- Дорогие наши гости - Президент Соединенных Штатов Америки и Председатель Президиума Верховного Совета! Мы искренне рады видеть вас нашими гостями. Вы уже знаете, хотя и не так долго находитесь в нашем древнем селении, что гость в Арктике - это человек, которому во все времена оказывались воистину царские почести, если бы цари приезжали на Север. Но здесь не было царей, как не было царских дворцов, которые нынче во многих городах мира являются украшениями. Вместо дворцов у нас - яранги, и мы их храним не меньше, чем вы храните в ваших городах дворцы и другие архитектурные памятники. Я горжусь тем, что вы побывали в моем древнем жилище и вкусили пищу, которой живут народы Севера испокон веков… Мне бы хотелось, чтобы вы, высокие государственные деятели, хотя бы немного ощутили не только своеобразие жизни северянина, но и поняли его право на это своеобразие, завоеванное в вековой борьбе. Мне бы хотелось сказать вам, что мост, который строится и часть которого вы уже прошли своими ногами, - это материальное продолжение великого моста дружбы и добрососедства, установившегося в районе Берингова пролива многие века назад. Это значит, что движение истории идет по верному пути, по пути процветания людей всей земли, по пути обеспечения жизни без тревог за свою жизнь и будущее детей. Вы избрали правильное место для очередной встречи. Хорошо бы, если бы район Берингова пролива стал постоянным местом ваших, уважаемые гости, встреч и обсуждений дел между нашими странами. Пусть тот климат, который установился уже давным-давно в этом месте единения двух материков, определяет климат взаимоотношений и наших государств. Я желаю вам от имени моих земляков, жителей древнего Уэлена, плодотворной работы на счастье и процветание народов Соединенных Штатов Америки и Советского Союза…
Уэленцы любили и уважали своего председателя. Поэтому высоким гостям пришлось довольно продолжительное время хлопать вместе со всем залом, прежде чем торжественная встреча пошла дальше по намеченному плану. Она завершилась награждением Ивана Теина американской медалью, а Президента Соединенных Штатов Америки старинным советским орденом Дружбы народов.
На следующее утро громадные правительственные вертостаты увезли высоких гостей в Ном, где уже на американской земле должны были продолжиться переговоры на высшем уровне.
Глава шестая
Несмотря на сильный мороз, Петр-Амая держал порядочную скорость: ему не терпелось поскорее добраться до бригадного дома Папанто, увидеться с Френсис, которая все эти дни оставалась одна: оленевод с семьей откочевал к Колючинской губе и намеревался не ранее, чем через месяц, возвратиться в окрестности Уэлена, чтобы важенки могли отелиться в защищенных от пурги и ветра ложбинах, долинах рек и ручьев, сбегающих с окрестных сопок.
Петр-Амая туго затянул шнурок капюшона. Свободным оставалось лишь небольшое отверстие для глаз и дыхания. Опушка из росомашьего меха не индевела, и обзора для того, чтобы держать верное направление, было достаточно.
Снег за эти тихие безветренные дни еще больше уплотнился, и скольжение было далеко не идеальным, скорость уменьшалась, и Петр-Амая досадовал на невольную задержку. Но за замерзшей гладью озера Эле-Лылы вдруг откуда-то повеяло самым настоящим теплом, и Петр-Амая даже откинул капюшон. "Первое дыхание весны", - подумалось. Значит, температура воздуха пошла вверх, теплый ветер дошел до Чукотского полуострова.
Снегоход мягко повторял очертания холмистой тундры, сглаженной толстым слоем снега, и иногда движение становилось таким плавным, что напоминало ход лодки по спокойной воде уэленской лагуны.
Солнце поднималось все выше, и левой щекой Петр-Амая улавливал ощутимое тепло его лучей.
