Суворина не торопилась разворачивать газету. Лицо ее было суховато и настороженно - ни восторженности, ни умиления. Она на секунду прикрыла веки. И когда она снова взглянула на сына, он вдруг со смятением понял, что именно этого она и ждала - не хвалебной статьи, а осуждения. Игорь облизнул пересохшие губы. Суворина улыбнулась - никогда он не замечал у матери такой странной, доброй и усталой улыбки.
- Глупый! - сказала она. - И это тебя мучает?
Тогда он разрыдался. Он кусал в отчаянии наволочку, чтобы остановить рыдания, что-то лепетал, на что-то жаловался. Суворина прижалась щекой к голове сына, он разобрал в ее шепоте, что она винит во всем себя, а его оправдывает.
- Чем ты виновата? - закричал он гневно и привскочил на кровати. - Я виноват, я!
Он прикусил кулак, чтоб подавить новое рыдание. Суворина отвела его руку. Он хотел уткнуться в подушку, она не дала. Голос ее заговаривал его горе, она отказывалась снять с себя вину за его неудачи, она предвидела, что именно так все и получится, но не решалась высказать вслух. Да и поверил бы он, если бы она рассказала о своих сомнениях?
- Все это чепуха! - сказал он устало. - Ты виновата разве в одном - что родила меня слабосильным. Весу во мне не хватает, понимаешь, весу - костей и мускулов!
Она настаивала на своем. Вес - дело наживное, за эти полгода, что они не виделись, он набрал килограммов восемь, не меньше. Пусть он не сравнивает себя с другими, ему семнадцать лет, он еще мальчик. Доживешь до двадцати, тогда поговорим о весе. А себя она винит в том же, в чем виноваты все они, люди ее поколения. Молодежь знает об их победах, а не о поражениях, о результатах их труда, а не о том, какими усилиями все это достигалось. А как приходилось порой нелегко, как временами падали духом, безмерно уставали - об этом ничего! Книги, газеты, кино - везде успех и перевыполнение, везде неслыханные показатели, мировые рекорды, начинает казаться, что это и есть естественное, обыкновенное явление, иначе и быть не может. Потом пробуют свои силы и многие падают духом. У них, людей старшего поколения, это не раз бывало - и первые неудачи, и горькие разочарования в себе. У волевых натур такое состояние длится недолго, но нет таких, кому оно неведомо.
- Не понимаю, мама! Ты хочешь, чтоб вместо побед к рекордов кругом говорили только о трудностях и неудачах?
- Нет, нужно говорить об успехах и победах, а не о поражениях, это правильно. Но надо знать, какой ценой они добываются! Ты не преувеличивал свои силы, они как раз таковы, как ты о них думаешь! Однако ты не знал - сколько надо положить усилий. А это ведь другое, правда?
Он раздраженно отмахнулся.
- Говорю тебе, я слаб физически. Все замечают… Сегодня придумали способ спасти меня - переводят на легкую работу, в служащие…
Помолчав, Суворина спросила:
- Расскажи, как ты жил эти месяцы? Все расскажи, подробно!
Он запинался на первых словах, потом справился с волнением. Он уже не таился, нужно было рассказать матери даже то, о чем себе не разрешал думать. Она была не просто матерью - другом, никто так не знал его, как знала она, никто не понимал его так глубоко, не верил в него так искренне. Он говорил, как мучила его тачка, как трудна работа каменщика, как он стал последним в бригаде, чуть ли не последним на всем строительстве. Он не скрыл и заработков, мать ужаснулась - чем же ты питался, Игорек? Он объяснил, что разработал свою систему питания, вначале было трудновато, сейчас втянулся, голодным не бывает.
- А мне посылал деньги, - упрекнула она, качая головой.
- А что было делать? Если бы я не посылал, ты бы догадалась, что со мной неладно. Я этого не хотел.
- Гордость, гордость! - шептала она. - Весь в папу, просто удивительно, до чего вы похожи!
Выговорившись, он почувствовал усталость.
- Мама, я посплю, - сказал он. - Через часик разбуди, нам надо еще поговорить. И никуда, пожалуйста, не уходи!
