- Зато она знает эскимосский, английский и понимает по-чукотски, - пришел на помощь смутившейся Френсис Хью Дуглас. - Но русский язык все же вам придется изучить, Френсис.
- Хорошо, - ответила девушка.
- А нам бы с вами, мистер Дуглас, не мешало поучиться местным языкам, - сказал Метелица.
- Вот Френсис и будет учить меня эскимосскому, - ответил Хью Дуглас.
- А вам, - Метелица повернулся к Петру-Амае, - придется меня поучить чукотскому…
- Я эскимос, Сергей Иванович, - напомнил Петр-Амая.
- Да? - смутился Метелица и зачем-то сказал. - Ну, ничего.
Машина тем временем въехала в ту часть города, которая была сохранена как память о великих временах "золотой лихорадки". Один за другим тянулись увеселительные заведения, или "салуны". На противоположной стороне улицы в ряд стояли молельные дома и церкви, начиная с довольно ветхой постройки Пресвитерианской церкви, старейшей на Аляске, и кончая сравнительно новым молельным домом "Бахай-веры", сооруженным из модного строительного материала, имитирующего снежные глыбы. Молельный дом своей архитектурой равнялся на снежный дом-иглу гренландских и североканадских эскимосов.
Петр-Амая всматривался в облик города, о котором много слышал. Здесь ему ни разу не доводилось бывать.
- Я заказал вам номера в самой старой гостинице города, - сказал Хью Дуглас, когда машина остановилась возле низкой и длинной постройки. - А вот и сам владелец!
У порога стоял эскимос. Он был одет слишком торжественно, даже при галстуке, хотя эта древнейшая часть одеяния человека допускалась только в исключительных случаях, как фрак в прошлом веке.
- Саймон Галягыргын! - представился владелец гостиницы. - Добро пожаловать в мою ярангу!
Последние слова он произнес на чукотском языке.
Петр-Амая впервые в жизни видел соплеменника в таком качестве - владельца самого что ни на есть настоящего капиталистического предприятия. Вглядывался, всматривался в него, стараясь найти во внешнем облике какие-то особые черты. Но ничего такого примечательного не было ни в лице, ни в одежде Саймона Галягыргына, если не считать галстука. Будто он только что вернулся с моря, снял с себя нерпичьи торбаза и штаны, повесил на стену старый гарпун и моток хорошо выдубленного лахтачьего ремня с древним костяным кольцом, украшенным орнаментом, напился чаю и переоделся. Его широкое, темное от ветра и мороза лицо красили пристальные, глубокие черные глаза, светящиеся недюжинным умом.
Гости вошли вслед за хозяином в просторный вестибюль гостиницы "Сивукак".
За ленчем, накрытым в просторном зале с видом на залив Нортон, подавали знаменитых аляскинских крабов и заливное из нерпичьих ластов.
- Вы уже привыкли к местной кухне? - вежливо осведомился Хью Дуглас у Метелицы.
- Чего мне только не доводилось есть за свою жизнь! - весело ответил Метелица. - Пробовал даже варанов в Юго-Восточной Азии и черт знает что еще! А вот у председателя Уэленского Совета, или, по-вашему, мэра, Ивана Теина ел моллюски из моржового желудка.
После ленча Метелица и Дуглас удалились в отдельный номер, чтобы поговорить без свидетелей. Безмолвный официант принес кофе и, уходя, тщательно прикрыл за собой дверь.
- Я с удивлением узнал, что жители острова Малый Диомид категорически против строительства моста, - начал Метелица. - Это может неблагоприятно отразиться на общей атмосфере и, если хотите, на престиже строительства. Мост должен соединить не просто берег с берегом, а прежде всего народы, живущие на этих берегах… Я тщательно ознакомился с проблемой и, честно скажу, в полном замешательстве. Малый Диомид, как и остров Ратманова, - это главные опоры моста. Так или иначе мы затронем местных жителей, их селение - избежать этого никак нельзя.
