* * *
Самая просторная аудитория Горного училища называлась Большим залом, она вмещала до двухсот человек. Устроители лекции считали, что много мест останутся свободными: объявления о встрече с известным исследователем Донбасса были вывешены только на поселке да в нарядной ближайшей шахты "Дагмара".
Побаиваясь, как бы затея не сорвалась из-за малого количества публики, Копт предлагал оповестить рабочих и других рудников, однако Трифонов заупрямился.
- Прежде всего уговор, - сказал он. - И нечего создавать тут академию!
Уже на второй день после метели были протоптаны тропы и проложены санные дороги. Но молва не нуждается в дорогах - она летит на крыльях. Быть может, за какие-нибудь два часа она облетела весь район, и многие обитатели бараков подивились такому повороту событий: только недавно любое собрание почиталось крамольным деянием и поднимало на ноги полицию и казаков, а теперь власти словно бы и не замечали объявлений.
В назначенный час у Горного училища собралось свыше пятисот человек. Были здесь студенты - завтрашние штейгеры, техники, десятники; были инженеры и преподаватели; мелкие хозяйчики-шахтовладельцы; просто обыватели - чиновники, торговцы; затесались хромой прощелыга дьякон, псаломщик и сам отец благочинный, но подавляющее большинство составляли шахтеры.
"Чистая" публика держалась, конечно, особняком. Она поспешила занять передние ряды; вслед за нею в зал хлынули шахтеры. Они заняли все места, подоконники, стенные ниши, заполнили проходы, коридор, но большая часть их осталась на улице. Маленький фельдшер встретил Леонида Ивановича на перекрестке, возле церкви, и, посмеиваясь, потирая руки, сказал:
- Полный аншлаг!.. Такого здесь еще не бывало. Правда, цирковую борьбу собирались глядеть три-четыре сотни человек, но ведь то - цирк, а это - наука! Пожалуй, нам не просто будет пробиться в помещение.
Он безбоязненно ринулся в толпу, пытаясь ее раздвинуть, и Лагутин поморщился от его нелепых выкриков:
- Пардон, господа!.. Идет господин профессор… Ну, ты, сиволапый, подайся в сторону. Что, может, в кутузку захотел?! Пардон… Будьте же вежливыми, скоты…
Шахтеры поспешно расступились перед Лагутиным, и вскоре он оказался впереди фельдшера - толпа тотчас же смыкалась за ним, и он подумал, что это происходило преднамеренно: оттесненный шахтерами, старичок Сечкин остался на улице, и его выкрики смолкли.
На каменном крыльце училища пожилой человек с курчавой бородкой осторожно взял Лагутина за кисть руки, жарко задышал ему в щеку.
- Слушайте минутку, профессор… Я из комитета большевиков. Товарищи поручили мне предупредить вас. Будьте осторожны. Очень похоже, что фараоны затеяли какую-то пакость…
- Спасибо, - шепнул ему Лагутин. - Значит, я не одинок?..
- О нет, профессор. Мы будем начеку…
В зале, стоя на невысоком дощатом помосте, какой-то упитанный господин, раскачиваясь из стороны в сторону и поблескивая лысиной, уже держал речь. Позже Лагутин узнал, что это был главный инженер шахты "Мария", обрусевший немец Краус. Когда он спускался в шахту, клеть застилали ковром; карманы его брюк - шахтеры это давно заметили - обычно оттягивали два револьвера.
Сейчас Иоганнес Краус говорил о какой-то гармонии общества, о единении науки, государя и народа. Завидя в дверях Лагутина, он принялся бить в ладоши, и его, сначала осторожно, поддержали первые ряды, а когда Леонид Иванович поднялся на помост, вторая часть зала грянула дружными аплодисментами.
