Алеша прочел плакат и засмеялся. Ребята толпились около него и с любопытством ждали, что он сделает, а он только засмеялся и отошел.
Шел легко, даже весело, тихо посмеиваясь. Встретил Юльку, крикнул ей, чтоб все слышали:
- Вот в тюрьму меня суд посадит. Ты смотри передачи носи, я колбасу люблю.
- Они смеются, - с ужасом сообщил Воробейчик Никите.
- Заплачут! - пожал тот плечами и быстро ушел в класс.
Рябинин после первого урока собрал ячейку. Пришло двенадцать человек.
- Вдвое! - улыбнулся Рябинин. - Ну, приступим! - Он обвел глазами ребят и вдруг невольно воскликнул: - Еще мало! Мало вас. Ведь вас сотни должны быть!
После второго урока рядом с плакатом о суде появился другой:
Школьная ячейка детской коммунистической группы при комсомоле предлагает на обсуждение учащихся следующий список старостата…
Дальше шел список:
Гайдаш, Кораблев, Бакинский, Хайт, Сиверцева Юлия и другие.
- Они смеются, - опять прибежал к Ковалеву Воробейчик. - И он сам смеется, Алеша Гайдаш.
- На! - протянул Ковалев бумажку. - Перепиши и повесь.
К концу перемены рядом со списком ячейки висел другой.
В этом списке были: Ковалев, Пышный, Сиверцева Юлия, о которой было написано, что она организатор детской коммунистической группы, Канторович, Воро-бейчик, Ковбыш и другие. Каждому была дана неболь-шая характеристика.
Воробейчик, переписывая список, обиделся: его Ни-кита поставил на пятое место и ничего о нем не написал.
Список вызвал бурю в коридоре. Ковбыш хотел со-рвать его, и только ребята удержали. - Меня, меня? - рычал он, гготрясая кулаками. - Меня в ковалевский список? За что? А! За что? - Он чуть не плакал.
- Это они свою революционность показывают, - объяснил Алеша. - И Юльку тоже для этого.
Ему нравилось все, что происходило сейчас в школе: борьба, списки, выборы!
- Голосуйте только за список ячейки! Голосуйте только за список номер один!
Он готов был влезть на подоконник и митинговать целый день, и чтоб полицейские стаскивали его за ноги, и чтоб свистели казачьи нагайки, и красный флаг чтоб трепыхался в воздухе.
- Голосуйте за список номер один! Голосуйте за список больи^евистской ячейки!
А уже появился к список № 3. Он почти не отли-чался от списка ячейки. В нем были только добавлены: Мерлис Мирон, сын ресторатора, и Лобас Иван, сын арендатора бойни.
Золотушный Мерлис стоял около своего списка и звонко кричал.
- Да! - кричал он, ударяя ладонью по ковалевско-му списку. - Да! У нас не должно быть места в совет-ской школе такому элементу, как Ковалев. А ну? Кто он? Откуда? Не его ли отец порол моего отца? А ну? Где они были во время революции, господа Ковалевы, в чьем лагере?
- А твой где был? Твой отец где? В подвале пря-тался? - зашумела толпа.
- Мой отец?! - перекрикивая всех, визжал Мер-лис. - Он служил, мой отец! В опродкомарме он служил. Можно справиться. Он участвовал в войне, он по снабжению работал, мой отец, а теперь, когда объявлен нэп, мой отец откликнулся. Он стал советским купцом, мой отец. Он платит налоги, поддерживая государство, мой отец. Мы не контрреволюционеры, мы - за совет-скую власть! И я голосую за список ячейки.
Перекрикивая его, надрывался Андрей Дроздович, ученик шестой группы.
- Наша школа пахнет старой гимназией! - кричал он. - Факт! Преподаватели - старые, программы - старые, порядки - старые! Факт! Наша программа - вот! - он хлопал ладонью по своему списку, в котором была изложена программа:
1. Высшая власть в школе принадлежит школьному совету, состоящему наполовину из учащихся, наполовину из педагогов. Совет решает, какие предметы преподавать, какие учителя и т. д.
2. Все дела, касающиеся учащихся (прием, перевод в высшие группы, исключение и т. д.), решаются только фракцией учащихся, членов школьного совета.