Она ответила, поправляя одеяло:
- Спи, сынок. Я никуда не уйду.
- Дай руку, - пробормотал он, засыпая.
Она подождала, пока его сон стал ровным и глубоким, и тихонько вытянула руку из-под щеки. Игорь не шевельнулся. Суворина подошла к двери и снова оглянулась на сына, потом вышла и осторожно прикрыла дверь.
4
Она торопливо шла в контору по заснеженной улице поселка. В конторе она спросила начальника строительства, ей показали последнюю дверь в длинном, как штольня, коридоре. В приемной на скамье у стены теснились ожидающие с портфелями, папками и чертежами в руках. Очередь продвигалась медленно, за полчаса прошел один. Суворина попросила пропустить ее вне очереди - через два дня ей улетать, не хочется терять так скудно отпущенное время на ожидание.
Один из ожидающих сказал, что сейчас должен идти он, но охотно уступит место. Суворина прошла в кабинет Курганова.
Курганов сперва предложил сесть, потом поднял голову от бумаг, расстеленных на столе. Он взъерошил свою веерообразную седую шевелюру и широко улыбнулся доброй улыбкой. У Сувориной потеплело на душе. Она знала уже, не услышав от Курганова ни единого слова, по одной его улыбке, что он поймет ее, такие люди все понимают.
- С чем пожаловали? - сказал он. - Что-то я вас не припомню.
- Я прилетела сегодня, - заторопилась Суворина. Курганов мотнул головой.
- Знаю - единственная пассажирка сегодняшнего самолета? Фамилия - Суворина. А я было удивился, откуда еще один пожилой человек? Нас на стройке два старика - я да библиотекарь Чударов. Еще Усольцев к нам подбирается, да он на десять лет моложе. Долго думаете погостить? Может, совсем останетесь?
Суворина объяснила, что встретит с сыном Новый год и улетит обратно в Москву. О сыне она и собирается говорить. С ним поступают несправедливо.
Курганов прервал ее:
- Точно, несправедливо! Поставили бедного парня на тяжелые наружные работы. Скажу в оправдание, что мы сами уже спохватились - подобрали ему местечко поуютнее. С января он выйдет на новую работу.
Суворина сказала тихо:
- Это, по-вашему, называется справедливостью - подобрать местечко поуютнее?
Курганов в изумлении откинулся в кресле. Суворина вдруг удивительно преобразилась. Только что перед ним была согнувшаяся, пожилая женщина с усталым лицом, робкими движениями, застенчивая и маленькая. Эта женщина словно выросла, теперь она сидела прямая, строгая, ее глаза, проницательные и настойчивые, смело встретили и отразили взгляд Курганова. На секунду-другую Курганов сам смутился.
- Конечно, справедливо, - сказал он, стараясь смягчить свой громкий голос и разводя руками, так его удивил неожиданный вопрос Сувориной. - Работа по силам - это и есть справедливость.
- А вы какие силы подразумеваете - духовные или физические? - снова спросила Суворина. - Если духовные, то как вы их измеряете? А если физические, то они меняются с каждым годом, а в некотором возрасте - с каждым месяцем…
- Вот вы какая! - сказал Курганов. - По-вашему, легкая работа не есть лучшая?
- А разве в вашей собственной жизни лучшее было обязательно тогда, когда становилось легко?
На это Курганов ничего не ответил. Улыбаясь, он молча глядел на Суворину. Он вспомнил свою жизнь, самые яркие события, они цепью пронеслись перед ним - то, чем он гордился, за что себя уважал, что составляло истинное содержание его полувекового существования. Нет, они были трудны, эти славные, эти великолепные годы, дай возможность - еще бы пережить все это: недоедание, недосыпание, крик, шум, напряженную работу, понимание того, что многое совершил ты на своем веку, прожил его не напрасно. Суворина сказала ему лишь то, что сам он знал о себе, о чем он неустанно твердил Усольцеву во время их споров о молодежи - нового не было ничего. Тем это было приятней.
Курганов переспросил:
- Стало быть, вы хотите, чтоб сына вашего оставили на его нынешней работе?
