- Он уехал в ярангу, можно сказать, сгоряча, - Айнана повернулась к Тутрилю. - Как прослышал, что Нутэн хотят сселять в райцентр, расстроился. Стал всем говорить обидные слова. Что они не любят своей земли… Это и есть главная причина того, почему он уехал в ярангу. Ведь все равно считается, что живет в селе, вы видели - там домик у нас… Поговорите с ним, прошу вас.
Скатившись с холма, Тутриль и Айнана впряглись в нарту и подтащили ее к яранге.
Снаружи уже стоял Токо, поджидая их.
- Разговаривал по телефону, - сообщил он Тутрилю. - Просят завтра приехать, потому что почта для тебя есть. Отец твой говорил.
- Хорошо, - ответил Тутриль. - Завтра меня Айнана отвезет на собаках.
- И то верно, - кивнул Токо, - все равно ей в село надо. За продуктами и за свежими газетами и журналами…
После позднего обеда Тутриль исподволь заговорил о жизни, о том, что человек нуждается в разных удобствах: они облегчают жизнь и оставляют время для более важных дел.
Токо внимательно его слушал и прятал усмешку в редкие с желтой проседью усы.
- Где-то давно я читал, - сказал старик, внимательно выслушав туманные рассуждения Тутриля, - что один из русских царей, разузнав из отчетов экспедиции о том, что на Чукотке холодно и нет пригодной для хлеба и овощей земли, повелел своей царской властью переселить чукчей в теплые, более благоприятные края…
- Разговор не об этом, - возразил Тутриль, набираясь смелости под ободряющим взглядом Айнаны. - Речь идет о том, чтобы мелкие селения, где нет возможности развивать хозяйство, где нет возможности строить хорошие, со всеми удобствами дома, сселить на хорошие места, где есть предприятия, где можно ставить большие каменные здания…
- Помнишь Наукан? - перебил Тутриля Токо. - Трудное это было для жизни место. Но люди жили. Уговорили их переселиться. И не стало науканского народа. Только песни остались. А большой радости нет. Все, что ты говоришь, - верно. Однако еще вернее то, что тот человек достоин уважения, кто на своем месте строит хорошую жизнь, а не скачет с места на место. Я тоже за то, чтобы у всех была хорошая, удобная жизнь. Но на том месте, где живешь. Почему прошлые поколения находили дело для своих рук, а нынче вроде бы работы не хватает? Какой работы? Об этом надо подумать. Одно для меня ясно - когда уйдем со своей земли, потеряем свое лицо…
В рассуждениях Токо Тутриль чувствовал убежденность.
- Я тут поживу, - продолжал Токо, - подумаю. Пройдет время, вернусь в Нутэн и снова буду жить в своем домике. Слов нет, там удобнее, хотя, чего-то все равно не хватает…
Слушая Токо, Тутриль время от времени поглядывал на Айнану.
Она ловила каждое слово деда.
Перед вечерним чаепитием Айнана и Тутриль покормили собак.
Тишина накрыла тундру и морское ледовое побережье.
На еще светлом небе горели неяркие весенние звезды, а над дальними горами угадывалось солнце.
Айнана и Тутриль долго сидели на прогретых за день камнях, придерживающих покрышку из моржовой кожи, и молчали. Не хотелось нарушать тишину весенней ночи.
- Вы вернетесь обратно? - тихо спросила Айнана.
- Обязательно, - ответил Тутриль. - Возьму новые батарейки для магнитофона… Если, конечно, ты не против…
В ответ Айнана только вздохнула.
Осторожно вошли в затихшую ярангу. Серые сумерки смешались с пеплом догоревшего костра.
Тутриль разделся в чоттагине и нырнул в прохладный пушистый полог. Не зажигая света, он забрался под меховое одеяло и замер в ожидании, пока тепло собственного тела нагреет постель, одеяло и весь полог.
Он был уже в полудреме, как вдруг почувствовал, что передняя стенка полога чуть приподнялась и внутрь скользнула Айнана. Улегшись рядом и уняв прерывистое, взволнованное дыхание, она прошептала:
- Я боюсь, что ты не вернешься… Поэтому я пришла.