Хорошо сейчас отцу! Его снегоход плывет по белым склонам Юго-Восточных сопок, глаза ищут полузанесенные снегом ловушки и пасти с добычей. Идешь к ним, и сердце бьется в нетерпении: а вдруг там пусто или, на счастье, лежит пушистый комочек желанной добычи? Но самое главное - это вбирание в себя чистого, безграничного простора, воздуха, света и движения! И все это ничем не ограничено, кроме времени возвращения: можно двигаться в любом направлении, куда тебе захочется!
Френсис ждала на улице, на бугорке, наметенном у домика еще первой пургой, в самом начале зимы. Одетая в длинную камлейку с капюшоном, она напоминала старинные изображения на моржовых бивнях.
Когда Петр-Амая на малом ходу подвел снегоход к ее ногам, сердце его готово было выпрыгнуть из груди от волнения и нежности. Заглушив двигатель, он выскочил и принял в объятия Френсис.
- Я почему-то никогда тебя так не ждала, как теперь, - шептала она. - Будто первое свидание или после долгой-долгой разлуки. Не знаю, что со мной делалось в эти полтора дня!
- А тебе вредно волноваться! - с улыбкой сказал Петр-Амая.
- Я всячески старалась успокоить себя, - оправдывалась Френсис. - Слушала музыку, смотрела хорошие картины.
В доме у Папанто была собрана коллекция голографических копий лучших произведений живописи. В большой комнате можно включить скрытые проекторы, и стены ее оказывались увешанными картинами в роскошных золоченых рамах. Достоинство такой коллекции увеличивалось еще и тем, что ее можно было по желанию менять.
Вот и сейчас, войдя в гостиную, Петр-Амая заметил, что сегодня на стенах комнаты - Ренуар. Главное место занимали три картины: два портрета актрисы Жанны Самари и картина "Девушки у моря".
- Правда, прекрасно? - спросила Френсис, прижимаясь к Петру-Амае.
- Я всегда любил Ренуара, - сказал Петр-Амая, погладив по голове Френсис.
За обедом Петр-Амая рассказывал о том, чего не могла видеть Френсис на экране во время визита высоких гостей. Она искренне огорчилась, услышав о неожиданном недомогании своего патрона Хью Дугласа, и расхохоталась, узнав, что первую медицинскую помощь Шеф получил от самого Председателя Президиума Верховного Совета СССР!
- Как это хорошо, когда высокий государственный деятель умеет делать еще что-то человеческое, - заметила она задумчиво. - Наш президент любит вспоминать, что в молодости он работал в механической мастерской своего дяди.
- Ну, ваши президенты, в основном, были юристы, бизнесмены, ученые и даже киноартисты, - напомнил Петр-Амая.
- Нет, все-таки это хорошо, что ваш президент врач. Это вызывает доверие и уважение. В кухлянке и малахае он показался мне совсем простым человеком…
Потом Петр-Амая со слов матери поведал, как происходила трапеза в яранге.
- И они пытались обходиться одними охотничьими ножами? - с интересом спрашивала Френсис. - Должно быть, это было страшно забавно!
- Мама говорит, что еда им очень понравилась, и ваш президент даже велел записать несколько рецептов.
У временных обитателей бригадного дома вошло в привычку каждый вечер перед сном совершать небольшую прогулку по тундре, в окрестности, представляющие занесенную снегом долину небольшой речки.
- Когда у меня родится ребенок, - мечтала вслух Френсис, - мне бы хотелось жить в такой тишине.
- Ты и будешь жить здесь, пока наш сын не окрепнет, - ласково сказал Петр-Амая.
- Ты все-таки уверен, что будет сын?
- Ты же сама сказала!
- Да, врач в Анкоридже сказал мне, что будет сын… Но вот моя мать говорит, что нельзя быть уверенным, пока человек не появится на свет. И вообще, она считает, что это грешно - предсказывать, кто будет. Желать можно, но безмолвно, и не надо говорить о своем желании вслух, чтобы не рассердить богов.
- Каких богов?
- Ну, наших, эскимосских, - простодушно ответила Френсис, не заметив насмешки в вопросе.
- А потом, когда вырастет ребенок, окрепнет, можно и в Уэлен переселиться. В отцовский дом.