- Вот за что мы должны бороться! - кричал Дроздович. - Факт!
Список № 5 висел в стороне. Большой золотой крест был нарисован на нем.
"Православные, объединяйтесь!" - так начиналось воззвание. В состав старостата предлагались: Ковалев, Лариса Алферова и другие.
Потом появился список № 6, вывешенный, очевидно, просто из хулиганства:
Нас все знают, за нами все пойдут. Голосуйте за список своих ребят:
1. Руденко Павел, по прозванию "дядя Пуд".
2. Бугаев Трофим, по прозванию "Кулак-могила".
3. Мажаров Алексей, по прозванию "Парень не промах", и т. д.
Списки возникали каждую минуту, вся стена скоро была оклеена ими.
Появился "список девочек", мотивированный тем, что "во всех списках одни мальчишки". Появился "список ячейки веселых ребят", "список ячейки любителей футбола", "список ячейки лунных ванн". Фамилии кандидатов этих списков были вымышленные.
- Это уже издевательство получается! - заволновалась Юлька.
- Ничего, пускай! - усмехнулся Рябинин. Он сейчас целыми днями просиживал в школе.
Алеша все более и более беспокойно ждал конца уроков. Ячейка настояла на том, чтобы он явился на суд.
- Мы сделаем этот суд судом над Ковалевым. Не дрейфь!
- Еще чего! - обижался Алеша и высоко задирал голову.
Но, бродя по коридорам, нетерпеливо прислушивался, что говорят о суде. О суде ничего не говорили. Шумели только о списках.
- Смеются еще или нет? - неожиданно спросил перед последним уроком Ковалев Воробейчика.
- Смеются, - сознался тот и с любопытством посмотрел на Никиту.
"А он-то сам того… - вдруг подумал Рувка о своем шефе и облегченно засмеялся. - А он-то дрейфит, дрейфит", - чуть не запел он.
- На, повесь! - мрачно сунул ему новую бумажку Ковалев и, согнувшись, ушел в класс.
Ввиду болезни общественного обвинителя тов. Л. Канторовича суд над Гайдашем, обвиняющимся в хулиганстве, переносится на послезавтра.
Послезавтра были перевыборы.
На уроке немецкого языка Алеша вдруг получил записку. Передал сосед по парте.
- От кого? - спросил Алеша шепотом, но сосед пожал плечами в ответ.
- Передали по партам.
Алеша развернул хитроумно сложенный конвертик и вынул оттуда бумажку, вырезанную в форме сердечка. На сердце было написано: "1, 11, 6, 24, 1, 3, 26, 12, 13, 6, 13, 6, 12, 13, 14, 4, 14, 13, 21, 1, 3, 9, 23, 6, 17".
- Что за ерунда, - пробурчал Алеша и скомкал бумажку.
Сосед, заглядывавший искоса в записку, не стерпел.
- А может, шифр? - спросил он нетерпеливо и покраснел, поняв, что выдал себя.
"В самом деле: может, шифр?"
Алеше пришло в голову, что цифры означают порядковые номера букв в алфавите. Он быстро написал алфавит, над каждой буквой поставил номер и скоро прочел записку: "Алеша, вы мне немного нравитес".
- Вот ерунда какая! - вспыхнул Алеша и беглым взглядом окинул класс.
Быстро нашел Тасю. "Она?" Но Тася, поджав губки, смотрела на учителя широко раскрытыми глазами цвета разведенного в теплой воде ультрамарина. "Не она!"
Он снова прочел записку.
"А мягкого знака нет, - машинально заметил он, еще раз повертел записку и побагровел. - Смеются! Ну и черт с ними!"
Он уткнулся в тетрадь, в infinitiv’ы и imperfectum’ы, но заниматься уже не мог, - так хотелось, чтоб это Тася ему написала, и нё ради шутки, всерьез.
