадей, посещая митинги и собрания, госпитали и вокзалы. Сколько дней бродил по Петрограду в этих поисках - он не помнил. Девушку не нашел, но носил ее образ в сердце, берег его и верил, что когда-нибудь они все же встретятся. Если бы Августа кто-нибудь спросил, помнит ли она о нем, ждет ли этой встречи, он бы убежденно ответил: "Конечно, ждет".
- О чем задумался, детина? - голос Новикова вывел Августа из задумчивости, и он поднял глаза на рабочего, уклончиво ответил:
- Так…
- Ясно, - Новиков поднялся. Ему совсем ничего не было "ясно", но он уже привык к тому, что Август иногда уходил в себя, и Новиков знал, что к тому, о чем в этот момент думает Берзин, никому доступа нет. Новиков не обижался. Вот и сейчас он просто сказал, бросив взгляд на часы: "Нам пора".
И снова Новиков в темноте под дождем взбирался на сопку, вел за собой Берзина. На этот раз надо было добраться до мельницы на дальней окраине Владивостока - Первой Речке. Николай Федорович умело обходил овраги, безошибочно сворачивая с тропинки на тропинку, невидимые в темноте. Когда они достигли перевала, остановились передохнуть, Август с интересом рассматривал город. За пеленой дождя виднелись золотые цепочки огней вдоль Светланской, по берегам бухты Золотой Рог. Огни лежали внизу, в черной мгле.
- Пошли, - Новиков повернулся спиной к городу. Едва они сделали несколько десятков шагов, как увидели новую россыпь огней. Они лежали где-то в долине.
Спотыкаясь о мокрые камни, путники через час дошли до высокой, похожей на небоскреб, мельницы и услышали гул. День и ночь на мельнице мололось американское зерно. Выгоднее было его молоть здесь - мука и отруби шли за хорошую цену.
Недалеко от мельницы, в переулке, стоял темный приземистый домик.
Новиков осторожно постучал дважды в темное окно. Тотчас открылась дверь, и мужской голос тихо произнес:
- Входите. - Незнакомый человек провел их в кухню. Сняв мокрые плащи, Новиков и Берзин направились в соседнюю комнату. У небольшого круглого стола перед раскрытой книгой сидел Роман. Он поднялся навстречу вошедшим:
- Здравствуйте, товарищи! Промокли? Неприятная погода. - Роман крепко пожал руки вошедшим. Он внимательно рассматривал Берзина. "Так вот каков этот латыш, которого прозвали Железным комиссаром. По виду не скажешь. Худ, щеки провалились, глаза запали и лихорадочно блестят, а губы ярко-красные и сухие, точно у него жар. Да, чахотка никого не красит. Проклятая болезнь. - Роман даже заколебался: - Вправе ли мы его посылать на Север. Здесь тоже нельзя оставаться. Дождливый Владивосток опасен не только погодой для Августа, но и колчаковцами. За голову Железного комиссара много обещано. А как Берзину будет на Чукотке? Может, лучше, где мороз, чистый воздух? Да что гадать. Решение комитета есть, и надо его выполнять. В работе человек меньше чувствует свою болезнь, не поддается ей".
Роман ласково похлопал по плечу Берзина:
- Готовьтесь в дорогу, Август Мартынович!
- Давно готов! - ответил Берзин и сдержанно улыбнулся. - А то у меня создалось впечатление, что вызвали меня во Владивосток для отдыха. Вот жена Николая Федоровича закормила, даже толстеть начал!
Он сухо закашлялся и привычным жестом взялся за грудь. На крутом лбу заблестели мокрые капельки нота.
- Так, легкая простуда, - виновато сказал Берзин, заметив, как помрачнели лица товарищей.
- Эта погода всех донимает, - кивнул Роман, понимая, что участливые слова или расспросы о здоровье могут только обидеть Августа.
- Так вот, Август Мартынович, тебе придется еще несколько деньков пожить здесь, а потом с Мандриковым отправитесь в далекие края. С Михаилом Сергеевичем вам приходилось встречаться?
- Нет. Но слышал многое.
- У вас будет время обстоятельно познакомиться. - Роман повернулся к Новикову и увидел, что тот дремлет, привалившись к спинке дивана. "Устал. Надо ему отдохнуть. Вот только отправим Мандрикова и Берзина", - решил Роман.
Он окликнул рабочего. Тот открыл глаза, помотал головой, с досадой выругался:
- Вот черт, кажется, храпака дал.