Суворина, сжимая руки, подтвердила спокойно - Курганов видел, как нелегко ей дается спокойствие:
- Да, именно. На новом месте Игорьку физически будет легче, а душе его - хуже. Я хочу уберечь его от позора, от мысли, что не сумел справиться с тем, о чем мечтал… Я верю, он справится!
Тогда Курганов в восторге ударил кулаком по столу.
- Будь по-вашему! Оставим Игорька на старом месте!
Суворина приподнялась, стала благодарить. Напряжение, преобразившее ее, разом спало, перед начальником стройки снова была усталая, маленькая, робкая женщина. Провожая ее до двери, он повторил свое предложение - оставаться в поселке на постоянное житье.
- Говорю вам, не пожалеете! - воскликнул он в увлечении. - Работу найдем интересную!
Она опустила голову. Когда Суворина заговорила, в глазах ее стояли слезы.
- Игорек у меня один. Не буду скрываться - вся моя жизнь в нем! Так бы хотелось - вместе! И у вас мне нравится, только это нельзя. Когда-нибудь он обзаведется семьей, дети появятся, он позовет меня к себе… А пока надо ему почувствовать самостоятельность. Пусть расправляет крылья. В полет - идти самому!
- Жаль, очень жаль! Я бы вас с женой познакомил, она, как наседка, кудахчет над нашими двумя дочерьми, научили бы, как правильно относиться к детям. Ну, нельзя, значит, нельзя. Буду в Москве, зайду к вам - не возражаете?
- Не говорите Игорьку, что я была у вас.
- Даже не догадается, что заходили!
После ухода Сувориной Курганов несколько минут о чем-то размышлял, покачивал головой, усмехался. Потом он вызвал по телефону комитет комсомола и партком.
- Я насчет Суворина, - сказал он Мише. - Не стоит его перебрасывать. Это ничего, что трудно, надо привыкать к трудностям. Нет, я сам это решил, он не ходил. Ну, если придет, там увидим. Только не думаю, чтобы пришел. Что? Предчувствие у меня, понимаешь. У тебя нет такого? Это потому, что плохо знаешь свой народ, Мухин!
Усольцеву он рассказал о приходе Сувориной. Курганов был человек увлекающийся и в выражениях не стеснялся.
- Говорю тебе, мы пешки перед этой женщиной! - орал он в трубку. - Вот это психология, я понимаю. Обязательно потолкуй с ней, тебе полезно. А Мухин твой деляга без души, я давно это подозревал. Что? И я не лучше, раз подмахнул всю эту бумажную затею, не отрекаюсь! Ничего подобного, не киплю, а холодно рассуждаю!
Суворина так торопилась обратно, что поскользнулась на обледеневшем снегу. Она страшилась, что сын проснется до ее прихода. Он спал в том же положении. Она тихонько присела возле, погладила его по голове, он что-то пробормотал. Она любовалась им, сравнивала его с прежним, только теперь она понимала до конца, как сильно он изменился. Игорь всегда спал своеобразно, подтягивал колени чуть ли не к подбородку, запрокидывал голову, раскрывал рот. Подушка ему мешала, он часто сбрасывал ее на пол, во сне шумно дышал, поворачивался и вскакивал, сон его был порывистый, как он сам. Сейчас перед Сувориной лежал, вытянув тело, спокойный юноша, он не метался во сне, но словно сосредотачивался в нем. Это был ее сын, плоть от плоти ее, она знала его во всех мелочах шестнадцать лет - новый неожиданный человек!
И проснулся он тоже по-новому. В Москве он вскакивал с закрытыми глазами, долго протирал их, первые движения были слепы и неуверенны. Сейчас он прежде всего открыл глаза, посмотрел на мать, на лице его появилась радостная улыбка. Потом он шевельнулся и негромко сказал:
- Ты здесь, мама? Мне приснился забавный сон - что ты приехала, а это только снится. Я ужасно огорчился.
