В этот день Игорь почти не спал. Мысли, осязаемые и резкие, осадили его, он толкался о них, как о вещи. Вечером перед сменой он блуждал в лесу, ему хотелось полного молчания. Молчания не было, ледяной ветер шел поверху, лиственницы мертвенно свистели голыми ветвями.
Утром, не заходя в столовую, он направился в комитет. Миша уже работал за столом. Он усадил Игоря на диван, сел рядом.
- Вот так, Игорь, - начал он. - Обдумали твое положение. Надо подобрать тебе дело по способностям.
Он объяснил, что с начальством улажено, дело нашлось - чертежником в контору. С профессией рабочего покончено, ничего, техническая интеллигенция в нашу ракетную эпоху - передовой отряд армии трудящихся. С понедельника можно выходить на новое место.
- Что же ты не весел? - изумился Миша. - Другой бы прыгал от счастья.
Игорь шел в комитет, собираясь спорить и отказываться от любых перемещений. Но он не сумел крикнуть Мише в лицо, что не нуждается в его обидной помощи - тот искренне радовался, что Игорю станет легче. Да и бессмысленны теперь отказы, с начальством согласовано - разве ему не сказали об этом? Кто послушает человека, систематически проваливающего задания - он один тянет вниз всю бригаду!
Игорь молча пошел к выходу. Миша ошеломленно уставился в его спину.
- Характерец! - сказал он и рассмеялся.
По улице, навстречу Игорю, бежал Вася. Игорь хотел свернуть к столовой, чтоб не сталкиваться с ним лишний раз. Вася, видимо, торопился в контору, он всегда так летит, сломя голову, когда вызывает начальство. Но Вася повернул за Игорем.
- Стой! - закричал он. - Игорь, слышишь? Мама твоя прилетела!
У Игоря задрожали ноги. Минуту он не мог выговорить ни слова. Он задыхался.
- Мама! - шептал он. - Мама!
2
Георгий понимал теперь, чем уязвил его поступок Веры. Он жил в новой жизни, все к нему относились по-иному, одна она обращалась так, словно ничего не изменилось. Простить это было нельзя.
Он прочно уселся на первом месте среди рабочих рудника и не собирался его отдавать. Миша, скрепя сердце, чуть ли не через день поминал его добрым словом в газете, а бухгалтера начисляли столько денег, что потратить их в поселке было попросту невозможно. Имя его словно отделилось от него и приобрело самостоятельность, оно разгуливало важной персоной, о Внукове говорили даже те, кто не был с ним знаком. И, сам вначале этого не заметив, Георгий стал приспосабливаться под свое имя. От него ожидали одного хорошего, было неудобно обманывать ожидания. Он реже пил, на собраниях выступал с речами. Как-то его выбрали в президиум собрания строителей, он три часа просидел между Усольцевым и Кургановым, было до ломоты неудобно у всех на виду, ни потрепаться, ни похохотать, ни выйти - гляди и шлепай в ладоши, когда очередной оратор кончает речь. Слава была неотделима от скуки. Георгий мирился со скукой, лишь бы не расставаться со славой. Зато он открыл в себе другое новое свойство, еще недавно оно показалось бы невероятным - он был обидчив.
Его теперь больно ранило то, на что год назад он даже не бросил бы взгляда, сущие пустяки. Прежняя жизнь не воспитала в нем особой чувствительности. Он знал и насмешки, и тычки, и расправу старших. "Жорка-слюнтяй!" - дразнили его в детстве. "Жорка-вор!" - кричали после первой отсидки, хотя он не воровал, а попался в драке. "Жорка-бандит!" - шептали после второй отсидки, хоть и в этот раз он никого не ограбил, а лишь пытался - с ножом в руке - свести счеты с более сильным обидчиком. Обидчик бежал без памяти, но за это торжество пришлось поплатиться двумя годами колонии. В колонии воры-профессионалы подминали его под себя. Он защищался кулаками и зубами, острым языком и бешеным взглядом. От него понемногу отступились. "Духарик" - то есть отчаянный, смелый, так его прозвали тогда. С этим прозвищем - "Жорка-духарик" - он вышел на волю, это было неплохое имя, в нем переплетались ирония с уважением. Он не хвалился хлестким названием и не печалился над бранными, от похвалы не было сладко, брань на вороту не висла. Такой он был прежде. Даже брат понимал, что он переменился. Одна Вера не хотела этого признать.
