- И с новорожденным тоже, - спокойно ответила Эйвээмнэу. - Погода тогда была хорошая - ветер утих, и словно большая добрая птица осенила крыльями Нутэн… И радость была сильная: охотники благополучно вернулись с добычей, и новый человек появился. Гости приходили в ярангу, подарки получали, имя спрашивали. Тогда и сказал Токо: "Тутриль - имя новоприбывшего…" А Иваном уже в школе назвали…
- А я ведь этого не знал, дядя Токо, что вы мне имя дали, - благодарно произнес Тутриль.
- Я исполнил долг перед другом, - с достоинством сказал Токо.
- Спасибо вам, дядя Токо…
- А отчество когда появилось? - спросила Айнана.
- Это уже когда я паспорт получал, - ответил Тутриль.
После обеда Тутриль достал блокнот и подробно записал рассказ о своем появлении на свет.
Писал и изредка посматривал на Айнану.
Она была поглощена работой. Заостренным концом металлического резца закрепляла на моржовой кости карандашный рисунок. Руки, колени, подол камлейки и даже одна щека были обсыпаны, словно желтоватой пудрой, мелким костяным порошком.
На верхней губе выступили мелкие капельки пота, влажная прядь волос упала на лоб.
И в который раз Тутриль почувствовал в груди странное тепло и пугающее желание обнять ее, прижать к себе, маленькую, нежную…
Яранга сотрясалась от порывов ветра, и сверху, с дымового отверстия, на пол чоттагина сыпались снежинки. Они падали и на склоненную голову Айнаны и не таяли на волосах.
Тутриль осторожно смахнул с макушки Айнаны снег.
Она вопросительно посмотрела на него.
- Там был снег.
- А я и не чувствую, - слабо улыбнулась Айнана и отставила моржовый бивень. - Когда я работаю, ничего не слышу и не вижу. Только рисунок… Так интересно, будто ты сам создаешь, воскрешаешь ту жизнь…
- Тебе нравится рисовать то, что было? Старый Нутэн? - спросил Тутриль.
- Там можно выдумывать, - ответила Айнана. - Есть простор для мечты. Если на сегодняшней стороне нарисуешь что-нибудь от себя, обязательно спросят: а разве такое было?..
Айнана взяла моржовый бивень. Половина старого Нутэна уже обрела свои очертания. На берегу снаряжали на охоту байдару. От яранг спускались охотники. Несли ружья, гарпуны, несколько человек тащили свернутый парус. Тутриль нашел свою ярангу и увидел женщину с ребенком…
- Это я еще раньше набросала, - пояснила Айнана. - В старом Нутэне я рисую яранги, домики такими, какими они были на самом деле. А люди у меня всегда разными делами занимаются. Помните, на том бивне, который вы видели в доме у меня в Нутэне, вот здесь делали байдару?
- Ну, помню, - кивнул Тутриль.
- Вот она теперь, эта байдара, уже готовая, - показала Айнана.
И тут Тутриль понял, что Айнана воссоздает жизнь на моржовом бивне точно так же, как, наверное, это делает писатель на страницах своих книг. Вспомнилось где-то прочитанное интервью с Хемингуэем. Журналист спрашивал, что в книгах знаменитого писателя выдумано и как эта выдумка соотносится с реальной жизнью. На это Хемингуэй ответил, что действительность в его книгах - большая реальность, чем то, что происходит в так называемой живой жизни…
- А ты настоящая художница… - тихо сказал Тутриль.
Айнана подняла на него полный благодарности взгляд:
- Правда, вам нравится?
16
Ветер сразу отшиб дыхание, и Тутрилю пришлось остановиться и постоять некоторое время. Рядом, не выпуская его руки и отвернув лицо, Айнана боролась с ветром, стараясь удержаться на ногах.
Они почти ползли по снегу. Тутриль тащил топор, Айнана несла ведро, сразу же наполнившееся снегом и ветром.
Увэран - подземное мясное хранилище - находилось над берегом, и крышкой ему служила старая, побелевшая от времени костяная китовая лопатка, придавленная большим камнем.
Камень пришлось сначала расшатать, он примерз, но, к счастью, не был занесен снегом.