Скрип снега был громким и резким в тишине тундры, и голоса уходили и гасли совсем рядом.
Оба они, и Френсис, и Петр-Амая, инстинктивно избегали трудных вопросов: о своем неоформленном браке, будущем гражданстве новорожденного. Как-то зашел разговор об этом, и Френсис с неожиданным благоразумием посоветовала:
- Пусть время рассудит. Для нас главное одно: счастье и здоровье нашего будущего ребенка. Все остальное не так уж и важно.
Дни заметно становились длиннее. Весенняя пурга сменялась солнечными долгими днями, съедающими ночное время. Да и ночи от ослепительного снега и ясного неба казались светлыми, хотя полночного солнца еще не было: оно еще уходило за горизонт, но уже ненадолго.
Петр-Амая вставал рано и около часа бегал по берегу озера, наслаждаясь утренней свежестью, светом и воздухом. Если задувала пурга, он выходил обнаженный в ветер и снег и принимал, как он называл, "тундровый освежающий душ".
После плотного завтрака садились за работу, компонуя книгу, пытаясь расположить в логической последовательности огромный материал.
- А почему бы не издать "Энциклопедию Берингова пролива"? - как-то спросила Френсис.
- Книга по содержанию фактически и будет энциклопедией. Но такого рода издания обычно не читают. Их ставят на полку и лишь время от времени обращаются к ним за какой-нибудь справкой. А я хочу заставить людей прочитать эту книгу. Кстати, эта идея не новая. Ты знаешь книгу ЮНЕСКО "Северяне сами о себе"?
- Как же! Она есть даже в нашей кингайлендской библиотеке на английском и эскимосском языках.
- А она ведь по существу тоже энциклопедия, - сказал Петр-Амая. - Я прочитал в письмах Евгения Таю к Майклу Гопкинсу, как создавалась книга ЮНЕСКО. Там тоже была мысль сначала создать арктическую энциклопедию. Но Евгению Таю удалось убедить международную организацию издать именно книгу. На главных европейских языках и на главных северных - эскимосском, чукотском и саамском.
Обычно за работой Френсис вдруг останавливалась, отставляла в сторону бумаги и начинала пристально смотреть на Петра-Амаю, будто видела его впервые. Сначала Петр-Амая не замечал этого взгляда, погруженный в работу, или делал вид, что это не имеет к нему отношения. А потом, не выдержав, бросал работу и принимался целовать Френсис, шутливо говоря:
- я тебя взял сюда, чтобы ту мне помотала, а не мешала работать.
- А я тебе и помогаю, - лукаво говорила Френсис. - Я читала в одной книге, что любовь очень способствует творческой работе, а для поэтов даже является главным источником вдохновения.
- Ну, положим, я далеко не поэт, - с улыбкой отвечал Петр-Амая. - Но если честно признаться, то я счастлив наконец оказаться с тобой наедине. Утром, когда я просыпаюсь от солнца, я думаю о том, как хорошо бы нам с тобой всегда жить вот так вдвоем, чтобы никто не вмешивался в наше счастье, не портил его…
- Давай станем оленеводами! - вдруг предложила Френсис.
- У нас это не получится, - ответил Петр-Амая.
- Почему?
- Потому что из эскимосов хороших оленеводов не выходит.
- Ну тогда будем плохими оленеводами… Должны же быть где-то и плохие оленеводы?
На южных склонах сопок при низких лучах солнца уже можно было различить матовую поверхность, словно снег облили глазурью: это незаметно стаяли за долгий солнечный день первые, быть может, только еще доли миллиметра снегового покрова.
Иногда вечером смотрели какой-нибудь старый кинофильм или постановку, заряжая древний видеокассетный аппарат. Усаживались в кресла в гостиной, выключали картинную галерею и уносились в прошлое. Здесь были старинные кинофильмы, снятые по сценариям Евгения Таю и других чукотских авторов, документальные ленты, видеозаписи драматических спектаклей.