Леонид Иванович внимательно осмотрел зал, поклонился, улыбнулся. Он не ждал ни такого стечения народа, ни столь контрастной аудитории. Герр Краус неспроста говорил о "единении" - по его домыслам, именно наука была призвана объединить богатых и бедных в самодержавном патриотизме. Но и в этом зале хозяйчики были отделены от народа отчетливой, резкой чертой. Рядом с благочинным сидел господин Копт. Рядом с Вовочкой Шмаевым - полицейский надзиратель. В пятом ряду мелькнула мясистая физиономия исправника Трифонова. У подоконника шушукались две пышно разодетые купеческие дочки: эти пришли не ради интереса к науке.
Кудрявые, вихрастые, стриженые, чумазые, рыжие, белокурые студенты следили за каждым движением Лагутина почтительно-торжественными взглядами: для них эта встреча была событием, которое запомнится на всю жизнь.
Шахтеры вели себя сдержанно, тихо, смущенные соседством с хозяевами и другими столпами общества, но в самой их осанке и серьезности угадывалось сознание своего места в жизни и своих прав.
Раскладывая на тумбочке записи и конспекты, Лагутин сказал;
- Я рад и взволнован таким стечением народа. Это лучшее свидетельство всеобщего интереса к науке. На улице осталось много шахтеров, они не сумели попасть в этот зал. Меня это не может не огорчить, ибо кому другому, но им, людям героического труда, следовало бы уступить первые, почетные места. Это они, отважные ратники недр, борясь с непокорной природой, добывают тот чудо-камень, который с каждым днем преумножает могущество родины и со временем поможет народу построить счастливую жизнь…
В первых рядах кто-то громко высморкался, кто-то закашлялся. Трифонов беспокойно заерзал на стуле, приподнялся и взглянул на дверь. Вовочка Шмаев иронически улыбался. Дьякон, разинув косматую пасть, смотрел на Лагутина с испугом.
Леонид Иванович рассказывал о первых пытливых изыскателях, которые нашли уголь на приречных кручах Лисичьего Байрака и положили начало Донбассу. Потом он перешел к своим исканиям, вспоминая дорожные приключения, забавные эпизоды, стужу, зной, и слякоть, и голодовки в безлюдной степи. Когда он сказал, что карта, площадью в 370 квадратных верст, потребовала преодолеть дорогу в две тысячи километров, по залу пронесся сдержанный одобрительный гул.
- Вот это работенка!..
Модель Донецкого кряжа, над созданием которой он работал уже несколько лет, не допуская ни малейших отклонений от натуры, от сложной, запутанной геологии этих недр, вызвала у шахтеров особый интерес: он видел, как нетерпеливо поднимались руки - шахтеры готовились засыпать его вопросами.
Но первый вопрос задал отец дьякон. Черный, всклокоченный и злой, он тяжело поднялся со стула и рявкнул на весь зал:
- Мню я, господин профессор, что вы изволили здесь шутки шутить. Вы утверждаете, будто на земле некогда обитали животные высотой в трехэтажный дом и длиной в полсотни аршин… Спрашивается, как же смог бы Ной поместить их в своем ковчеге? Может быть, вы станете доказывать, будто он их кинул на произвол судьбы? Но в священном писании сказано: "Всякой твари по паре". Все эти ящеры, господин профессор, суть ваши видения и не больше.
- Я видел кости этих ящеров, - сказал Лагутин. - Да, целые скелеты… Разве это не доказательство? Но, интересно, может быть, вы видели Ноя?
- О нем говорит писание, - свирепея, прорычал дьякон.
В зале установилась напряженная тишина. Лагутин вспомнил недавнее предупреждение незнакомого подпольщика. Однако он не мог не возразить этому дремучему невежде.
- Наука сильнее ваших писаний, - сказал он. - Наука оперирует фактами, а вы ссылаетесь на легенды.
Дьякон неистово метнулся в тесном ряду и, заливаясь багрянцем, прохрипел сорванным голосом:
- Это богохульство!..