Трудно что-нибудь уловить обонянием при таком ветре, но едва только Тутриль отодвинул в сторону китовую лопатку, как на него из глубины земляной ямы пахнуло знакомым с детства прокисшим копальхеном. Спустившись, он отбил кмыгыт и вытащил его на поверхность. Здесь он отрубил несколько кусков. Айнана подобрала их и сложила в ведро.
- Давно не ели копальхен? - спросила она.
- С тех пор как уехал из Нутэна.
Он отсек топором тонкий кусок и положил в рот. Странное было ощущение. В общем, копальхен - это слегка подгнившее мясо, точнее, кожа моржа с полоской жира и мяса.
Айнана выжидательно смотрела, как Тутриль ел копальхен.
- Ну, как?
- Ничего, - ответил Тутриль.
Тутриль примечал, что Айнана как бы испытывает его, выясняет, остался ли он настоящим чукчей или начисто утратил качества лыгьоравэтльана.
Нарубив корму для собак, Тутриль и Айнана побрели к яранге, стараясь не отрываться друг от друга.
А ему было радостно оттого, что он безо всякого отвращения и брезгливости ел старый прокисший копальхен, предназначенный для кормления собак.
Обратный путь к яранге одолевали долго, часто останавливались, чтобы взять верное направление. Разговаривать было невозможно, и Тутриль, поглядывая на озабоченное, припорошенное тающим снегом лицо Айнаны, был охвачен такими же, как эта снежная круговерть, смятенными мыслями. Кто же он сам? Ученый, кандидат наук… В ленинградском институте его уважают, ценят, при всяком торжественном случае сажают в президиум, выдвигают в комиссии, демонстрируют иностранным делегациям, каждый раз подчеркивая, что вот он, Тутриль, родился в яранге, вышел, так сказать, из первобытности в социализм. До какого-то времени это было даже приятно… А однажды, когда Тутриль на международном симпозиуме сделал доклад на английском языке и это обстоятельство потом особо подчеркивали, кто-то сказал: "Когда же перестанут восхищаться тем, что ты, идя по Невскому проспекту, при этом еще не держишь в зубах кусок сырого мяса?"
Тутриль полюбил Ленинград. Этот город стал как бы второй родиной Тутрилю. Не только потому, что он здесь получил высшее образование, учился в аспирантуре, полюбил и женился. Нет, главное то, что именно здесь Тутриль обрел уверенность в себе. Откровенно говоря, первое время в Ленинграде он чувствовал себя не только временным жителем, но и людское окружение для него было поначалу чуждым. Он считал, что вот пройдет время, и он вернется в привычную обстановку, к ярангам, охоте на моржа и нерпу, в знакомую атмосферу причудливого смешения мифологических и волшебных представлений о мире с научным видением.
…Шли годы учения, Тутриль получал из дому письма, и между скупых строк, неумело написанных отцом, в старательно выведенных, словно вышитых матерью буквах читал о больших изменениях в родном селении, на всей Чукотке. В его отсутствие произошло переселение из яранг в дома. Можно было только представить, каково было расставаться с привычным, испытанным тысячелетиями жилищем. Строилась новая Чукотка, а его, Тутриля, там не было. Он жил вдали, не слыхал грохота машин на новых комбинатах, тихого плача стариков, которые, стиснув зубы, жгли потемневшие от копоти и жира деревянные остовы покинутых яранг и зябко входили в залитые дневным светом комнаты, с непривычки такие просторные… Люди шли вперед, зная, что идущие быстро часто оставляют позади и дорогое… Все это время Тутриль просидел в прохладных залах Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, рылся в книгохранилищах Академии наук, составляя картотеку словарного состава чукотского языка, штудировал фольклорные тексты, записанные еще Богоразом-Таном, разбирал экспедиционные записки своего учителя Петра Скорика, бывшего когда-то учителем в Уэлене. Тутриль читал чукотские газеты и каждый раз волновался, словно при живом свидании, встречая знакомые имена. А сам он свыкался с городской жизнью и уже не думал так часто о покинутой родине. Нет, он не забыл о ней, тосковал по ночам, просыпаясь от неожиданного воспоминания. Он повернулся к Айнане, рукой она показывала вперед. Там мелькнуло что-то темное. Это была яранга. Пурга обходила стороной конусообразное жилище, и возле самих стен снегу почти не было. Тутриль скатился с сугроба, следом - Айнана. Она упала в объятия Тутриля. Очутившись близко, лицом к лицу с ним, так, что смотреть было больно, она хотела было отвернуться, но коснулась губами губ Тутриля и уже не могла оторваться…
- Как это хорошо! - тихо проговорила она и приблизила свое лицо к лицу Тутриля, втянула в себя воздух, сказала: - Пахнет снегом и ветром.