19
Едва Тутриль вошел в родительский домик, как Кымынэ подала ему пачку писем. Все они были от Лены. Тутриль удивился: жена никогда не отличалась любовью к писанию писем. Разложив их по почтовым штемпелям в хронологическом порядке, Тутриль принялся читать.
"Дорогой мой!
Пишу тебе буквально вслед за тобой: никогда еще ты так надолго не уезжал от меня. И знаешь, у меня даже появилась ревность к твоей Чукотке. Пока ты только говорил о ней и вспоминал ее, все было как-то понятно и естественно. Но вот ты уехал, и с первого же дня меня не покидает тревожное чувство. Я вспоминаю каждый день, прожитый с тобой, с того самого утра, когда мы с тобой встретились. Помнишь, вы двое, с другом, подошли к университету, спросили что-то у швейцара, а потом пошли прочь по набережной. Я подошла к вам и предложила помощь… Я тогда сразу же обратила на тебя внимание. Почувствовала какое-то тепло в груди. Ты же знаешь, как я была одинока. После того как все мои родные погибли, казалось, никогда у меня не будет близкого и родного человека. Но вот появился ты. Видимо, люди не замечают своего счастья, пока не лишаются его. Вот так и случилось со мной. Как мне тоскливо и холодно без тебя!.."
Дальше Лена сообщала институтские новости, но часто ровное течение ее письма нарушалось неожиданным взрывом, лирическими отступлениями. Тутриль не знал жену такой - она всегда была сдержанна, даже несколько замкнута. А тут… Может, в этом виновата болезнь сердца, отголосок давней военной беды?
Тутриль со вздохом положил последнее письмо. Кымынэ остро глянула на него и спросила:
- Что с ней?
- Ничего.
- Скучает? Тутриль молча кивнул.
- Вот, - наставительно произнесла Кымынэ. - Надо было ее взять с собой.
- Трудно ей летать, - сказал Тутриль.
- Ничего, - махнула рукой Кымынэ, - сейчас летать не страшно.
Время до вечера прошло незаметно. Вернулся с охоты Онно, усталый и счастливый, с добычей. Кымынэ проделала все, что полагалось: "напоила" убитых нерп водой и осторожно втащила их в кухню, на разостланную на полу яркую клеенку.
Разделав добычу, Кымынэ подала сыну давнее детское лакомство - нерпичьи глаза. Тутриль ел, односложно отвечая отцу, погруженный в свои мысли. Заметив стопку писем, отец понимающе замолчал.
Тутриль походил по комнате, увидел телефон, поднял трубку, и звонкий девичий голос ответил:
- Алло!
- Скажите, можно переговорить с Ленинградом?
В трубке что-то зашуршало, и Тутрилю пришлось немного подождать, прежде чем он услышал:
- Можно, но надо заранее заказать… Будете заказывать?
Поколебавшись, Тутриль ответил:
- Нет, пока не надо.
На душе было как-то зябко.
Он стал одеваться. Кымынэ удивленно подняла на него глаза:
- Ты куда?
- Пройдусь немножко перед сном.
- Верно, иди погуляй, - ласково сказал отец.
Но не успел Тутриль дойти до двери, как резко зазвонил телефон.
Мать взяла трубку, послушала и удивленно произнесла:
- Тебя, Тутриль.
Тутриль удивился не меньше матери, услышав в трубке голос Айнаны.
- Ты откуда, говоришь? - спросил он.
- Из яранги, - ответила Айнана. - Девчата с почты соединили. Они могут вас и с Ленинградом соединить.
- Знаю…
- Вы на меня не сердитесь?
- Нет.
- Когда я вас довезла до Нутэна, потом вернулась сюда, мне так захотелось снова услышать ваш голос… Правда, не сердитесь на меня?
- Нет, я очень рад тебя слышать.
- А я хочу вас увидеть…
Слышимость была такая, что Тутриль чувствовал взволнованное дыхание Айнаны.
- Может быть, я еще раз приеду…
Онно и Кымынэ посмотрели друг на друга.
Тутриль закончил разговор и, осторожно положив трубку, вышел из домика.