- Собирайся, Николай Федорович! - Роман почувствовал, что и сам отчаянно устал. Веки отяжелели, и все тело жаждало покоя, но он прогнал эту мимолетную слабость. - Завтра вечером приведешь Мандрикова сюда.
Во дворе хлопнула калитка. Все невольно посмотрели на закрытые ставнями окна. Роман вытащил из кармана браунинг, зарядил его и снова спрятал в карман. Сделал он это спокойно, неторопливо, но быстро и ловко.
- Сегодня вроде гостей больше не должно быть, - объяснил он.
Август и Новиков последовали его примеру.
В окно кто-то дважды отрывисто постучал:
- Сигнал наш. Но кто бы это мог быть? - Роман убавил свет в лампе, и комната погрузилась в полумрак. Он сказал Новикову: - В случае чего, погасишь…
Роман вышел из комнаты. Новиков и Август прислушались. Скрипнула дверь. Видно, кого-то впустили. Из кухни донесся разговор, быстрый, но негромкий, - нельзя было разобрать ни одного слова. Голоса смолкли, и снова тихо стукнула дверь. В комнату вернулся Роман. Был он взволнован.
- Что случилось? - не выдержал Новиков.
- Случится еще. - Роман достал из лежавшей на столе пачки папиросу и, подкрутив фитиль, прикурил от лампы. Выдохнув дым, он сказал:
- На рассвете колчаковцы повезут на Коврижку расстреливать человек пятьдесят. И Мохова тоже.
Новиков вздрогнул, поднялся с дивана. Ему нестерпимо захотелось закурить. Он вытащил из кармана пустую трубку, пососал, спросил:
- Как их повезут?
- На вокзале загонят в вагон, а у станции Седанка перегрузят на катер и… - Роман быстро несколько раз затянулся.
- Надо спасать Антона, - не выдержал и быстро заговорил Новиков. - Я подберу людей.
- О Мохове и других не беспокойся, - остановил его Роман. - Их освобождением займутся красные десятки. А ты немедленно выручай Мандрикова. В час ночи начнется облава в Голубинке. - Роман достал часы. - Час с небольшим осталось.
- Неужели колчаковцы что-то пронюхали? - Новикова охватила тревога, он встал, заторопился: - Ну, я иду…
- Я с вами, - поднялся Берзин и просительно посмотрел на Романа. - Верный глаз и меткая стрельба в темноте не лишние бывают.
- Вы останьтесь, - твердо, не терпящим возражений тоном сказал Роман и поторопил Новикова: - Ну, иди. Мандрикова приведешь сюда. Только приходи без хвостов. - Товарищ Роман улыбнулся, давая понять, что он уверен в Новикове и последние слова шутка. Подтолкнув Новикова в спину, он вышел за ним. - За Антона не беспокойся. Сегодня он будет на свободе.
- Дай-то бог, - вздохнул Новиков, которому хотелось принять участие в спасении Мохова, и это знает Роман, но не пускает его. Значит, так надо. Вздохнув, Новиков нахлобучил мокрую кепку с разбухшим картонным козырьком и вышел в дождливый мрак.
- Беспокойная сегодня ночка, Август Мартынович, - сказал товарищ Роман, вернувшись в комнату. Он снова закурил папиросу. Член подпольного обкома опустился на стул против Берзина и заговорил: - С сегодняшнего дня станешь Дмитрием Мартыновичем Хвааном. Получишь документы, самые подлинные, даже Фондерат из контрразведки к ним не придерется. Хваан, - повторил Роман и улыбнулся. - Фамилия, конечно, сложновата, ну да сойдет. Привыкай к ней, а о своей, настоящей, даже во сне не вспоминай.
Берзин кивнул с улыбкой:
- Куда же обком партии пошлет меня с такой фамилией?
Роман ткнул папиросу в пепельницу, переполненную окурками, уперся ладонями в стол и медленно, точно преодолевая огромную тяжесть, поднялся:
- Об этом разговор будет завтра. Оставайся здесь. Никому не открывай двери. У нас есть ключи. - Ну, мне пора. Не жди, ложись отдыхать. - Роман ушел.