Во время большой перемены он исподтишка следил за ней, старался попадаться на глаза, встречаться в коридоре, но, встречаясь, небрежно смотрел в сторону: вот, мол, я ни капельки тобой не занят! Это было трудно: хотелось обернуться, посмотреть в теплые глаза Таси, узнать, что она думает о нем. Или шел с товарищем, разговаривая тихо, толково, но вдруг, заметив неподалеку Тасю, принимался хохотать деланным, актерским смехом. Удивленно оглядывался товарищ, равнодушно проходила мимо Тася, поводя остренькими, чуть приподнятыми плечиками; низко опускал залитое краской лицо Алеша и клял себя за глупость.
И вдруг Тася подошла к нему - просто случайно. Он даже вздрогнул от неожиданности, услышав ее вопрос:
- О чем мечтаете, Алеша?
Испуганно посмотрел на нее: "Смеется?"
Беленькое в оборках платьице, бусы на розовой шее, строгий, черный бант в белокурой путанице волос.
"Нет, не смеется!"
Хотел ответить просто, искренне: "О тебе".
Еще зазнается!
И грубо, небрежно ответил:
- Ни о чем! О перевыборах! - Заложив руку за пояс, важно добавил: - Знаете, какие у нас, у ячейки, сейчас горячие дни, и разговаривать некогда.
Ушла удивленная Тася: беленькое в оборках платьице, бусы на розовой шее, строгий бант в путанице волос.
И как они ловко и аккуратно эту путаницу в прическе делают!
Алеша шумно вздыхает и, недовольный собою, уходит в класс.
Ради перевыборов школьного самоуправления были отменены уроки и зал тщательно выметен сторожем Василием. До сих пор подметала "клуб" сама культкомиссия.
Впервые на ученическое собрание в полном составе явились преподаватели. Они неловко топтались на пороге, не зная, где сесть, как вести себя. Школьники растекались по залу, заполняя даже подоконники: учителям были предоставлены места в первом ряду. Но они не заняли их. Было бы похоже на фотографический снимок, сидят справа налево господин инспектор, отец-законоучитель, господа преподаватели, в центре - директор и господин попечитель.
Зинаида Николаевна первая нашла себе настоящее место: ее подхватили под руки школьницы, усадили, окружили ее и стали шептать свои секреты. Между учениками расселись и остальные педагоги.
Заведующий школой и Рябинин сели за стол, накрытый красной скатертью. Даже колокольчик был на столе, даже графин воды. Помощник заведующего школой, Платон Герасимович Русских, тоже зачем-то выкатился в президиум.
Алеша не нашел себе места. Оглядел зал. Невольно увидел: преподаватель математики Хрум сидит рядом с Никитой Ковалевым.
Потом еще увидел: Тася шепчется с Зинаидой Николаевной. Хотелось узнать, о чем. Валька Бакинский сидит рядом с Тасей. Зачем?
Валька замахал ему рукой: вали к нам! Алеша нерешительно потоптался на месте, пошел.
- А-а! Гайдаш! - певучим своим голосом приветствовала его Зинаида Николаевна. - Садитесь, садитесь.
"Почему Зинаида Николаевна улыбается?" - тревожно подумал Гайдаш и искоса бросил взгляд на Тасю. Он знал: школьницы всё рассказывают Зинаиде Николаевне, ходят провожать ее домой через степь на завод Фарке и, обхватив рукой тощую талию учительницы, шепчут ей свои сердечные тайны. Неужели и Тася ей нашептала?
- Вас в премьер-министры, Гайдаш, да? - улыбнулась Зинаида Николаевна.
Алеша небрежно пожал плечами: пустяки, мол, - а сам опять искоса посмотрел на Тасю. Та тихо посмеивалась, слушая Бакинского.
Собрание началось. После вступительного слова завшколой приступили к выборам. Председательствующий Рябинин предложил голосовать не списками, а каждого отдельно.
- Это правильно, - прошептала Зинаида Николаевна, - это демократично.
Несмотря на духоту в зале, она по привычке куталась в ветхую вязаную кофточку. Учительница была худенькая, кофточка просторно висела на ней. И слова учительницы были всегда худенькие, жалостливые. Вся ее педагогическая практика прошла в деревне, в заводских поселках. Дети в драных пимах, в унылых ситцах; мужики, тоскующие по куску земли.
Россия!
- Были великие люди в России, - говорила она вчера на своем уроке литературы: - Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. - И грустно добавляла: - А вы их не знаете, товарищи. - И еще более грустно: - И даже наших не знаете, современных.