Она еще раз поцеловала Тутриля, а потом горестно улыбнулась, смахнула рукавицей налипший на ресницы снег.
- Если бы пурга была вечной! И вы не могли бы уехать отсюда!
Из-за грохота бури они почти не слышали друг друга, но понимали каждое слово.
В чоттагине было уютно и спокойно. Пурга осталась за порогом, за закрытой дверью.
Тутриль взял протянутую Айнаной снеговыбивалку - гнутый отросток оленьего рога - и тщательно выбил снег с кухлянки, торбасов, рукавиц.
Ярко горел костер. Эйвээмнэу мяла нерпичью шкуру, распялив ее на доске. Токо возился у полога с каким-то прибором.
- Я собирался искать вас, - сказал он, глядя на отряхивающихся Айнану и Тутриля. - В такой ветер легко направление потерять.
- Что это вы чините? - с любопытством спросил Тутриль.
- Рацию.
- Разве у вас есть рация?
- Полагается, - деловито ответил Токо. - В пургу, в ненастье или если что случится, положено выходить на связь с Нутэном два раза в сутки. В четыре у меня сеанс…
Токо натянул на седую голову наушники, покрутил рычаги и с удовлетворением произнес:
- Ожили. Батареи у костра погрел. Заработали.
Покормив собак и вымыв руки, Айнана снова уселась у столика, склонившись над моржовым бивнем с бледными очертаниями летнего селения Нутэн.
Токо наладил радиостанцию, покрутил рычажки.
- Алло! Алло! Говорит яранга! Говорит яранга! - Старик повернулся к Тутрилю и, прикрыв ладонью телефонную трубку, пояснил: - Это мои позывные…
Кто-то, видимо, отозвался, и деловитым и будничным голосом Токо сообщил, что в яранге все в порядке.
- Больше новостей нет, - сказал он в заключение. - Да, да… Гостем интересуетесь? Гость тоже хорошо чувствует себя и в Нутэн пока не собирается… Не беспокойтесь, Никандрыч… Хорошо, сейчас передам трубку. Никандрыч хочет с вами поговорить… Держите трубку. Когда слушаете, отпускайте вот эту кнопку, а когда говорите - нажимайте…
Слышимость была хорошей. Гавриил Никандрович спросил о самочувствии, поинтересовался, не собирается ли Тутриль в Нутэн.
- Собираюсь, - ответил, оглянувшись на Айнану, Тутриль. - Передайте отцу и матери: скоро приеду.
- Если надо, пошлем за вами вездеход. Коноп по компасу доберется.
- Не надо никого посылать, - отказался Тутриль. - Кончится пурга, Айнана меня привезет.
Тутриль кивнул на рацию с улыбкой.
- Не думал, что мне придется из яранги по телефону разговаривать.
- Хорошая штука, - отозвался Токо. - Ее можно и на нарту поставить. Кати себе по тундре и беседуй.
- Девочки на почте говорят, что можно даже с Москвой соединиться через их станцию и Анадырь, - добавила Айнана.
За стенами яранги выла и бесновалась весенняя снежная пурга, гуляя по широкому простору тундры и ледового моря.
17
В Нутэне бушевала пурга.
Школа была закрыта, но работали магазин, пекарня, почтовое отделение. Люди ходили на работу группами, старались держаться друг друга.
Долина Андреевна и Коноп брели к дому Онно.
Остановившись передохнуть, Коноп сказал:
- Почаще бы дула пурга для нас с тобой.
- Почему? - спросила Долина Андреевна.