Теперь, конечно, немного смешно и даже досадно было видеть, каким примитивным и диким изображался эскимос или чукча до революции. В старой пьесе Сельповского, известного в прошлом веке советского поэта, председатель туземного Совета - Умка Белый Медведь - был выведен таким дремучим дикарем, что даже непонятно, как его могли терпеть собственные земляки. Или другое - инсценировка романа писателя того же времени "Белый шаман". Петр-Амая прекрасно знал, что никакого деления ни на белых, ни на черных шаманов в чукотском или эскимосском обществе не было. Петра-Амаю удивляло, что никто из чукчей и эскимосов не протестовал против такого искажения и истории, и подлинного национального облика народов.
- А может быть, им просто не давали возможности высказываться? - предположила Френсис.
- Да нет, - возражал Петр-Амая. - Такого в принципе не должно было быть. Может, они и есть, эти протесты и критические замечания, просто я не могу их найти.
Петр-Амая призывал себя не обращать внимания на странные, часто непонятные мелочи, которыми изобиловала прошлая жизнь, уговаривая себя, что не это главное. Но на самом деле смотрел эти фильмы именно из-за этих смешных, странных, порой уродливых несообразностей.
Одна вещь не переставала его удивлять: сознательное отравление человека алкоголем и табаком, при государственном производстве этих ядов!
Кстати, Френсис относилась к этому гораздо спокойнее.
- А чем лучше потребление так называемых психогенных препаратов? Что же касается спиртного, то в нашем обществе каждый волен поступать так, как ему хочется. Это свобода.
- Но ты вдумайся, Френсис, какая же это свобода? Вспомни своего дядю, Джона Аяпана!
- Человек сам для себя решает, как ему жить, - продолжала настаивать на своем Френсис. - И к трезвой жизни должен приходить собственным путем, уповая на себя и на бога. Как это сделал Джон Аяпан.
- А ты знаешь, Френсис, что именно в вашей стране впервые была сделана попытка в государственном масштабе избавиться от алкоголя?
- Я об этом не знала! - искренне удивилась Френсис.
- Были приняты строгие законы, - продолжал Петр-Амая, - но все кончилось довольно плачевно: полным признанием неспособности регулирования потребления алкоголя.
- Ну вот видишь! - торжествующе воскликнула Френсис.
- А в условиях социализма, - спокойно продолжал Петр-Амая, - это оказалось возможным… Хотя и не сразу. Я читал, что первое время противники сухого закона любили ссылаться именно на американскую неудачу.
Иногда после таких разговоров Френсис шутливо жаловалась:
- Я все больше и больше чувствую себя коммунисткой!
- Разве это плохо? - дразнил ее Петр-Амая.
- Но вы ведь не верите в бога!
Иногда со смешанным чувством Петр-Амая отмечал в душе: какой, в сущности, еще ребенок Френсис! Она смешила его своими ребячествами, порой он сердился на нее, но ненадолго. Главным чувством было чувство неубывающей любви и нежности. Хрупкая чаша, до краев наполненная трепетной жидкостью, из которой не хотелось пролить ни капли, - с таким ощущением жил Петр-Амая последние дни.
Однажды Френсис и Петр-Амая были разбужены ранним утром непривычным шумом за стенами бригадного дома. Чудилось, будто тяжелый ветер, медленно нарастая, приближается к дому, расширяясь и занимая все большее и большее пространство.
- Да это оленье стадо! - догадался Петр-Амая, соскакивая с постели. - Это идет Папанто!
Френсис сначала увидела серое движущееся пятно, а уже потом стала различать отдельных оленей, идущих краем долины на юго-восток.
От стада отделился ярко-оранжевый снегоход и бесшумно помчался к дому, вздымая за собой облачко снега.
Загорелый, улыбающийся Папанто носил на голове какую-то странную шапочку - с вырезом на самой макушке, но с ушами, аккуратно завязанными под подбородком. Френсис с удивлением уставилась на этот никогда не виденный ею головной убор. Папанто снял шапочку и протянул Френсис со словами;
- Это специальный оленеводческий головной убор с кондиционером. Ну, как вы тут живете?