Она затеяла внешкольные сверхпрограммные занятия. Ей не терпелось: она хотела все рассказать школьникам о великих людях их родины. Устраивая литературные суды, диспуты, поручала школьникам делать доклады. Главным ее помощником был Валька Бакинский, которому она предсказывала великое будущее.
- Вы только честно думайте и пишите честно, - говорила она, волнуясь и торопясь.
Она наклонилась сейчас к Бакинскому и спросила его шепотом:
- И вас тоже будут избирать, да?
Бакинский кивнул головой: он был польщен, увидев себя в списках ячейки.
Первым голосовали Гайдаша.
Зинаида Николаевна с любопытством посмотрела на него.
Алексей сидел, чуть подавшись вперед, стиснув зубы и упершись подбородком в кулаки.
"Вот он какой!" - вдруг подумала она испуганно и даже отодвинулась.
И ей непонятно, почему подымается такой шум, когда произносится фамилия Ковалева.
- К черту! К черту его!
- Не голосовать его совсем!
- Доло-о-ой!
Зинаида Николаевна нервно морщится: чем виноват ребенок, что его отец - офицер?
- Поймите же это, Валя, Гайдаш, - шепотом убеждает она их.
Вдруг стихает зал. Ковалев берет слово.
- Чувствуя себя… - произносит он отрывисто и хрипло, - чувствуя себя неспособным работать в этой атмосфере, я прошу снять мою кандидатуру.
Смех и крик перебивают его. Ковалев садится на место, он бледен, но спокоен. Рябинин замечает даже легкую усмешку на его губах и настораживается.
- Прошу! Прошу слова! - подымается Пышный. - Я тоже заявляю себе отвод, так как я перегружен учебой.
- Уважить! Уважить! - кричит, смеясь, зал. - Все равно не изберем.
А Рябинин морщится, он хочет понять: в чем тут дело? Он предоставляет слово Бондареву, кандидату ячейки.
- Я, товарищи, - смущенно говорит Бондарев, - тоже прошу меня вывести из списка. Нет уж, выведите! - раздраженно кричит он и садится на место.
"Саботаж! - соображает Рябинин. - Ну, ерунда!"
- Итак, - произносит он вслух, - итак, голосуем, товарищи!
- Нет, позвольте! - раздаются голоса. - Дайте всем высказаться.
Подымается Канторович:
- Заявляю себе отвод. Занят!
Подымается Алферова:
- Прошу меня вывести из списка. Не хочу, не хочу!
Подымается Воробейчик.
- Что же я? - говорит он развязно. - Что же, я останусь один, когда в списке только малыши теперь? Все товарищи из старших групп отказались. С кем работать? Благодарю покорно!
- Какие малыши остались? Чего плетете? - кричит Рябинин. - Вот Кораблев из седьмой группы.
- Связался черт с младенцами! - выкрикивает кто-то.
Подымается смех. Кораблев ерзает на скамейке. Его сосед Канторович говорит Колтунову.
- Нашему кораблику большое плавание.
Вспыхнув, подымается Кораблев.
- Я тоже… того… - глухо говорит он. - Прошу меня… того… - Он показывает рукой - чик! - как вычеркивают, и садится.
Неловкая тишина замирает над залом.
- Что же это? - растерянно бормочет Зинаида Николаевна. - Что же это?
Алеша забыл о Тасе, о соседях. Лицо его злобно перекосилось. Зубы стиснуты до боли.
- Что это? - хрипит он в ответ. - Это контрреволюция.
Рябинин пробегает глазами список. Никаких высказываний он больше не допустит. Голосовать! Есть еще в списке школьники старших групп.
- Голосуется товарищ Рубан Михаил из пятой группы, - подчеркивает он. - Кто "за"? Опустите! Кто "против"? Прошел товарищ Рубан. Голосуется товарищ Мартынова Варвара.
- Из какой группы?
- Из четвертой.
Смех, обидный, презрительный смех. Торжественное настроение перевыборов сорвано.
- Валяй Варвару! - хохочет зал.
Рябинин темнеет, он упорствует.
- Голосуется товарищ Безбородько Мария.
- Какой группы?