Берзин остался один. Он обошел квартиру, состоявшую из двух бедно обставленных комнат, и, погасив лампу, прилег на узенький диван. Темнота навалилась многотонной тяжестью. Ему хотелось сбросить ее, вскочить, ринуться вслед за Романом. Товарищи ушли на опасную операцию, а он лежит. Но Август только пошевелился, шумно перевел дыхание и сказал себе: "Спокойно, Август. Ты не истеричка и не герой из синематографа. Выполняй приказ партии". Он мог гордиться собой. Берзин беспрекословно подчинялся партийной дисциплине. Когда, после чехословацкого мятежа, ему приказали скрыться из Хабаровска, он немедленно и точно выполнил это, хотя и жаль было уходить от боевых дел. Так же аккуратно он выполнил другое указание - перебраться во Владивосток и терпеливо ждать, когда партия даст ему новый боевой приказ. Его он получит скоро. Вот уже у него новая фамилия. Значит, скоро снова за работу. У Берзина бродили, кипели силы, рвались наружу. Ему было трудно оставаться в бездействии, но он мог себя сдерживать, какой бы ни была сложной обстановка, Товарищи ни разу не видели его возмущенным, плохо владевшим собой, раздраженным или нетерпеливым. Они удивлялись его выдержке, не подозревая, что у него до предела были напряжены нервы. Он сдерживал голос, в самые трудные минуты не позволял прорваться чувствам, отразиться на лице, лишь чуть замедленной в такие минуты у него становилась речь да светлели глаза.
"Железный Август" - назвал кто-то из железнодорожников Берзина, когда он был комиссаром станции Хабаровск в восемнадцатом году. Произошло это при очень драматических обстоятельствах.
Однажды из Хабаровска на Забайкальский фронт против банд атамана Семенова готовился к отправке эшелон с частями Красной гвардии. В самый последний момент из строя был выведен паровоз. Красногвардейцы задержали диверсанта. Одетый в замасленную куртку смазчика, трясущийся от страха, он стоял перед Берзиным, пряча от него свои глаза. Толпа красногвардейцев бурлила, кричала, рвалась самочинно расправиться с врагом. Берзин, сдерживая себя, чтобы тут же не пристрелить диверсанта, сказал:
- Тихо… Товарищи!
И люди вдруг смолкли. Будто волна прошла по перрону, и только, как всплески недавней бури, кое-где слышались ругательства. Август так же спокойно приказал:
- Расстрелять, но не бить.
Толпа расступилась, образуя коридор, по которому протащили преступника. Сам он идти не мог, кричал, сучил ногами. Когда за насыпью прозвучал залп, Берзин приказал начальнику депо:
- Отремонтировать за пять часов.
Снова ровный тон, но чуть медленнее, чем обычно. Берзин нагнулся над искореженным цилиндром, потрогал острые рваные края металла и повторил:
- Пять часов и ни минуты больше!
- Будет сделано. - Начальник депо не мог бы объяснить, почему он не ответил иначе. Ведь он хорошо знал, что на смену цилиндра по норме требуется в три раза больше времени. Берзин повернулся и ушел. Кто-то вслед ему сказал: - Железный Август.
С тех пор за Берзиным и укрепилась кличка Железный Август или Железный комиссар. А он удивлялся. Что же в нем железного? Каждый коммунист на его месте поступил бы так же.
2
Начальник контрразведки полковник Фондерат бросил трубку на никелированный рычаг телефона, лицо его покрылось пятнами: приглашал генерал Хорват - этот оскандалившийся наместник верховного правителя России на Дальнем Востоке.
Ведь всем известно, что адмирал Колчак недоволен действиями Хорвата, признал его слабовольным и назначил на новую должность - управляющим русскими учреждениями в полосе отчуждения китайско-восточной железной дорога. Эта должность ничего не значила и могла лишь рассматриваться, как завуалированная отставка от больших дел. Наместником будет генерал Розанов, человек решительной и твердой руки. Он уже находится в пути и прибудет через неделю-две. Дошли слухи, что Розанов не церемонится с красными и чуть ли не на каждом столбе вешает подозрительных. Да, только так можно навести порядок. Очевидно, ему, Фондерату, будет легче работать с Розановым, чем с этим Хорватом, который все осторожничал, был против острых мер. Полковник вспомнил, что генерал ждет его, и нехотя поднялся из-за стола, передернул плечами. Яркий свет заливал кабинет с дубовыми панелями и тяжелой кожаной мебелью. Окна были плотно затянуты гардинами. Фондерат не любил дневного света. Он не любил и этого города на берегу океана, куда вышвырнут из Петрограда, и неизвестно, когда вернется назад, в столицу, Полковник вызвал адъютанта:
- Автомобиль.
