Тихон Захарович задумался, потом тихо добавил: - У меня есть своя сокровенная радость. Сейчас появилось много писателей из народностей Севера. И все они почти одного поколения. Так вот, мне кажется, что и ты, и Григорий Ходжер, и Владимир Санги, и Юван Шесталов, и многие другие как бы вышли из книг, которые написали Вацлав Серошевский, Владимир Богораз-Тан… Кстати, я у него учился в Ленинграде… Владимир Арсеньев, Геннадий Гор, Николай Шундик… Ну и я к этому делу тоже руку приложил… Я читал твою статью о том, что северные писатели считают своей классикой великую русскую и советскую литературу. Правильно - и советскую литературу. И дело не в том, что я литератор и, как сказал, тоже приложил к строительству новой жизни на Севере свои силы, а главное - что только при Советской власти смогла появиться целая плеяда интересных литераторов-северян. Да что мне тебя агитировать? Ты уэленский житель, а оттуда до другого берега - рукой подать. Там живут ваши сородичи, ваши соплеменники. Есть ли у них что-нибудь подобное?
Это был наш последний разговор.
Через несколько дней после этого я стоял на берегу бухты Лаврентия, где Тихон Семушкин начинал свою работу учителем Чукотской культбазы. Здесь библиотека его имени, и Тихон Захарович был почетным гражданином районного центра самого дальнего района нашей Родины.
Я бродил по оживленным улицам, застроенным благоустроенными домами, и вспоминал описание этого поселения в книге Тихона Семушкина "Чукотка": "Большой залив Лаврентия глубоко врезается в материк. На левом берегу, в десяти километрах от входа в бухту, возле склона горы, вытянулись, словно по линейке, одиннадцать домов европейского типа. Это и есть Чукотская культбаза".
С этого начиналась новая, современная Чукотка.
Люди познают себя не только с помощью размышлений, общаясь с другими людьми, но более всего - когда им приходится посмотреть на себя как бы со стороны. И более всего этому помогает хорошая книга, написанная умным, доброжелательным человеком.
Такими книгами были книги Тихона Семушкина - человека, который открыл человечеству внутренний мир чукотского народа и помог многим моим сородичам глубже заглянуть в себя, познать себя.
Тихо летними ночами в заливе Лаврентия. Задумчивые сопки, спокойные воды, сердца людей, их память хранят облик человека, который ходил здесь, улыбался, хмурился, говорил, молчал и… думал о книгах, о берегах познания людского братства.
Еще один взгляд со стороны
Ни об одном народе Севера не написано столько, сколько об эскимосах, жителях кромки земли, обитателях границы, за которой человеческая жизнь уже считалась невозможной. Во всех книгах - будь это просто путевые заметки или строгие и солидные научные сочинения - авторы высказывают громкое восхищение подвигом этого народа, сумевшего не просто выжить в самых суровых условиях существования, но и создавшего удивительную материальную и духовную культуру. Все серьезные исследователи Севера, от дореволюционных до нынешних, в один голос заявляют: не будь опыта арктических эскимосов, многие экспедиции были бы обречены на провал.
Эскимосы расселены по арктическим островам - Гренландии, островам Канадского архипелага, Святого Лаврентия, живут они и на материках - в Азии и Америке.
Обстоятельства сложились так, что большая часть этого народа оказалась по ту сторону Берингова пролива, а в нашей стране проживает около полутора тысяч человек в селениях Нунямо, Ново-Чаплино, Сиреники. Эскимосы живут и в Уэлене, в Лорино, в бухте Провидения, а также в других селениях и поселках Чукотского национального округа.
Судьба эскимосов Советского Союза оказалась более счастливой, чем у их заокеанских сородичей. В этой книге я уже приводил множество тому примеров.
Свидетельства о бедственном положении эскимосов за рубежами нашей страны часто появляются в печати. Но ни один из ученых и писателей не написал об этом так ярко и гневно, как канадский писатель Фарли Моуэт.
Глубокой осенью 1966 года он впервые приехал в Советский Союз. Его путешествие по нашей стране началось с Ленинграда, куда он прибыл вместе с женой Клер Моуэт на комфортабельном советском теплоходе "Александр Пушкин".
Мы встретились с ним поздним вечером, когда с низкого пасмурного неба сыпал моросящий дождик, иногда переходящий в мокрый снег.
Моуэт показался на трапе. Из-под плаща виднелась клетчатая шотландская юбочка, которую он надевает в особо торжественных случаях. Это было для него осуществлением давней мечты - побывать в нашей стране. Поэтому его первые слова были:
- Неужели правда - я в Советском Союзе?
Мы побывали с Фарли Моуэтом в Институте этнографии, в гостях у ученого секретаря института, моего товарища по Ленинградскому университету, нивха по национальности, Чунера Таксами; встретились со студентами северного отделения Ленинградского педагогического института имени Герцена; посетили Институт Арктики и Антарктики.