- А что касается видений, - смеясь, заметил Леонид Иванович, - то за примером недалеко ходить…
Зал вздрогнул от бури аплодисментов, от хохота и топота ног: студенты и шахтеры дружно кричали: "Браво!" Взбешенный надзиратель вскочил со своего места и яростно замахал руками. Вовочка пронзительно свистнул. В первых рядах произошло замешательство: купцы и чиновники нервно завертелись на стульях. Тишина устанавливалась медленно, неохотно; Лагутин ответил на несколько вопросов, касавшихся простирания местных пластов, их пережимов и сбросов. Из четвертого ряда поднялся сухощавый, остролицый человек с аккуратно зачесанной лысиной. На его жилете блестела золотая цепочка. На носу холодно светились стекла очков. Он говорил с прононсом, картавя и нажимая на букву "н":
- Я хотел бы знать, господин профессор, почему вы неодобрительно отозвались об иностранцах, которые помогали разведывать уголь в этих краях?
- А потому, - быстро и четко ответил Лагутин, - что они всячески пытались опорочить это великое открытие. Их расчет был прост: продавать нам свой уголь и выкачивать из нашей страны золото.
- Да, но они вкладывали капиталы!
- И получали десятикратную, грабительскую прибыль. Впрочем, этот грабеж продолжается и сейчас.
- Позвольте, - тонко пропел лысый, вскидывая остроносое лицо. - Разве английские, французские, бельгийские, американские инженеры не оставляли здесь самый бесценный капитал - свои знания?
Лагутин нетерпеливо махнул рукой:
- Кому они оставляли знания? Может быть, вы скажете, где и когда эти специалисты обучили горной инженерии хотя бы одного русского или украинца? Такого факта вы не назовете. Эти заезжие, спесивые знатоки строго охраняют свои кастовые секреты. Впрочем, мы, русские люди, и не нуждаемся в раскрытии их "тайн". Мы сами открыли наш Донбасс и сами исследовали его до последнего пропластка. Пускай они покажут карты своих горнопромышленных районов. Таких, как наши, у них нет карт.
- Я назову фамилию, которая многое вам скажет! - теряя самообладание, выкрикнул лысый. - Этот человек оставил о себе в Лисичьем Байраке добрую память. Он был первым английским инженером, прибывшим сюда, и он обучал русских горному делу. Это был человек добрый и бескорыстный. Его имя - Адам Смит.
Купцы, чиновники, шахтовладельцы, батюшка со своей свитой и прочие "чистые" завертелись на стульях, и уже послышалось шиканье и смешки. Задние ряды угрюмо молчали.
- Хорошо, я вам отвечу, - сказал Леонид Иванович, листая папку с документами. - Если кто-то создал легенду об Адаме Смите, попробуем взглянуть на дела этого "бескорыстного". Вот передо мной документы, которые я нашел в местном архиве. Здесь сказано, что при Адаме Смите годовая зарплата шахтера составляла 13–19 рублей, при двенадцатичасовом рабочем дне. Сам Адам Смит получал в год 1200 рублей!
Зал затаился. Леонид Иванович продолжал:
- Да, он действительно обучал шахтеров. Но как обучал? Вот еще один документ из архива… В 1818 году, когда в среде шахтеров Лисичьего Байрака вспыхнуло недовольство, мистер Смит вызвал из Луганска войска и военный суд. Ему показалось, что недостаточно тех тринадцати солдат и надзирателя-капрала, которые его охраняли. Он вызвал войска и указал на рабочих вожаков. Запомните эти фамилии, шахтеры. Они нам дороже всяких смитов! Забойщик Логвин Никифоров и саночник Михаил Степанченко были первыми революционерами Донбасса. Они заявили Смиту протест против бесправия и угнетения. Военный суд приговорил Никифорова к двумстам ударам палками… Двести ударов! После подобной пытки от человека остается кусок истерзанного мяса. Но палачи посчитали это еще легким наказанием. Саночник Михаил Степанченко был приговорен - вы только послушайте и вдумайтесь в эти слова! - "за неповиновение начальству" он был приговорен к тысяче пятистам ударам шпицрутенами! От него осталась груда мяса и дробленых костей…
Сзади кто-то выкрикнул громко и тоскливо:
- Изуверы… Фараоны проклятые! Они и сейчас измываются над нами!..