- Вы совершенно правы, мистер Метелица, - спокойно сказал Дуглас. - И, к сожалению, другого такого места, как Берингов пролив, не существует на земном шаре, чтобы воплотить идею соединения материков…
- Вы меня простите, - снова заговорил Метелица, - это ваше чисто внутреннее дело, но поскольку я в какой-то мере причастен к строительству, то не могу не беспокоиться о судьбе жителей Иналика. Ведь речь идет о людях, об их образе жизни и, наконец, об уникальной культуре, которой больше нет нигде в мире!.. Я уверен, что и вам это не безразлично, мистер Дуглас.
Некоторое время Хью Дуглас молчал, со вкусом допивая остывший кофе. Покончив с этим и вытерев губы белоснежной салфеткой, он почти торжественно начал:
- Дорогой товарищ Метелица! Вы напрасно плохо думаете об американском правительстве. Впрочем, я вас понимаю. Мы, люди прошлого века, часто по инерции мыслим категориями вчерашнего дня. Так вот, я должен сказать вам, возможно даже официально заявить, что жители Иналика получат даже больше того, о чем мечтали! О, они будут весьма благодарны!.. А сейчас, чтобы развеять ваши беспокойные мысли, приглашаю посмотреть цветные панорамы будущего моста, которые мы получили утром от художника Якова Цирцеиса.
В просторном затемненном зале собрались и многие жители Нома. Должно быть, здесь когда-то размещался кинотеатр: потертые кресла стояли в ряд.
Голографическое изображение моста впечатляло. Это было воистину сооружение космической эры человечества!
Подступы к величественному мосту начинались далеко на обоих материках, плавно подходили к берегам и затем как бы возносились на высоту нескольких десятков метров. Само сооружение чем-то отдаленно напоминало старый мост Золотые Ворота в Сан-Франциско. Может, Яков Цирценс знаком с проектом американского инженера Стросса?
Под мостом, далеко внизу, текли воды пролива, бессильно бились о его несокрушимые опоры. Среди колоссальных переплетений, толстенных тросов виднелся островок Малый Диомид. Там, где стояли домики Иналика, было пусто.
Френсис еще раз всмотрелась в изображение, чуть склонилась в сторону: голографическое изображение можно было разглядывать с нескольких точек. Но Иналика все равно не было, или его попросту забыли изобразить, или…
Френсис стало не по себе. Она тихо встала и вышла из зала.
На улице уже стемнело. Но в небе еще не зажигалось ночное освещение. Когда оно было изобретено, темные ночи превратились в яркие искусственно освещенные дни, но потом люди спохватились и вернулись к ночному звездному небу, а само вечернее освещение оставили лишь таким, чтобы пешеход или проезжий могли найти путь.
Плескалась вода в заливе Нортон, и где-то далеко, на краю городка, изредка взвывала собака. В ярко освещенном салуне "Савой" метались тени и слышалась глуховатая музыка и отчетливо - ритм.
Френсис почувствовала чью-то руку на плече и обернулась.
Это был Петр-Амая.
- Что-нибудь случилось? - спросил он.
- Мне просто захотелось выйти на свежий воздух, - ответила Френсис.
Некоторое время они стояли молча, глядя на огни стоящих в заливе судов. Порой группа огней начинала двигаться, слышалось тарахтенье - здесь еще порой пользовались давно устаревшими моторами внутреннего сгорания, пожиравшими огромное количество горючего.
- Ну как работается на новом месте? - спросил Петр-Амая.
Френсис ответила не сразу.
- Я очень обрадовалась, узнав, что меня берут на работу для книги, хотя до сих пор еще не знаю, что буду делать… И вот я уже специальный помощник начальника Американской администрации строительства Интерконтинентального моста. Никто в моем возрасте в Иналике не мог и мечтать об этом! Отец уже подумывает заказать новый дом, попросторнее: у меня теперь такое жалованье, столько денег, сколько не получает и десяток наших охотников. И всем этим я обязана мосту… И сегодня я увидела мост таким, каким он будет на самом деле. Панорама или фото не дают такого живого впечатления, как голограмма. Это и вправду другая земля, другая жизнь… Но нет там места Иналику…
В голосе Френсис слышалась такая печаль, такая тоска, что Петру-Амае даже показалось, что Френсис плачет.