Наше совместное путешествие по Советскому Союзу продолжалось полтора месяца - от Зеленого мыса в устье Колымы до Алазанской долины в Грузии.
У Фарли не хватало слов восхищения. Иногда он попросту молчал или бормотал про себя:
- Это невероятно!
На трескучем морозе он стоял на трибуне в Якутске и смотрел демонстрацию представителей трудящихся алмазной республики в честь сорок девятой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
Потом мы полетели в глубину тундры на вертолете. Низкое солнце стояло над горизонтом, и бесконечные розовые снега простирались под нами. Быстрая тень вертолета бежала по замерзшим руслам рек и моховищам, скрытым под белым покрывалом.
Мы провели почти целый день у гостеприимных оленеводов. Вместе с нами в тундру летал молодой юкагирский писатель Семен Курилов.
Глядя на просторы тундры, Фарли Моуэт задумчиво говорил:
- Как хорошо, когда даже такая суровая земля полна знаков человеческой деятельности, примет жизни…
Мы провели несколько дней в новом заполярном городе Черском, встречались с якутскими писателями и учеными. Зимний Байкал приветствовал далекого гостя тихой волной, а в далекой Грузии, где было непривычно тепло после сорокаградусных якутских морозов, Фарли Моуэт невольно воскликнул:
- Я уже почти полтора месяца в Советском Союзе, но ни разу не почувствовал себя здесь иностранцем!
Тогда-то Фарли Моуэт и пригласил меня приехать к нему в Канаду.
Сборы были долгими, и только через год представилась возможность осуществить этот визит.
Путешествие как путешествие. Мне приходилось летать и на большие расстояния, чем Москва - Монреаль. Необычным за весь путь был, пожалуй, лишь сказочно прекрасный вид ледяной Гренландии с высоты десяти тысяч метров.
Монреаль. Снабженные фотоэлементом, широко распахнулись стеклянные двери международного аэропорта, и я оказался на улице под легким, почти ленинградским моросящим дождиком.
- Здравствуй, Канада!
Совсем недавно Фарли Моуэт переехал с острова Ньюфаундленд в небольшой городок на берегу озера Онтарио - Порт-Хоуп.
Переезда потребовал возросший объем работы, участие в общественной жизни страны, необходимость быть ближе к своему издательству в Торонто.
Фарли Моуэт плыл к озеру Онтарио на своей яхте "Счастливое приключение" по реке Святого Лаврентия.
Я ехал в Порт-Хоуп из Монреаля на обычном рейсовом автобусе, который идет до Чикаго. Вероятно, из-за разницы во времени меня все время клонило ко сну.
За окном проносилась канадская земля, застроенная аккуратными домами с неизменными кусочками зеленых газонов под окнами, мелькали маленькие и большие городки - и все мимо, потому что шоссе проложено так, что нигде не пересекает городов и населенных пунктов, обходя их стороной. Когда из поля зрения надолго исчезали дома и рекламы станций обслуживания автомобилей, многочисленные плакаты, указывающие на то, что продается тот или иной совершенно голый участок земли, вспоминалась Южная Сибирь: тот же пейзаж, та же растительность…
Когда мы остановились на ленч в маленьком городке, шофер автобуса Андреас попросил разрешения сесть за мой стол. Разложив карту автомобильных дорог Канады, он показал мне, сколько нам осталось еще ехать. Выходило, что мы приедем в Порт-Хоуп только поздно вечером: расстояние немалое - почти 300 миль.
В ресторане было чинно и тихо, хотя в час ленча здесь скопилось довольно много народу. Я обратил внимание на то, что все без исключения посетители пили кока-колу, молоко или сок, но никто не заказывал спиртного.
- Вероятно, здесь живут одни трезвенники? - спросил я у шофера.
- О нет! - улыбнулся Андреас. - Сегодня в провинции Онтарио трудный день для пьющих.
- Почему?
- Сегодня проходят выборы в парламент провинции и продажа спиртного запрещена.
Стемнело. Пошел дождь. Он лил уже вовсю, когда наш усталый "понтиак" притормозил у автобусной станции Порт-Хоупа… Любезный Андреас вынес мой чемодан и машинку.
Еще в автобусное окно я увидел Фарли. Он был в том же плаще, в котором сошел с трапа "Александра Пушкина" на ленинградскую землю.
- Приветствую тебя на канадской земле! - церемонно сказал он, и мы обнялись.
Здесь же, на станции, Фарли познакомил меня с известным канадским фотографом Джоном Девиссером, с которым он в те дни работал над книгой о Ньюфаундленде.
К дому Фарли мы продирались сквозь дождевую завесу.