И это было тем страннее, что она не знала его старого, они познакомились при отъезде, сблизились в дороге. Как же она могла разглядеть в нем столько скверного, ничего, кроме дряни, не увидеть? Да, конечно, он не дал себя легко обкрутить. Что он, первый или последний, кто так поступает? Дело парней отбиваться, ваше не пускать, так бы и у них пошло, до чего-нибудь бы дошло, обычная дорога любви - почки и кочки, объятия и проклятия, на каждом шагу мочалит, а идти надо. Нет, она не пошла, метнулась в сторону, казнит его презрением, словно преступника. И на кого променяла его, на кого? Нет, говорил себе Георгий, простить нельзя, пусть кается. Даже не думать о ней, никогда не вспоминать, твердил он, нет ее и не будет, вот так и точка! Это было окончательное решение - никогда о ней не думать, он вспоминал об этом запрете ежечасно, думал о нем все вечера.
От постоянных размышлений, внутренних обид и внешней славы он становился сосредоточенным. Его покидало острословие и насмешливый взгляд на мир.
- Вы меняетесь, Внуков, - заметила Лена после ужина, проведенного за одним столом в молчании. - Возможно, к концу жизни станете человеком.
Он сдержанно поглядел на нее.
- Нельзя сказать, чтобы вас обучали любезному обращению.
- Зато меня учили с каждым обращаться, как он заслуживает.
Лена, впрочем, сама вдруг переменилась. Если никто не понимал, почему она не расстается с неудобной городской одеждой, то еще меньше было понятно, для чего она в одно утро полностью с ней разделалась. Георгий раньше услышал о чуде с ней, а потом встретил ее на тропке около барака. Он остановился и восхищенно свистнул.
- Пустите, чего загораживаете дорогу? - сказала она с досадой.
- Ну и ну! - воскликнул он. - У вас, оказывается, фигура, а не бочонок. В какой ломбард вы отдали свои тридцать одежек?
Она выстрелила в него гневным взглядом и пробежала по снегу. Все утро она вспоминала встречу и хмурилась. А потом повеселела, заулыбалась и стала шутить, это тоже было неожиданно - шуток от нее не слыхали. При следующей встрече с Георгием она сама вызвала его на разговор.
Это было в один из ясных вечеров в конце декабря, таких вечеров теперь выпадало три-четыре в месяц. Лена чуть не налетела на Георгия. Он прислонился к столбу и рассматривал небо. Воротник его шубы был поднят, и на воротнике, и на шапке нарос иней - видимо, Георгий стоял уже долго. От неожиданности Лена поздоровалась, он вежливо ответил. Ее поразил его сосредоточенный вид.
- На что вы смотрите? - спросила Лена. - Разве на небе родились новые планеты или луна затмилась?
Он улыбнулся обычной насмешливой улыбкой, лицо его стало прежним - дерзким и самоуверенным. Лена пожалела, что завязала ненужный разговор. Надо было уходить. Уйти, не выслушав ответа, она не рискнула. Георгий сказал:
- Изучаю небесную географию.
- Небесную географию? Это что за штука?
- Ну, расположение светил, созвездия, их яркость и цвет.
- А зачем это вам нужно?
- Задайте вопрос полегче, Леночка. Я сам третий месяц не могу найти на него ответа.
Он смотрел не вверх, а на Лену. Теперь ей в самый раз было уходить. Она стояла. Он заговорил опять:
- Мне нравится. Вы меня угощали Декартом, а я выпрашивал у вас книжку по астрономии. Привязанности беспричинны. Нельзя растолковать, почему одно восхищает, а от другого воротит.
- Я - могу. Меня воротит от плохого, восхищает хорошее.