- У подъезда, господин полковник!
Пока автомобиль, разбрызгивая лужи, несся к резиденции наместника, Фондерат под дробь дождя о брезентовый верх автомобиля думал о предстоящей встрече. Другой бы на месте Хорвата тихо сидел и дожидался своего преемника, а этот пытается сохранить хорошую мину при плохой игре и продолжает во все вмешиваться. Фондерат чувствовал, что разговор предстоит неприятный, а ему бы так хотелось сохранить хорошее настроение для беседы с американским консулом Колдуэллом, о которой они условились на вечер.
Фондерат предполагал, что консул будет о чем-то его просить, а это вдвойне приятно и обещающе. Полковник уже давно старается как можно крепче подружить с американцами. Они щедрее и покладистее, чем японцы. К этим азиатам у него нет ни малейшего доверия и симпатии.
Генерал Хорват встретил полковника с наигранной веселостью, за которой пытался скрыть обиду, раздражение, неудовольствие.
- Ну как, под дождик не попали?! Говорят, что, когда человеку в пятьдесят дождь окропит голову, ему предстоит прожить еще пятьдесят лет, - посмеиваясь, сказал Хорват, имея в виду их одинаковый возраст и ранние лысины.
- Я не мечтаю о столетии, - суховато ответил Фондерат с заметным раздражением.
Хорват сразу же перешел к делу:
- Я вами недоволен, полковник!
Фондерата подмывало сказать в ответ: "Вами еще больше недоволен адмирал Колчак", но он благоразумно промолчал. У генерала еще была власть, и он мог доставить много неприятностей.
Хорват продолжал говорить своим резким, сухим голосом:
- Да, да, недоволен, полковник. Посудите сами. До сих пор не найдены виновные в затоплении миноносца "Верного", не обнаружены похитители гранат и патронов и похищенные боеприпасы. А скандал с листовками! Союзники полны негодования. За листовками на параде дружбы последовали листовки в казармах японских частей, и, представьте себе, листовки напечатаны в той же подпольной большевистской типографии!
Фондерат избегал смотреть на холеное лицо Хорвата. Генерал прав, и это доводило полковника до бешенства. Но он молчал.
- Вы же имеете в руках распространителя листовок, - напомнил Хорват. - Почему не можете от него ничего добиться?
- Он ничего не знает. Это просто исполнитель, - защищался Фондерат, не желая признаться в своем бессилии.
- Прошу вас все эти дела закончить до приезда генерала Розанова, - у Хорвата чуть уловимо дрогнул голос, и это доставило Фондерату удовольствие. Он со злорадством подумал: "Переживаешь. Так тебе и надо". Генерал продолжал: - До сих пор не обнаружены бежавшие из заключения большевики. Где-то в городе скрывается этот Мандриков, бывший депутат Учредительного собрания, переметнувшийся к большевикам. У него большое влияние среди населения, и мы не можем допустить, чтобы он был на свободе. Вы уже несколько раз заверяли меня, что напали на след Мандрикова. Где же он?
Самолюбие Фондерата было задето, и он с глубоким убеждением пообещал:
- Все будет закончено в несколько дней.
- Вот и великолепно. - Хорват погладил маленькую аккуратную эспаньолку и уже другим, более дружелюбным тоном сказал. - Вы знаете, что с первым пароходом на Чукотку отъезжает прибывший из Омска новый начальник Анадырского уездного управления господин Громов?
- Да, - Фондерат насторожился. Кажется, Хорват собирается ему сообщить что-то новое.
- Сегодня Громов был у меня и просил подобрать ему начальника милиции, на которого он мог бы положиться. Из Омска обещали прислать, но… - Хорват развел руками: - Вы же, очевидно, знаете, что в Анадыре очень сложное положение. Какое-то отребье не только сеет смуту среди местного населения, но и мешает иностранным предпринимателям вести дела. Ко мне поступили жалобы от японского консульства, что на рыбалках господина Сооне какие-то темные личности устраивали бунты. Сооне понес большие убытки. Я прошу вас послать туда человека решительного, умелого, способного навести порядок.
"И служил бы господину Сооне и другим иностранцам. Интересно, сколько же господин генерал получит от японцев, если я пошлю в Анадырский уезд послушного им начальника милиции?" - подумал Фондерат. Вслух же спросил:
- Разрешите подумать о кандидатуре и завтра дать ответ?