- Не плачьте, Френсис… Вы видели только изображение. Голограмма снята с макета и потом смонтирована с голограммами берегов.
- Но ведь там нет Иналика! Значит, уже известно, что Иналика не будет! Неужели они все же решились на это?
Теперь Френсис не плакала.
Петр-Амая не знал, как себя держать. Полторы сотни людей живут на островке, в условиях, быть может, худших на всем земном шаре. С точки зрения здравого смысла, им нужно переселиться. Может быть, они даже выиграют, от этого… Но…
- Возможно, что я откажусь от работы, - неожиданно произнесла Френсис. - Я не могу…
Петр-Амая произнес:
- Френсис! Я не верю, что нельзя найти выход… Вот увидишь, милая Френсис, все будет хорошо…
Последние слова Петр-Амая произнес неожиданно для самого себя нежно и мягко.
- Сергей Иванович Метелица на вашей стороне. А это много значит, - добавил Петр-Амая.
Френсис встрепенулась:
- А вы уверены, что он понимает нас, то есть моих земляков?
- Думаю, что понимает.
- Но все-таки он белый человек…
Петр-Амая от неожиданности даже рассмеялся.
- Какой же он белый человек? Сергей Иванович?
- А кто же он? Не чукча же и не эскимос, - удивилась в свою очередь Френсис.
- Не в том смысле белый человек, как ты сказала, - принялся объяснять Петр-Амая. - У нас давно нет такого деления на белых и небелых.
- Официально у нас тоже нет, - сказала Френсис. - Но в каждом взгляде и в рассуждении, если они даже внешне проникнуты так называемой заботой, чувствуется белый человек, его превосходство. Может быть, он даже не замечает этого, а ведет себя так…
- Вы думаете, что и Метелица тоже такой? - с ноткой обиды спросил Петр-Амая.
- Не знаю, - нерешительно ответила Френсис. - Но он не чукча и не эскимос, - повторила она.
Петра-Амаю поражала в девушке неразличимость границы между ее чертами детскими и чертами взрослой женщины. Иногда ему хотелось говорить с ней как с ребенком, просто и прямолинейно воспринимающим действительность, утешать и гладить по голове. Но едва Петр-Амая проникался таким настроением, как Френсис начинала казаться вполне взрослой, женщиной.
Они шли по затемненной улице Нома, удаляясь от залива Нортон. Ветер принес запахи тундры - мха, трав, наливающихся ягод, - отрывистый, оборванный крик птицы.
- Как хорошо, что люди сумели это сохранить! - вздохнула Френсис.
Петр-Амая понял, что она имела в виду.
- Да, это прекрасно, - согласился он вежливо, стараясь найти верный тон. - А было время, когда начали сомневаться, что Земля вообще будет сохранена.
- Я читала об этом, - отозвалась Френсис. - Но только мне кажется, что, сохраняя природное окружение, птиц, чистый воздух, чистое небо, люди забывают, что есть нечто и внутри человека. Мне иногда трудно думать о людях, трудно их понимать…
- Почему? - спросил Петр-Амая.
- Не знаю, - Френсис пожала острыми плечиками. - Внутри человек остался таким же непознанным до конца, каким был всегда…
Иналикцы почитались на Аляске чудаками. Возможно, их даже тайно недолюбливали свои же соплеменники, вынужденные ютиться в Номе и в других городах полуострова. Зло подшучивали над ними за их приверженность к исконной культуре, языку и еще за отказ пользоваться лазерным оружием для охоты на моржа и кита.
А сколько претерпела Френсис в Номской школе! Нередко втихомолку плакала возле полусгнившего остова старой байдары, когда-то служившей наглядным пособием. Девочка садилась на теплое, побелевшее от времени дерево и молча гладила округлые стойки, вспоминала родной Иналик, косую волну в проливе, идущую с севера на юг, стремительный полет тупиков и длинношеих бакланов.