Он прошел по улице, машинально здороваясь со встречными, и спустился к морскому берегу. Торосы уходили вдаль, и оттуда ему вдруг почудился голос дяди Токо:
"Энмэн: Пошел охотник искать во льдах нерпу. Шел он, шел по торосам, по замерзшим разводьям и вдруг видит - лежит во льду возле лунки большая нерпа…"
Надышавшись ледяного морского воздуха, Тутриль медленно побрел обратно.
Отец с матерью еще не ложились.
- Знаешь, - сказал Онно сыну, - завтра к тебе придет рассказывать сказки Роптын. Он тоже много знает. А потом - он все же был учителем. Я тебя прошу - встреть его поласковее.
Рано утром, проводив отца на охоту, Тутриль уселся за стол.
Роптын вошел в комнату важный и торжественный, словно в давние годы на свой первый урок.
Садясь напротив за стол, он не преминул сказать:
- Будто ты стал маленьким мальчишкой, а я помолодел!
Кымынэ поставила чай, вазочку с мелко наколотым сахаром и удалилась на кухню, где на полу она кроила шкуры для зимней кухлянки.
Отхлебнув из чашки, Роптын спросил, кивнув на магнитофон:
- Машинка готова?
- Готова.
- Тогда слушай. Энмэн: Приходит Ворон к Богу и говорит: "Товарищ начальник…"
- Как говорит? - переспросил Тутриль.
- Товарищ начальник, - повторил Роптын. - А как же еще? Ведь Ворон - лицо, так сказать, подчиненное, а Бог для него - вышестоящий орган, начальство. Что Бог скажет - то для Ворона директива, указание…
Тутриль едва сдерживал смех, но ему не хотелось обижать старого человека.
Однако Роптын заметил улыбку и предложил:
- Если эта сказка тебе не нравится, могу другую рассказать.
- Не надо, - отказался Тутриль.
Он вздохнул, и Роптын сочувственно посмотрел на него.
- Не умею я сказки рассказывать, - с сожалением признался он. - Много их знаю, а вот другому рассказать, чтобы было интересно, - не дано мне этого.
Роптын оделся и ушел.
После него приходил Элюч, въедливый старик, служащий пожарным инспектором. Те сказки, которые он рассказал, давно были известны, и сообщались они таким бесцветным и деловым языком, будто это письменный отчет. Зато Элюча очень заинтересовал портативный кассетный магнитофон, и он даже спросил, не может ли Тутриль уступить эту вещь за сходную цену перед отъездом.
- Я бы записывал на него разных должностных лиц, - мечтательно проговорил Элюч. - А то ведь черт знает чего наговорят, наобещают, а потом начисто забывают все. А на домах нет ни лопат, ни багров, ни пожарных ведер. Разве это порядок? А? Ты скажи, Тутриль? Ведь огонь - страшное зло на севере!
Элюч говорил на редкость гладко, и Тутриль понял, что он наизусть пересказывает содержание инструкции по пожарной охране в селах Чукотки.
Приходили еще два-три человека, но все это было не то. Тутриль все больше убеждался, что ему надо снова ехать в ярангу…
Как-то утром, не дождавшись очередного сказочника, Тутриль спросил у матери:
- Как позвонить Конопу?
- Он испортился, - коротко ответила Кымынэ.
- Телефон?
- Коноп.
- Что с ним?
- Запил.
Тутриль оделся и вышел из домика.
Последняя пурга намела большие сугробы в Нутэне. Над снегом торчали крыши низеньких старых домишек. Возле школы ребятишки катались с высокого снежного надува. Когда Тутриль проходил мимо, ребятишки притихли и что-то зашептали вслед.
Гараж можно было найти лишь по торчащей трубе. Сбоку в снегу была прорыта ведущая к дверям глубокая траншея. Тутриль остановился в удивлении: из гаража доносилась музыка - кто-то бил в бубен и пел старинные чукотские плясовые песни.
Потянув на себя тяжелую, обитую облезлыми оленьими шкурами дверь, Тутриль вошел в гараж.