Он быстро и бесшумно поднялся с постели, это тоже было неожиданно - в Москве, вставая, он обязательно что-нибудь ронял - стул, тумбочку, книгу, по всей коммунальной квартире разносился грохот, возвещавший его пробуждение.
Игорь поцеловал мать и взял полотенце.
- Через три минуты я буду готов, мама. Побродим, зайдем в кино.
Они гуляли по той же единственной улице, вновь рассматривали те же дома. В клубе показывали старую картину, Суворина видела ее, но не сказала сыну. В Москве ей не часто выпадало это счастье - ходить с ним в кино, в последние два года Игорь стеснялся прогуливаться с матерью. Здесь он взял ее под руку, пропустил вперед в дверях, раньше этого тоже не было, Игорь всюду нетерпеливо стремился пройти первым. "Боже, да ведь Игорек - мужчина, он держится, как мужчина!" - думала Суворина, стараясь не показать, что ей хочется смотреть не на экран, а на сына.
После сеанса Игорь сказал:
- Вечером к нам придут знакомые. О моих неприятностях, пожалуйста, не говори ни с кем.
- Конечно, Игорек! Это ведь твой дела, разве я посмею лезть в них без разрешения?
Он ласково пожал ее руку.
- Ты у меня хорошая, мама, оставайся всегда такой!
Она тихонько вздохнула. Ей хотелось быть совсем другой.
Вечером в комнату набилось много людей. Пришли и девушки. На столе появилось вино, Суворина выставила привезенные из Москвы редкости. Георгий поздравил Суворину с приездом, его брат предложил выпить за Москву.
Раньше обычного вернулся домой и Миша. Поздоровавшись с Сувориной, он отвел в сторону Васю и пожаловался:
- Старику вожжа под хвост попала, не переводит Игоря.
- Что же делать теперь?
- Посоветуемся с Игорем.
Они отозвали Игоря и сообщили о непонятном решении Курганова. Игорь взволновался.
- А почему, не знаете? Что он говорит?
- Ничего он не говорит, - сердито сказал Миша. - Не хочет и все!. В общем, Игорь, не выйдет у тебя с чистой работешкой. Придется вкалывать на стройучастке, как ни печально.
Игорь поспешно сказал:
- Я согласен, чтоб на старом месте…
Он снова уселся около мамы, выбирая минуту, чтобы поделиться радостной новостью. Но за столом шла общая беседа, Суворину расспрашивали о Москве. Игорь проводил ее в соседний барак, где ей отвели койку, и по дороге рассказал о решении Курганова. Она порадовалась вместе с ним.
Когда он вернулся, Леша сказал зевая:
- Отличная у тебя мать, Игорь, первого класса.
Вася буркнул, влезая под одеяло:
- О машинах так еще можно говорить, только не о людях, особенно о матерях! Не от Виталия ли со Светланой ты научился?
Миша постарался их примирить:
- Выражения, конечно, нужно подбирать, но с общим смыслом я согласен: мать - замечательная! Не побоялась примчаться в такую даль, пока это первый случай в нашем коллективе.
Суворина пробыла в поселке на три дня дольше, чем предполагала. Новогодний вечер они встречали с сыном в его комнате. Компания на этот раз была поменьше, чем в день приезда Сувориной. Миша с Верой и Леша со Светланой ушли в клуб. За столом сидели Игорь, Вася, Лена с Чударычем и Суворина. Местный Новый год встретили ужином и шампанским, потом стали ожидать московского, он наступал на четыре часа позже. Лена попросила Васю проводить ее в клуб на новогоднее гуляние. Игорю не хотелось покидать Васю одного с Леной, Вася не любил прогулок с девушками, но и мать бросить было жалко.
- Иди, иди, Игорек. Мы с Иннокентием Парфенычем немного потолкуем, - сказала Суворина.
Чударыч рассказывал о местной жизни. Ему все здесь нравилось: и климат, и люди, и поселок, и строительство. Пока еще нельзя, конечно, составить себе правильное представление об их уголке, настоящее строительство начнется со следующей осени, этот год - подготовительный. Сейчас трудновато, но года через два отсюда и палкой не выгонишь никого.