Многие эскимосы в Номе уже не говорили на родном языке. Но от этого не перестали быть эскимосами. Где-то в глубинах сознания они понимали, что утратили нечто существенное, словно часть своего живого тела, часть крови, души. И это сознание ожесточало, вызывало непонятную злость к крохотной части соплеменников, упрямо цепляющихся за свой голый островок, свой язык и свой образ жизни, интересующие лишь исследователей этнографии арктических народов.
Вспомнились слова Адама Майны: "Самое ценное у нас - это наше прошлое. Пока у нас оно есть, мы представляем интерес для себя и для других. У нас есть чем гордиться. И наше будущее - это сохранение нашего прошлого…"
Френсис неторопливо раздевалась и вспоминала ярангу в старом Уэлене, полувыветрившийся запах костра. Тело помнило обволакивающую нежность оленьей постели, одеяла из пыжика. А каким сладким было погружение в сон, долгое пробуждение, словно возвращение из путешествия в страну нежного забвения…
А здесь сон все не идет и не идет, и уже за окном небо побледнело и наступила предутренняя тишина, настоящий покой, когда спят и звери, и птицы, и даже неугомонный человек впадает в забытье перед беспокойным своим пробуждением.
Закрывая глаза, она снова видела уэленскую ярангу и улыбающееся лицо Петра-Амаи, блеск его ровных белых зубов, непокорную черную прядь волос на лбу и даже слышала его голос, его манеру чуть растягивать слова, словно помещая между ними невысказанное, затаенное размышление.
Оказалось, уэленцы такие же люди, как и жители Иналика, аляскинские эскимосы. Ведь у них такой же в основе язык, обычаи, образ жизни, сказки, песни и танцы, и в то же время - совсем другой народ! В прошлом веке в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом существовало такое понятие - "железный занавес". Френсис знала, что это лишь словесное обозначение взаимоизоляции двух великих держав. И все же это порой представлялось в виде огромного проржавевшего железного занавеса, гнущегося под ветром и гремящего под дождем как раз между островами Малый Диомид и Ратманова. Но не "железный занавес", а что-то другое, неуловимое чувствовала Френсис между собой и Петром-Амаей. Она старалась понять, распознать эту невидимую преграду. А может, это следствие, как объясняли ей в школе, разных общественных систем, разности между коллективизмом и индивидуализмом, свободой выбора и ограничением этой свободы в условиях коммунизма?
Френсис хотела задать эти вопросы самому Петру-Амае, но случая удобного не подвертывалось, и к тому же собственная робость мешала. С другой стороны, Френсис смутно подозревала, что такими вопросами она может поставить Петра-Амаю в затруднительное положение. Вспоминая его манеру говорить, она предполагала, что Петр-Амая не ответит прямо и ясно. И еще: она остро и с некоторой обидой чувствовала его отношение к себе как к младшей, иногда попросту как к маленькой девочке. Особенно это проявилось тогда, в то утро, в яранге старого Уэлена.
Френсис едва дождалась утра, и утро принесло радость: Петр-Амая летел вместе с ней на Малый Диомид, в Иналик для встречи с Джеймсом Мылроком.
Маленький вертостат старой аляскинской компании воздушных сообщений пересек залив Нортон и через Теллер и мыс Принца Уэльского взял курс на остров. Малый Диомид сливался со своим большим собратом, и лишь по мере приближения воздушного судна он как бы отделялся от крутых берегов острова Ратманова и принимал самостоятельные очертания. Зелень еще не потускнела и окрашивала ближайшую воду, слегка затемняя ее своей тенью.
Пролетели отдельную скалу - островок Фаруэй, облепленный птицами.
Со стороны мыса Принца Уэльского Малый Диомид выглядел всего-навсего голым островом без всяких признаков жизни, если не считать ретрансляционную антенну на плоской его вершине. Она безжизненно поблескивала металлом, отражая лучи холодного северного солнца. Сегодня направление ветра позволяло вертостату подойти к острову с южной стороны. Открылась захватывающая дух картина Берингова пролива, более впечатляющая, чем голографическое изображение, вызывающее недоверие слишком дотошной достоверностью.