- Леночка, вы прямолинейны, как пика. И бьете также метко - один процент попадания, и то, если противник дурак. В наш атомно-ракетный век маловато. Что плохого или хорошего в рисунке созвездия, в полете ласточки, в прыжках жабы, в цвете волны и грязи? А они нравятся и вызывают отвращение!
Ей захотелось поспорить с этим человеком, доставившим столько неприятных минут.
- Это ответ не по существу. Я все же не поняла, что вас привлекает в этих реденьких звездочках?
- Тогда отойдем от фонарей, чтоб ответ был ярче.
Она заколебалась. Георгий иронически посмотрел на нее.
- Боитесь? Я ведь грубиян, хам, вообще - бесцеремонный!
- Вы, однако, себя знаете, Внуков… Пока это единственное положительное качество, которое мне известно у вас!
- У меня есть и еще одно хорошее качество: я бесцеремонен только с теми, кому нравится бесцеремонность.
- Надеюсь, вы не нашли, что я восхищена вашей развязностью?
- Успокойтесь, не находил. Обещаю держаться с вами пай-мальчиком.
- От ваших грубостей я как-нибудь защищусь, - объявила она.
- Вас, очевидно, тревожат мои комплименты, - сказал он весело. - Их не будет. Обязуюсь не клясться, что ваши глаза ярче звезд и что я без вас жить не могу. Теперь хорошо?
- Теперь лучше, - согласилась она. - Полчаса я погулять могу.
Они неторопливо продвигались по узенькому туннелю между сугробами. Он тыкал пальцами в созвездия и Млечный путь, называл светила, описывал их температуры, давление в них. Потом он заговорил о внешних галактиках, о нашей странной вселенной - невообразимо огромном, непрерывно расширяющемся мире, наполненном разбегающимися во все стороны звездными скоплениями…
- Впрочем, теория расширяющейся вселенной строго не доказана, - сказал он. - Но она потрясает воображение, правда, Леночка?
Лена видела, что он захвачен. Она с уважением сказала:
- Вы, оказывается, в самом деле, любите астрономию. Почему вам не специализироваться по астрофизике?
Он сразу остыл.
- Послушайте, вы не договаривались с Чударычем? Он то же самое гнет… Я слесарь шестого разряда и доплетусь до восьмого - вот мой потолок. Немного ниже звезд.
- Не боги же горшки обжигают!
Ему не понравилась ее деловитость. Лена вносила грубую расчетливость в тонкое и отвлеченное занятие.
- Рылом не выхожу в науку - понимаете? Образование кусками - на восемь классов. Среди неандертальцев меня, возможно, считали бы профессором. Но десятиклассницы нос воротят… Пойдемте лучше спать.
Он уже сердился на себя, что разболтался. В его увлечениях она разбирается, как баран в алгебре. Ни одна девушка не понимает стремлений парня, особенно такая скучная, как Лена, да и Вера была не лучше. У женщин, как у коров, голова наклонена к земле, звезды их пугают. С небом они способны примириться, лишь когда за небо платят зарплату. Небо надо предварительно оземнить и разрегламентировать табельными номерками, чтоб оно им нравилось, - номерки перевешиваются, а звезды нет, да и оформлены номерки аккуратней!.. Георгий, раздевшись, сразу погасил свет. Он не желал думать ни о Лене, ни о себе, только спать. О Лене он и вправду не думал. Но сон не шел. Георгия окружили дали, он видел великолепные картины - только что он сам их расписывал…
В темной комнате, под храп соседей, разворачивалась звездная вселенная. Это была безмерная, без конца и начала, черная пустота - она грозно обступила его кровать. А в пустой пустоте тускло мерцали бесчисленные пятнышки, каждое пятнышко складывалось из миллиардов звезд, невообразимые расстояния отделяли одно пятнышко от другого. Свет, самый быстрый гонец мира, тратил десятки тысяч веков, чтобы пробежать от одного пятнышка к другому. От самых отдаленных он начал свой путь триллионы лет назад, это было во времена, когда еще не было ни земли, ни планет. Вся эволюция мира - от пылевой туманности к морям, суше, растениям, людям, протекла с того часа, как свет устремился от этих звезд - такова эта удивительная вселенная, собрание звездных галактик. Георгий телесно ощущал чудовищные расстояния и размеры, они дышали в лицо космическим холодом, обступали, наваливались - он страшился протянуть руку, палец мог проткнуть какую-нибудь из галактик, так сам он стал велик.