- Это лучшая погода для тебя и для меня, - ответил Коноп. - Никуда не надо ехать. Это раз. Второе - твои читатели сидят по домам, и мне с тобой можно гулять по улице.
- Коноп, - строго произнесла Долина Андреевна и, глотнув ветра со снежинками, закашлялась. - Сколько раз я тебе объясняла, что нам нельзя афишировать нашу связь. Ты же знаешь: мое положение в селе, мое общественное лицо…
Ветер не дал ей договорить, потащил дальше.
Перебежав несколько десятков метров, Коноп и Долина Андреевна схоронились под железной стеной склада.
Коноп заботливо стряхнул снег с платка спутницы.
- Может быть, все-таки поженимся? - жалобно спросила она.
Коноп усмехнулся:
- Кто же делает предложение в такую пургу? А потом: я должен просить у тебя руки и сердца… Кажется, так?
- С тобой нельзя серьезно разговаривать…
- Не могла выбрать другого места и другого времени?
- Ты же сказал, что это лучшая погода для нас с тобой, - повторила Долина Андреевна. - Только сейчас нам и разговаривать, чтобы никто не видел и потом не сплетничал…
- Слушай, Долина, - помедлив, заговорил Коноп. - Может быть, я и женился бы на тебе. Когда ты только вернулась сюда. Но ты была очень гордая. Поначалу и не глядела в мою сторону. А потом сказала это слово - аморально. А я ведь шел к тебе с чистым и открытым сердцем. А теперь и не знаю, что делать… Вот ты говоришь - жениться. А я все думаю о том, что у тебя высшее образование, а у меня всего шесть классов.
- Я так думаю, - твердо заявила Долина Андреевна. - Можно по-другому: один человек воспитывает и тянет за собой другого. Как бы шефство берет над ним… Я согласна!
- На что - согласна? - не понял Коноп.
- Чтобы я тебя воспитывала, тянула за собой…
- Глупости говоришь, Долина… Может, я этого как раз и не хочу. Мне дорога моя свобода.
Последний отрезок пути преодолевали почти ползком. Входная дверь наполовину была занесена, и Конопу пришлось сначала отгрести снег.
- Ты не сразу входи со мной, - попросила его Долина Андреевна.
- Ну уж нет, - ответил Коноп. - Даже собаку в такую погоду не оставляют на улице.
Он шумно и решительно вошел следом за Долиной Андреевной в сени и крикнул в комнату:
- Это мы пришли. Коноп и Долина Андреевна!
Онно подал снеговыбивалку из оленьего рога.
- Чуть не заблудилась! - возбужденно рассказывала Долина Андреевна. - Если бы случайно не встретился Коноп, ветром унесло бы меня в море…
- Ну, такую большую не унесет, - пробормотал Коноп, тщательно обрабатывая свои торбаса.
- Увидела его возле гаража… Попросила проводить до вашего дома…
Коноп выпрямился во весь рост и выразительно посмотрел на Долину Андреевну.
Но та, казалось, не замечая его взгляда, продолжала:
- Читать надоело, скучища… Дай, думаю, загляну к вам… А Иван Оннович не приехал?
- Как же он приедет в такую пургу? - заметил Коноп.
- По телефону звонил, - сообщила Кымынэ. - Хорошо ему там. Нравится.
Стряхнув последнюю снежинку, все перешли в комнату, где на столе стоял никелированный электрический самовар.
- Хорошо чайку выпить с мороза, - потирая руки, сказала Долина Андреевна.
- По случаю субботы и кое-что покрепче найдется, - сказал Онно.
За стенами гремел ветер, и порой казалось, что что-то тяжелое, но мягкое падает на домик, пригибая его к земле.
Прислушавшись, Долина Андреевна зябко повела плечами:
- Представляю, каково сейчас в яранге!
- Хорошо там, - сказал Коноп.
- Электричества и отопления нет, стенки тонкие, теснота, грязь…
- Долина Андреевна, - возразил Онно. - У Эйвээмнэу грязно не бывает. Там, кроме стариков, еще и Айнана.
- Да, это верно, - кивнула Долина Андреевна. - Я почему-то совсем про нее забыла.