Справа по курсу оставался Малый Диомид. Остров Ратманова наступал слева, открывая на горизонте массив мыса Дежнева. Там вдали, за окончанием Азиатского материка, - бесконечный простор Ледовитого океана с плавающими льдинами, стадами моржей и китов, тюленей, с низко летящими над водой птичьими стаями…
Вертостат зашел на посадку, повинуясь наземным автоматам.
Встречающие толпились на небольшой ровной площадке, шириной не более чем два десятка метров. Из клочков почвы, чудом занесенной на остров, росла густая, еще не успевшая пожелтеть трава: она ежегодно щедро удобрялась свежей кровью морских зверей.
Джеймс Мылрок крепко пожал руку Петру-Амае и представил его встречающим, не забыв добавить, как это водилось среди арктических народов, что он сын такого-то. Когда было названо имя Ивана Теина, по толпе прошел гул оживления и одобрения.
Эскимосское селение почему-то напомнило Петру-Амае Кавказ, грузинские деревни, уютно приткнувшиеся к могучим склонам гор, словно ищущие защиты. Но там жилища утопали в зелени виноградников и садов, а здесь лишь редкие пятна чахлой зелени пробивались меж нагромождений серого камня, кое-где покрытого голубоватым лишайником.
- У нас отеля нет, - извиняющимся тоном сообщил Джеймс Мылрок. - При школе есть гостевая комната. Правда, там уже живет один человек. Но имеется свободная кровать.
- Я буду жить там, где вы меня поместите, - с улыбкой отозвался Петр-Амая. - Не забывайте, что мои предки жили в тесной яранге и не жаловались.
Тропинка, пробитая между каменных глыб, тянулась к приметному двухэтажному зданию, обращенному большими окнами на Берингов пролив и остров Ратманова. Внизу оставался стремительный поток, необыкновенная, единственная в мире морская река, соединяющая воды двух великих океанов.
Угадывались следы старых мясных хранилищ, замененных на вместительные холодильники. Иногда на пути вдруг возникала глубоко укоренившаяся в скальном грунте побелевшая китовая челюсть.
Джеймс Мылрок шел легко и свободно, привычный к крутым улицам родного селения. На крылечке школы он не обнаружил ни одышки, ни учащенного дыхания.
В просторной комнате, с двумя диванами-кроватями, за столом сидел полный человек и что-то торопливо писал.
Он обернулся и вдруг широко улыбнулся одними губами, обрамленными тонкими черными усиками.
Трумэн-Кеннеди Джонсон! - отчетливо и громко произнес он. - Представитель Федерального правительства, уполномоченный по вопросам переселения.
Глаза Трумэна-Кеннеди светились в узких прорезях, и во всем его облике, в чертах лица ничто не указывало на то, чтобы он или его отдаленные предки близко стояли к какой-нибудь президентской фамилии.
- Я родился в Номе, и мой дед в прошлом веке был президентом корпорации "Берингов пролив", или "Каверак", - продолжал Трумэн-Кеннеди. - В нашем роду принято старшим детям давать имена президентов.
Петр-Амая назвал себя.
- Я слышал о вас, читал книги вашего отца, - сказал Трумэн-Кеннеди. - Надеюсь, что в будущей Книге о строительстве моста вы хоть упомянете меня.
- Что вы имеете в виду? - вежливо осведомился Петр-Амая.
- Весь Иналик переезжает на Кинг-Айленд! - почти торжественно заявил Трумэн-Кеннеди.
Изумление на лице у Петра-Амаи было так явно, что Трумэн-Кеннеди громко засмеялся и весело продолжал;
- Да-да! Мне удалось их уговорить, и, поверьте, это было не так уж трудно, как казалось на первый взгляд.
Странное было состояние у Петра-Амаи. Вместо того чтобы почувствовать облегчение, он ощутил нечто вроде жалости и даже разочарования.