Этот вопль подхватили десятки голосов, и зал задрожал от яростного рева. Надзиратель вскочил со стула и рванул из кармана свисток, но тут же передумал - не было смысла свистеть в этом грохоте и реве - и двинулся к Лагутину, сбычившись, расставив руки.
- Это, голубчик, вам не пройдет!..
Почему-то Леониду Ивановичу особенно запомнилось в ту минуту лицо Копта: белая, оплывшая маска, трясущаяся, как студень. И еще запомнился всполошенный вид исправника, его широко разинутый рот и синяя, вздувшаяся на виске вена. Грифонов что-то кричал, пытаясь выбраться из ряда и указывая на Лагутина, но его голоса, не было слышно; казалось, он судорожно зевает и не может сомкнуть челюстей.
"Разве я сказал что-нибудь лишнее? - подумал Лагутин. - Но ведь это документы почти столетней давности! К тому же они засвидетельствованы и полицией. Нет, в подобной обстановке я более не смогу говорить…"
Он стал собирать свои бумаги, но чья-то волосатая рука тяжело легла на папку. Леонид Иванович поднял глаза. Багроволицый, весь в струях пота, перед ним стоял Трифонов.
- Вольный геолог! - прохрипел исправник. - Не даром тебя выгнали с государевой службы… Значит, приехал бунт подымать?
Леонид Иванович попятился к столу:
- Не понимаю. Что это за "вольный геолог"?
- Предписание из Петербурга. О твоих делишках и там известно. Такие на государственной службе не нужны! - Трифонов резко обернулся к залу: - Внимание, господа… Пускай этот "вольный профессор" ответит на один вопрос…
Шум и гомон медленно откатились к задним рядам, и в тишине стал отчетливо слышен ровный, спокойный голос Лагутина:
- Я жду вашего вопроса, господин исправник…
Ободренный всеобщим вниманием, Трифонов прошелся по сцене крадущейся походкой, остановился перед Леонидом Ивановичем, оглянул его с головы до ног.
- Публика желает знать, где вы находились в пятом году и чем занимались? - Этот вопрос у Трифонова возник не теперь, он возникал и раньше, однако чутье ищейки подсказало ему, что спрашивать нужно было именно сейчас.
- Я занимался научной работой, - сказал Лагутин.
- В Горном институте?
- Нет, - сказал Леонид Иванович. - Я покинул Горный институт в 1904 году.
Трифонов приблизился к нему вплотную, вытянув шею, заглядывая в глаза.
- Вас… уволили?
- Я сам оставил институт. Вместе со мной ушли еще пять профессоров.
- Почему же?!
- В порядке протеста.
- Протеста?.. Против чего?
Леонид Иванович вскинул голову, внимательно посмотрел в зал.
- Это похоже на допрос. Я мог бы не отвечать вам, господин исправник, тем более, что ведете вы себя нагло. Однако я отвечу аудитории. Я и еще пять профессоров покинули Горный институт в порядке протеста против преследований, которым подвергалось студенчество. Такие молодчики, как вы, исправник, хватали студентов за каждое неосторожное слово и сажали за решетку. В этих тюремных условиях мы не могли преподавать.
Казалось, Трифонов окончательно взбесился.
- Слышали?.. - прохрипел он, указывая на профессора пальцем. - Вот кто держит перед вами речь…
Лагутин остановил его движением руки:
- Успокойтесь, исправник. Могу сообщить вам, что в феврале 1906 года министр внутренних дел отдал полиции распоряжение о моем аресте… Но, как видите, я здесь.