Яркая лампочка горела под потолком. Длинная лампа дневного света прочерчивала стену. Музыка гремела из включенного на полную мощность проигрывателя. Посередине гаража, в пространстве между трактором и вездеходом, Коноп задумчиво танцевал.
Он быстро глянул на Тутриля, выключил проигрыватель и спросил:
- Ехать надо?
Коноп действительно выглядел расстроенным.
- Если надо ехать, то придется подождать, - грустно сказал он, - У меня поломка. Виноват я, конечно, нехорошо, но так получилось…
Коноп беспомощно развел руками.
Он подошел к шкафчику и достал оттуда бутылку.
- Хотите?
- Нет, - ответил Тутриль.
- И я уже больше не хочу, - вздохнул Коноп. - Экимыл… Точно названа.
Он сел. Напротив него - Тутриль.
- Скажи, как быть мне?
- Прежде всего надо протрезветь, - ответил Тутриль.
- Это я знаю, - Коноп махнул рукой. - Раз я сюда пришел, значит, дело пошло на поправку. Вот ты мне скажи: можно ли полюбить плохого человека?
Тутриль пожал плечами.
- Вот я и думаю… Это не любовь, если плохой человек. Это другое. Но тогда что это такое? Вот ты, ученый человек, можешь мне растолковать?.. Не можешь. Научная загадка. Разум говорит: да плюнь ты на все. Я не могу. Всякое у меня было, а это первый раз…
Коноп включил электрический чайник, заварил покрепче чай.
- А может, всего этого не надо? - спросил он совсем другим голосом.
- Чего? - переспросил Тутриль.
- Переживаний, - пояснил Коноп. - Жить, как жили наш предки… Наши отцы и матери.
- Думаешь, у них не было этого? - с сомнением сказал Тутриль.
- Коо. По наружности не скажешь. Или умели скрывать свои чувства.
Коноп пристально посмотрел на Тутриля.
- У тебя тоже что-то случилось?
Тутриль молчал.
- Тогда надо ехать, - просто сказал Коноп и добавил в кружку с крепким чаем сгущенного молока.
- Попей этого, - предложил он. - Очень ободряет.
Хлопнула входная дверь, и в гараже появился Гавриил Никандрович.
Лицо его было хмуро и озабоченно. Он искоса глянул на дымящиеся кружки и как-то неопределенно произнес:
- Чай пьете… Налей и мне.
Некоторое время все трое молча пили чай, усердно и шумно дуя на горячую жидкость.
- Тутрилю ехать надо, - сказал Коноп, ставя кружку на стол.
- А сможешь?
Гавриил Никандрович испытующе посмотрел на него.
- Гавриил Никандрович! Ну с кем не бывает!
Он встал и отошел к вездеходу.
- В ярангу поедете? - спросил Гавриил Никандрович.
- Да, - ответил Тутриль и зачем-то добавил: - Мне надо кое-что записать на магнитофон, уточнить. Интересная статья вырисовывается.
- Понимаю, - кивнул Гавриил Никандрович. - А ему надо в дальнюю охотничью избушку, кое-что забрать. По пути и вас забросит…
- Вы не сердитесь на Конопа, - попросил Тутриль.
- Ведь золото парень! Вот я иногда думаю: может, и хорошо, что он дальше-то и не учится? Вы меня поймите правильно, я не против образования. Но Коноп именно такой и должен быть, какой он теперь. Наверное, для каждого человека природа определила свой предел, при котором он может быть самим собой… Вот, понимаете, есть такие, вроде бы образованные, люди, которые даже учат других, но эта образованность у них вроде какого-то уродливого нароста. Этот нарост они выставляют напоказ, не понимая, что этим они свое исконное, человеческое заслоняют… Ведь главное - это быть человеком! И ценен человек именно своей человечностью… Вы уж извините меня, Иван Оннович, что я так разболтался…
- Что вы! - горячо возразил Тутриль. - Я давно хотел с вами поговорить. И о Токо…
- Токо - мужик трудный, - неопределенно произнес Гавриил Никандрович. - Я его уважаю. Вот он как рассуждает: если мы веками находили пропитание в этих местах, то почему сегодня мы не можем жить здесь?