- Третьей, - тихо признается Рябинин, но из зала задорно отвечают сами третьегруппники:
- Она - наша! Нашей группы! Третьей!
- Даешь Марусю!
- Мурочку даешь!
- Показать ее! Показать!
- Не видно!
- Где ее видать: от горшка три вершка.
Невозмутимый, опирается на костыли Рябинин. Они уже жмут ему подмышками, он плотно наваливается на них и ждет. Стихает зал, радостно ожидающий новой кандидатуры.
- Бакинский Валентин! - торжественно произносит Рябинин и, ликуя, добавляет: - Шестой группы.
Молчит зал. Кое-где подымаются руки.
Зинаида Николаевна облегченно вздыхает.
- Ну, за Валю и я голосну! - говорит она и подымает свою худенькую руку, с которой сползает вниз рукав серенькой вязанки.
Валька озирается, как затравленный зверь. Лиловый бант болтается на груди.
"Засмеют, - думает Валька, - проходу не дадут".
Медленно и устало подымается он.
- Я не могу, - говорит он тускло. - Я ведь не организатор. Я не справлюсь.
- Справишься, справишься! - злобно шипит Алеша, и Зинаида Николаевна удивленно смотрит на Вальку.
- Что же это? - шепчет она растерянно, и Алеша хрипло отвечает ей:
- Это трусость!
Обессиленный, падает на место Бакинский. Тася отворачивается от него и прижимается к Зинаиде Николаевне.
Та медленно опускает руку. Рукав серенькой вязанки ползет назад.
- Голосуется Арон Хайт, седьмая группа, - неуверенно произносит Рябинин. - Есть ли отводы?
Рыжий Хайт подымается и вытягивает вперед длинную волосатую руку.
- Слова прошу! - говорит он голосом, за который его звали "иерихонской трубой".
- Что? Отвод? - кричат с места, и снова смех ползет по залу.
- Товарищи! - трубит Хайт. - Товарищи! - Он встряхивает рыжими Самсоновыми космами. - Я буду! Я сказал: буду - и буду! А-а! - вдруг яростно оборачивается он к группе, сбившейся около Ковалева. - А-а, вам не нравится? Не нравится? Да? А?
Гайдаш срывается с места, вскакивает на скамейку.
- Да! - звонко кричит он. - Да! Будем! Назло вам, есауловы денщики! Назло! Малыши в старостате? Нехай! А мы будем! Будем!
- Голосуется товарищ Хайт, ученик седьмой группы, - торжественно провозглашает Рябинин.
И вдруг во внезапно наступившей тишине явственно и злобно раздается:
- Парш-шивый жид…
Все головы мгновенно поворачиваются направо: шипение раздалось оттуда.
- Кто сказал "жид"? - тихо спрашивает Рябинин и плотно наваливается на костыли.
Зал молчит, и в тяжелом молчании раздается одинокий всхлип. Это, стиснув зубы, опускается на место Хайт.
- Кто сказал "жид"? - снова тихо спрашивает Рябинин и багровеет.
- Ковалев сказал, - шепотом проносится по залу. - Ковалев сказал.
Зинаида Николаевна приподнимается с места. Она взволнованна и растерянна.
- Это же… Это же… - бормочет она. - Это же погромщина…
- Есаулов сын, - слышит она сзади чей-то шепот. - Чего же! Офицеров сын!
- Гражданин Ковалев, - отчетливо произносит Рябинин, - будьте добры, покиньте зал!
Рябинин ждет.
Ковалев, побледневший и опустивший голову, не трогается с места. Собрание затихло, - кажется, что оно сбилось в маленькую кучку и потерялось в большом гулком актовом зале.
- Товарищ Ковбыш и товарищ Лукьянов! Будьте добры, - сухо произносит Рябинин, - выведите хулигана и антисемита Ковалева из зала.
Медленно поднимается с места Ковбыш. Идет, расталкивая школьников. Он вытянул голову и наклонил ее вперед, как борец, согнутые в локтях руки держит перед собой. За ним идет улыбающийся Лукьянов,
Ковалев синеет. Он хочет поднять голову и закричать властно, презрительно, по-отцовски: "Хамы! Наз-зад!"