Пораженный этой откровенностью Лагутина, Трифонов растерялся. Впрочем, он недаром считался в своем кругу мастером допросов. Он понял, что сейчас было важно напугать Лагутина, заставить его отступить и защищаться. Срывая голосовые связки, он прокричал:
- Значит, господин хороший, вы ушли в подполье? Что, вместе с бунтовщиками? С теми, кто красные флаги вывешивал и его императорское величество оскорблял?!
Однако Лагутин не отступил.
- Ваши вопросы не по существу, - сказал он издевательски и тоже смерил исправника взглядом с головы до ног. - Эти вопросы не имеют ни малейшего отношения к моей лекции. Кроме того, своими воплями вы оскорбляете присутствующих, ведь здесь же не тюрьма!
Зал задрожал от крика, от грохота опрокинутых стульев. Почти одновременно шахтеры ринулись к подмосткам. Пронзительно взвизгнула купеческая дочь. Что-то невнятное испуганно завопил дьякон. Звякнул и рассыпался осколками цветочный вазон. Чиновники бросились к выходу, но шахтеры, толпившиеся в коридоре, теперь попытались прорваться в зал, и двери слетели с петель.
Кто-то плечистый, рослый решительно встал между исправником и Лагутиным. Леонид Иванович ощутил запах степного ветра и свежей земли. И вдруг почувствовал, как взлетает сердце. Горлов! Да, это был Горлов, шахтер из Лисичьего Байрака, его постоянный, верный спутник в дальних, трудных дорогах. Все эти дни он находился за Бахмутом, на проходке поисковых шурфов, а теперь прибыл в самую решающую минуту. Вид этого обветренного и в зиму загорелого силача, его кулачища, вскинутые на уровень груди, взгляд синеватых глаз, полный презрения и злобы, заставили исправника отступить к самому краю помоста. Однако он сразу же опомнился и рванул кобуру:
- Как ты посмел, скотина?! Да я сгною тебя в каталажке… Бунтарь! Большевик…
Сзади кто-то резко дернул исправника за локоть. Он оглянулся. Шахтеры надвигались на него многоликой живой стеной. Маленький, хрупкий студентик метнулся у самых ног Трифонова и выкрикнул пронзительно:
- Профессора в обиду не дадим!
Черный детина в распахнутой косоворотке вдруг опустил на плечи Трифонову тяжелые, цепкие руки;
- Уйди отсюда, сатана!..
С одного взгляда исправник понял: этот не будет раздумывать, убьет. Он отступил еще на несколько шагов, спрыгнул с помоста и у двери столкнулся с надзирателем.
- Что прячешься, будто кобель от мух? - гаркнул исправник и кивнул в сторону Лагутина. - Не отпускать ни на шаг… Вызови подкрепление. Тут еще есть наши, переодетые. Я направляюсь с обыском. У него наверняка найдутся большевистские прокламации. Смотри: не отпускать!..
На улице, возле церкви, какой-то старикашка бросился навстречу Трифонову. Он не сразу узнал фельдшера.
- Господин исправник, - жалобно залепетал Сечкин, - меня толкнули.
- Не подворачивайся под горячую руку, - резко отрезал Трифонов.
- Они меня нарочно толкали! Я четыре раза упал…
- Значит, они уже раскусили тебя, болван!
- Где же мне теперь скрыться? Ведь опасно…
- Погоди, - недовольно проворчал исправник. - Мы еще дадим этим братьям-товарищам бой. А сейчас пойдем с обыском. Важно захватить листовки "вольного геолога". Тогда ему не спрятаться. Забеги-ка в участок и кликни на подмогу двух жандармов.
Через несколько минут исправник и его спутники остановились на извороте переулка. Отсюда, с каменного взгорка, открывался бескрайний заречный простор. Над окраиной поселка, над провалом оврага, над мазанкой Кузьмы Калюжного стояла ясная лунная тишина.