- Вы думаете, он не прав? - спросил Тутриль.
- Со своей точки зрения он прав, - ответил Гавриил Никандрович, - а с точки зрения государственной…
- Он ведь тоже, так сказать, частичка государства…
- Он так думает, а вот другие за то, чтобы жить на современном уровне, - сказал Гавриил Никандрович.
- За веревочку! - с усмешкой сказал Тутриль.
- А вы не смейтесь, - серьезно возразил Гавриил Никандрович. - Если хотите, то эта пресловутая веревочка может решить многое. Вы никогда не интересовались, почему у сельских жителей часто застужены внутренние органы? Извините за грубость, но если раньше житель яранги обходился ачульхеном в тепле, то теперь он должен в любую погоду отправляться в промерзшую, насквозь продуваемую будочку, которая частенько бывает по крышу занесена снегам!
- Товарищ начальник! - по-военному доложил Коноп. - Машина готова!
- А водитель?
- И водитель, - улыбнувшись, ответил Коноп.
Тутриль пошел собирать вещи.
Отец уже вернулся с охоты.
- А я думал, что ты пойдешь со мной в море, - сказал отец, наблюдая, как сын укладывается.
- Еще успею, - стараясь не глядеть на него, ответил Тутриль.
- Сейчас в море нерпы много, - продолжал Онно. - Пока обратно шел, попадались прямо на льду. Лежат и загорают. Близко подпускают… Письма-то возьмешь с собой?
- Я их уже прочитал.
- Может, нерпятины свежей попробуешь?
- Вездеход ждет.
Мать все же положила в полиэтиленовый мешочек несколько кусков свежего мяса.
- В яранге сварите, - сказала она и спросила: - Надолго едешь?
- Точно не знаю, - ответил Тутриль. - Работу надо сделать.
Он боялся поднять глаза на отца и мать, чувствуя и вину, и стыд… Но уже ничего не мог поделать с собой.
С чувством огромного облегчения Тутриль услышал шум подъехавшего вездехода.
Ныряя в неровностях снежной тундры, вездеход шел, торя новую дорогу после пурги. Коноп, крепко вцепившись в рычаги, смотрел вперед, стараясь угадать под сугробами старую колею. Он повернулся к Тутрилю и сказал:
- Смотрю, кто-то нам навстречу едет.
Собачья упряжка приближалась, и вскоре можно было догадаться, кто сидит на нарте. Коноп притормозил и сказал Тутрилю:
- Думаю, что дальше она тебя повезет.
Тутриль спрыгнул с вездехода, Коноп подал ему вещи - дорожный мешок, магнитофон, - лихо развернул вездеход и, взметывая гусеницами снег, умчался.
Айнана остановила упряжку, сошла с нарты и подошла к Тутрилю.
- Ну здравствуй, - сказал Тутриль и шагнул ей навстречу.
- Вы, наверное, очень рассердились на меня?.. - тихо сказала Айнана. - Наверное, это очень дурно, да?
- Айнана… - хрипло ответил Тутриль.
20
Токо и Эйвээмнэу сидели у скудного костерика, ожидая, пока закипит чайник. Они не разговаривали, однако хорошо понимали друг друга.
Токо улавливал осуждающие мысли жены и мысленно же возражал ей. Оттого, что слова не произносились вслух, они были убедительны, и Токо радовался тому, что одерживал верх в безмолвном споре с женой.
"Такое не судят со стороны. Тем более если это настоящее, редкое и светлое. Никто в этом не разберется, кроме них самих. Я, может быть, раньше всех заметил в самом зародыше этот росточек. В улыбке Айнаны, в едва уловимом изменении ее голоса. И начал тихо радоваться, потому что всю жизнь привык встречать улыбкой все доброе и хорошее. Верно, у Тутриля жена в Ленинграде. Но когда расцветает подснежник, думают о его сегодняшней красоте, а не о том, что пройдет лето и цветок увянет. Когда рождается ребенок, восклицают: "Да здравствует жизнь!", а не говорят: "Придет время, и он умрет"…"
Эйвээмнэу быстро подняла глаза.