- Она хорошая, добрая девушка, - сказала Кымынэ.
- Рисует хорошо! - добавил Онно.
Долина Андреевна налила себе чаю.
- Может быть, и впрямь она достойная девушка, - задумчиво сказала она, глядя куда-то мимо Конопа. - Но меня удивляет ее легкомыслие: зачем она отказала тому парню?
- Потому что женщина! - Коноп взялся за рюмку.
- Вам уже хватит, товарищ Коноп, - строго сказала Долина Андреевна и продолжала: - Лично я против Айнаны ничего не имею… Но надо смолоду думать о будущем. Твердо стоять на земле, а не витать в облаках… Тем более что росла одна, без отца…
- Между прочим, уважаемая Долина Андреевна, я тоже вырос без отца, - сообщил Коноп.
Некоторое время в комнате было тихо.
За стенками домика шумела буря да дребезжала какая-то железка в дымоходе кухонной плиты.
- Я ведь о чем, - снова заговорила Долина Андреевна. - Разумеется, я уверена в моральной устойчивости и политической грамотности Тутриля. Но то, что он надолго задержался в яранге, это тревожно…
- А что именно, Долина? - спросил Окно.
- Мы тут все взрослые, - усмехнулась она. - Я выражаюсь достаточно ясно.
Онно вздохнул:
- Давайте лучше выпьем за тех, кого в пути застигла пурга.
- До дна! - сказал Коноп.
Кымынэ прислушалась.
- Еще гость к нам идет, - тихо произнесла она и открыла дверь в тамбур.
Вместе с воем ветра в облаке снега ввалился Гавриил Никандрович. Отряхиваясь, заглянул в комнату.
- Да тут пир горой! Выходит, верно я учуял, где можно скоротать пурговое время… О чем разговор?
- Да вот толкуем о Тутриле, - ответила Долина Андреевна. - Что-то он в яранге задерживается.
- А я его понимаю, - задумчиво произнес Гавриил Никандрович. - Это как бы возвращение в детство. Я ведь тоже родился и вырос почти что в яранге. Наша изба в Тресках по своему внутреннему убранству да по удобствам не лучше была. И когда я думаю о своей деревне, именно эту избу и вспоминаю. Тут уже ничего не поделаешь, - вздохнул Гавриил Никандрович.
Долина Андреевна поджала губы и вместе со всеми слушала Гавриила Никандровича.
- Родина всегда напоминает о себе детством, тем, что ты увидел впервые в жизни…
- А наши внуки увидят уже другую родину, - заметил Онно. - Даже те, кто родился в Нутэне, видят ярангу только на картинках да на старых фотографиях. Янранайские, чутпэнцы, нымнымские - все будем жить вместе, как в настоящем большом городе, в Кытрыне.
- Охота там плохая, - заметил Гавриил Никандрович.
- Будем на машинах ездить на охоту! - весело сказал Коноп. - Лично я давно мечтаю жить в городе. В нашем чукотском городе. Чтобы народу было много и чтобы были просто незнакомые.
- А зачем тебе незнакомые? - подозрительно спросила Долина Андреевна.
- Это же интересно! Идешь себе по улице - и вдруг тебе незнакомый человек попадается. Ты с ним сначала здороваешься, потом знакомишься, начинаешь разговаривать…
- Какие-то странные у тебя желания, - заметила Долина Андреевна. - Разве тебе плохо с людьми, которых ты хорошо знаешь?
- Не всегда! - ответил слегка захмелевший Коноп. - Больно много знают и еще больше хотят знать… А незнакомец ничего не знает и все узнает от тебя лично… Потом, когда он тебе станет близким другом, можно его позвать к себе в гости, показать новую квартиру, включить для него телевизор, угостить чем-нибудь таким вкусным и интересным… Ну, напился он чаю, захотелось ему облегчиться, и не надо его гнать в пургу на улицу… Культурно проводил его в другую дверь. Он там отдохнул, дернул за веревочку, и опять чистота и гигиена…
- Это за какую веревочку надо дергать? - с любопытством спросила Кымынэ.
- Есть такое устройство в тангитанских уборных, - объяснил Коноп. - Очень удобная штука.