- Здесь удивительный воздух - чистый и звонкий, - сказала Суворина. - А кругом вековой лес, я еще не видела такого. И жители - не представляете, как приятно, когда на улице одни молодые и веселые рожицы. Между прочим, я не только стариков не встречала, но и детей.
- Дети скоро появятся, - предсказал Чударыч. - Дети обязательно будут, чудесные дети - местной выделки! - Он засмеялся. - На днях наши проектировщики подобрали великолепное местечко под будущее кладбище, там, в лесу, - он показал пальцем на одну из стен. - Вот уж строительный участок, который будут осваивать позже других. Думаю, мне первому испытать, какова там земля… На всякий случай я присмотрел себе под сосенкой посадочную площадку. Строители обещали сосеночку не срубать, так и сказали: "Батя, сохраним ее для тебя!"
- Ну, вот еще! - возмутилась Суворина. - Как они смели? Вы совсем молодо выглядите!
Чударыч расхохотался, закашлялся, вытер заслезившиеся от смеха глаза. Суворина заговорила о сыне.
- Значит, вы будете писать о нем? Не представляете, как я благодарна, меня так мучило его молчание! Но Игорек не должен знать о нашем разговоре.
- Он ничего и не узнает, - пообещал Чударыч. - Между прочим, я хотел вас спросить вот о чем. Вы сказали, что начали готовиться к поездке вскоре после того, как поняли, что Игорьку приходится несладко. Как вы догадались, что у него неприятности?
Суворина печально улыбнулась.
- Разве можно обмануть мать? Осенью переводы от Игоря шли по телеграфу, хотя тогда и почта хорошо работала. А с началом зимы, когда лучше было посылать по телеграфу, переводы стали почтовые. Разница в оплате составляет несколько рублей, очевидно, эти рубли были очень нужны Игорю. У меня упало сердце, когда я получила первый почтовый перевод.
5
День, когда Суворина улетала в Красноярск, выпал ясный и тихий. Мороз держался около сорока, торжественная тишина простиралась в лесу, только снег скрипел под валенками. Над тайгой выглянуло солнце, очень крупное и красное, глаз смотрел на него, не смаргивая. Мрачный буро-зеленый урман, поднимавшийся по уступам высоких берегов, преобразился - он отблескивал красноватым закатным сиянием, хотя время шло к полудню, даже снег переливался фиолетовыми и розовыми цветами. Суворина с сыном стояла у зимнего аэропорта, деревянного сарая, возведенного на льду реки. Она залюбовалась солнцем, снегом и тайгой.
- Как хорошо! - сказала она грустно. - Я буду вспоминать эти дни, как волшебство. Игорек, ты даже понять не можешь, каким воздухом дышишь, какими красками любуешься!
Игорь промолчал. Он мог бы рассказать и другое о здешнем воздухе, тот иногда мчался со скоростью легковой машины, а краски леса, берегов и неба неделями представляли вариацию одного черного цвета. Но не следовало портить расставания, пусть мама сохранит хорошее воспоминание, ей легче будет в Москве.
- Мороз, а не холодно! - восхищалась Суворина. - Мы в Москве дрожим и кутаемся, когда холода подбираются к двадцати. Боже, как все здесь непохоже на наше!
- Это потому, что суше и нет ветра, - прозаически уточнил Игорь. Он всегда испытывал неловкость, когда мать восторженно говорила. - Сухие морозы переносятся легко.
- Для меня они сохранятся живительными морозами, - ответила мать. - Такая великолепная зима не угнетает, а бодрит!
Самолет, переваливаясь на буграх снеговой дорожки, подрулил к аэропорту. Суворина была единственным пассажиром, остальные места заполняли ящики с пробами руды. Отойди от сына, Суворина дала волю слезам - Игорь видел в окошке самолета ее плачущее лицо. Он кричал: "До свидания!", пока моторы не заглушили его голоса. Тогда он стал махать платком. Мать уже давно не могла видеть Игоря, а он все размахивал платком. Самолет черной стрелкой врезался в пылавшую южную часть неба - солнце пропало за береговым гребнем, но еще сиял его ярко-синий шлейф.