- Как Ленинград, Москва, Черский, Якутск? - засыпал меня вопросами Фарли.
Не успевал я ответить на один вопрос, как Фарли тут же задавал другой. Говорит он быстро, и мне, не привыкшему к такой быстрой английской речи, приходится частенько переспрашивать.
- Как это вы разминулись с Клер? - спросил Фарли. - Она поехала встречать тебя в Монреаль.
- Там было столько народу, что я едва не потерял самого себя, - ответил я.
Дом Фарли стоит почти в конце Джон-стрит, тихой улицы, ведущей к берегу озера Онтарио. Двухэтажный особняк построен еще в прошлом веке. Когда мы закончили осмотр дома, Фарли заявил:
- Хочу назвать его или "Черский", или "Уэлен"… А может быть - "Яранга".
В уютной гостиной с камином, перед которым лежит нерпичья шкура, продолжалась наша беседа. Она состояла главным образом из воспоминаний о прошлогоднем путешествии.
- Весь этот год прошел под знаком путешествия, проделанного мной по вашей стране, - говорил Моуэт. - Представь себе, было столько выступлений, что я так и не успел ничего написать о поездке. Впрочем, и нельзя написать о такой большой стране на основе впечатлений, полученных за месяц-полтора. Мы собираемся приехать в вашу страну вместе с Джоном Девиссером. Хотим сделать вдвоем книгу о красоте сибирской природы, о гигантских электростанциях, созданных руками сибиряков, о дорогах через тайгу и льды.
Часов в десять раздался телефонный звонок. Поговорив с кем-то, Фарли повернул ко мне обрадованное лицо и сказал:
- Тебе повезло! Нас приглашает к себе настоятель объединенной церкви, мой друг Хью Маккервил.
Я не совсем понял, при чем тут везение, но я был гость и поэтому покорно накинул на себя пальто. Джон Девиссер уселся за руль автомобиля, и мы покатили по темной, залитой дождем улице.
По дороге Фарли сообщил мне, что Хью Маккервил, к которому мы направлялись, не только церковный деятель, но и автор двух книг о воспитании молодого поколения.
Я ожидал увидеть убеленного сединами священника, сухого и озабоченного трудностями воспитания современной молодежи. Но перед нами предстал сравнительно молодой человек, примерно моего возраста Он широко улыбался.
Мы вошли в просторную гостиную и увидели трех молодых леди, перед двумя из них стояли на столике бокалы с вином. Третья женщина собиралась в скором времени стать матерью и поэтому вместо вина держала в руке стакан с молоком.
Наше появление нисколько не убавило веселья в этом почтенном доме. Наоборот, молодые леди, узнав, откуда я прибыл, придвинули свои кресла поближе к моему и принялись расспрашивать о дороге, о том, хорошо ли я доехал и правдиво ли советский павильон на Всемирной выставке отражает нашу действительность. Я присматривался к своим собеседникам. Люди как люди, они искренне и от всей души веселились, хохотали, шутили, часто обращались ко мне, приглашали присоединиться к общему веселью, и все-таки что-то меня сковывало, хотя мое положение было скорее забавным, чем затруднительным. Особенно меня смущал священник: ну прямо-таки молодежный вожак на университетской вечеринке… Мы разошлись далеко за полночь, тепло и дружески простившись.
Последующие три дня я провел у Фарли Моуэта, знакомясь с его домом и библиотекой. Моуэт был погружен в то время в работу над книгой о Ньюфаундленде, которую он готовил к печати вместе с Джоном Девиссером.
Иногда я заходил в рабочий кабинет и рассматривал фотографии, разложенные на просторном столе. Соавторы пыхтели трубками, сосредоточенно вглядываясь в лица людей, запечатленных камерой. Из этих фотографий складывался образ сурового острова, его жителей, лица которых, изборожденные морщинами, походили на покрытые трещинами каменистые склоны холмов.
- Сегодня читатель требует фактов, - говорил мне Моуэт. - Беллетристика - чтение для пенсионеров и для тех, у кого есть время извлекать из нее намеки на действительность. Если бы я написал роман о бедственном положении жителей Ньюфаундленда, мало кто обратил бы на него внимание. К сожалению, средний читатель, по крайней мере у нас, убежден, что писатели-беллетристы - страшные выдумщики и то, что они пишут, в лучшем случае годится для приятного времяпрепровождения, но никак не для того, чтобы заставить кого-то задуматься над окружающей действительностью…
В гостиной дома Моуэта по обе стороны камина расположены книжные полки. Здесь книги, написанные Фарли Моуэтом и изданные в самых различных частях света: в Японии, Индии, Польше, Южной Америке, в Скандинавии, Китае… Беру в руки его книгу, изданную на русском языке, - "Люди оленьего края", с моим предисловием.