- Без хозяев плохо, - ответил Петр-Амая. - Скучно.
- Но ты же хотел уединения! - напомнил Папанто. - Где ты можешь найти такое спокойствие, как не в чукотской тундре? Разве только на Луне?
- Нет, здесь нам и впрямь хорошо, - поспешил заверить хозяина Петр-Амая. - Френсис очень нравится.
- Можете оставаться у нас навсегда.
- Она уже мне об этом говорила, - Петр-Амая посмотрел на Френсис.
- Во всяком случае, первые месяцы после рождения ребенка я бы хотела прожить здесь.
- О чем разговор! - воскликнул Папанто. - Дом к вашим услугам!
Френсис впервые видела оленье стадо в такой непосредственной близости. Олени разводились и на Аляске; недалеко от Нома и на острове Святого Лаврентия паслись весьма большие оленьи стада. Но на Малом Диомиде оленей никогда не было.
Ярко-оранжевый снегоход бесшумно помчался по снежной целине. Ветер свистел в ушах, и самоскользящие полозья мягко шуршали по снегу. Еще на подходе к стаду уже по выбитому оленьими копытами и взрыхленному снегу чувствовалась близость множества животных, да и воздух стал иной, насыщенный незнакомыми запахами. Как и всякая жительница Арктики, Френсис обладала обостренным обонянием, и это часто служило причиной головных болей, когда ей приходилось бывать в больших городах.
Папанто направил снегоход вокруг стада, давая возможность гостье полюбоваться красивыми, статными животными. Многие олени, оторвавшись от снега, оглядывались и пристально смотрели на машину и людей. Глаза их были огромны и выразительны. В их черноте отражалась белая тундра и даже яркий снегоход, но еще более поразительным было выражение какой-то вселенской тоски, глубочайшей вечной печали. Долго смотреть в эту жуткую бездну было невозможно, и Френсис отвела взгляд.
Проделав круг, Папанто снизил скорость и повел снегоход прямо в стадо, заставляя оленей расступаться. Они недовольно похрюкивали, но затем снова принимались за свое дело: рыли копытами снег.
- Завтра буду отделять важенок, - сказал Папанто. - И поведу будущих матерей на южные склоны западных холмов. Там уже есть проталины.
Снегоход вскоре оказался внутри оленьего стада.
Животных как будто стало больше, и впечатление было такое, что оленье стадо бесконечно, заполняет все окрестное пространство до самого горизонта. Френсис почувствовала какое-то неосознанное беспокойство, стало неуютно. Может быть, из-за этого и не могли эскимосы стать настоящими оленеводами?
- А где же яранга? - спросил Петр-Амая.
- Она скоро должна пролететь мимо, - ответил Папанто, взглянув на часы. - Мы ее увидим. Кстати, там и моя жена. Она приглашает нас на обед.
- А что, разве яранги летают? - удивленно переспросила Френсис.
- Летают, - с улыбкой ответил Папанто. - Я заказал кран-вертостат. И он перенесет ярангу на новое место, туда, где мы проведем лето. Это совсем недалеко. Теперь мы так кочуем. Наверное, Петр-Амая уже рассказывал вам, как было раньше: снаряжали целый караван грузовых нарт, ловили и запрягали ездовых оленей, а потом начиналось многодневное путешествие по тундре.
- Наверное, это было прекрасно! - неожиданно для себя заметила Френсис.
- Может быть, - согласился Папанто. - Кстати, ездовые олени у меня есть. И легкие беговые нарты. После отела мы устраиваем празднество. Тогда я вас прокачу по последнему снегу на моих быстроногих оленях.
- Спасибо, - поблагодарила Френсис.
Когда снегоход вышел из оленьего окружения, Френсис невольно вздохнула с облегчением, и, заметив это, Папанто улыбнулся.
- А вон и наша яранга летит!