Несколько лет назад летним вечером под Ленинградом я впервые прочитал эту жестокую и волнующую повесть о жизни и гибели эскимосского племени ихальмютов. Уклад жизни далекого народа, проживающего от чукчей на расстоянии многих тысяч километров, народа, отделенного от нас океаном, был близок укладу охотников Чукотки; многие верования и обычаи перекликались с чукотскими, и, читая страницы, посвященные описанию повседневной жизни ихальмютов, я чувствовал невидимые корни, связывающие два наших народа, живущих на одной параллели и, возможно, имевших в прошлом общую судьбу.
"Люди оленьего края" не просто документальная книга, это произведение мастера художественного слова, сумевшего соединить факт с эмоцией, осветить своим талантом судьбу маленького народа и сделать его центром внимания людей, которые, как правило, воспринимают эскимосов и другие малые народности Севера скорее как экзотическое приложение к арктическому пейзажу, нежели как полноправных членов человеческого общества.
Чем объяснить необыкновенный успех этой книги в обоих полушариях планеты? Только ли тем, что издавна обитатель средних широт имеет подсознательное влечение к землям за полярным кругом? Или сочувствием к судьбе погибшего племени, не выдержавшего соприкосновения с так называемым "цивилизованным" обществом?
Мне кажется, что Моуэт взволновал читателей прежде всего тем, что в "Людях оленьего края" белый человек наконец-то признает свою вину за бедственное положение народов, когда-то процветавших на Севере. Появилось произведение, которое совершенно не походило на ранее публиковавшиеся книги об аборигенах Арктики, заполненные умилительными описаниями "дикой и вольной" жизни эскимосов. Жизнь северных народов в этих книгах мало чем отличалась от балета на льду.
…Фарли Мак-Гилл Моуэт родился в семье библиотечного деятеля Ангуса Моуэта, человека незаурядного и отличавшегося независимым образом мыслей. С детских лет Фарли Моуэт увлекался путешествиями. Живя в провинции Саскачеван, он вместе с отцом преодолевал сотни миль по лесам и рекам, знакомясь с природой с глазу на глаз, а не через книги. Возможно, это и определило будущие интересы Фарли Моуэта, впоследствии серьезно увлекшегося биологией, которую он изучал в Торонтском университете.
Самым ярким детским впечатлением у Фарли было путешествие вместе с дядей, известным ученым-биологом, на побережье Гудзонова залива, в окрестности тогда еще небольшого городка Черчилля. Здесь Фарли Моуэт увидел и на всю жизнь полюбил суровую красоту Севера. Именно здесь впервые встретил он эскимосов, тогда еще мало затронутых цивилизацией. Юному путешественнику жизнь аборигенов Арктики показалась чудесной, с необыкновенными приключениями и с утра до вечера заполненной увлекательным занятием - охотой на разнообразных зверей.
Вторая мировая война прервала учение Фарли Моуэта. Он отправляется добровольцем в Европу, воюет в Италии, а весть о капитуляции гитлеровской Германии застает его на Эльбе. Здесь он впервые сталкивается с русскими солдатами.
Вот как характеризует военнослужащего канадских экспедиционных войск Фарли Моуэта его сослуживец, ныне рабочий типографии украинской газеты, выходящей в Торонто, Богдан Гармагон: "Фарли Моуэт обращал на себя внимание отвращением к воинской муштре и дисциплине, хотя я должен отметить его презрение к опасности".
По собственным словам Фарли Моуэта, участие во второй мировой войне сделало его на всю жизнь противником всякого насилия. Он возвращается на родину, чтобы продолжить образование, и снова поступает в Торонтский университет. Однако его надежды на то, что человечество больше не вернется к насильственному разрешению разногласий, разбиваются событиями, последовавшими всего лишь через несколько лет после окончания самой кровопролитной за всю историю войны. Черчилль выступает в Фултоне с подстрекательской речью, студеные волны холодной войны докатываются до Онтарио.
В те годы Фарли Моуэт создает антивоенную книгу "Полк", но она не имеет успеха. Он пытается заняться общественной деятельностью, примкнув к зарождавшемуся движению "сердитых молодых людей". Окружающая действительность с каждым годом становится все более невыносимой.
И тогда на память ему приходит давнее путешествие на Север, картины бесконечных просторов, чистый, ничем не замутненный горизонт, огромные стада оленей карибу, текущих по тундре, подобно рекам, жизнь эскимосов, отдаленных огромными пространствами от грохочущего и испорченного мира белых людей. Фарли Моуэту казалось, что он может найти там душевный покой и вести жизнь, достойную человека, - без лжи, без обмана, добывать себе средства к существованию собственными руками.
На самолете его забрасывают в дальнее становище охотников на карибу - эскимосов-ихальмютов.