А потом безмерная вселенная вдруг рассыпалась на искры и огоньки. Каждый огонек пульсировал, переливался, подмигивал. Георгий силился вспомнить, где уже видел эти тревожно-яркие звезды, они знакомы ему, как глаза друга. Это случилось в Москве, нет, не в Москве, где-то здесь. Ах, да, это было на берегу таежной речушки, я лежал тогда рядом с Верой, звезды мерцали в ее глазах. Думай о чем хочешь, только не о Вере. Мне не надо Веры. Мне не надо ее глаз. Мне ничего не надо.
3
Худенькая, скромно одетая женщина вскочила со стула навстречу Игорю. Он обнял ее, в восторге прижал к груди, потом схватил на руки и закружил по комнате.
- Мама! - кричал он. - Ты приехала, мама! Неужели приехала?
- Игорек, пусти! - молила она. - Ты повредишь себе сердце.
А когда он опустил ее на пол, она откинулась, блестящими от слез глазами всматривалась в него.
- Боже! - сказала она. - Как ты вырос, Игорек! У тебя плечи шире, чем были у папы. И как ты возмужал, как возмужал!
- Не возмужал, а обмундирован по-зимнему.
- И голос у тебя переменился, - твердила она. - Ты басишь, Игорек. Это просто удивительно, как ты басишь!
Суворина держала его руки в своих руках, не отрывала от него восторженного взгляда, ему становилось неудобно и от связанных рук и от разглядывания.
- Как ты надумала приехать, мама? - спросил он, тихонько освобождаясь. - Это ведь так далеко от Москвы и так дорого!
- Я хочу провести с тобой Новый год. Игорек. У меня были небольшие накопления. Ты не волнуйся, вышло не так уж дорого.
Игорь знал, что это не так. Дорога туда и обратно встанет не меньше трех тысяч. На сберегательной книжке у мамы было около тысячи, остальное она, очевидно, заняла или продала что-нибудь из вещей. Ей пришлось экономить, чтоб сделать поездку возможной, ему плохо здесь, ей было не легче. Он опустил голову, чтобы она не увидела его покрасневших глаз. Ей показалось, что он осуждает ее, но не хочет сказать на радостях встречи. Она заторопилась распаковывать чемодан, чтоб отвлечь его.
- Я тебе привезла подарочки, - говорила она. - Это книжка "Москва и москвичи" Гиляровского, чтобы не забывал, что ты - москвич. А это, она протянула шоколадную монету в серебряной обертке, - шоколадка, ты в детстве любил играть такими.
- Мама, - сказал он, принимая книжку и шоколад. Теперь она доставала из чемодана теплое белье, носки, шерстяной шарф, меховые перчатки.
Игорь ужаснулся:
- Откуда все-таки ты взяла денег на покупки?
Это было новое в нем - раньше он не интересовался стоимостью вещей. "Узнал цену рублю!" - думала она.
- Нет, это дешево, Игорек, а потом ты же высылал мне.
- Значит, деньги, которые я посылал, ты на меня же потратила, да еще добавила солидную толику своих?
Она опять испугалась, что он рассердится. Она помнила прежнего Игоря - тот не был капризным и привередливым, но раздражался, если она поступала не так, как сама же его обучала.
- Да нет же, Игорек, я не очень потратилась.
Он покачивал головой, разглядывая подарки. В комнату ворвался Вася. Еще с порога он крикнул:
- Порядок, Игорь! Можешь спокойно принимать маму!
Он сказал, что Игорю дали отпуск на три дня. Маму поселят в одну из женских комнат - гостиницы нет. Игорь проводил Васю в коридор и попросил:
- Одолжи пятьдесят рублей, надо маму угостить!
- Бери сто. Понадобится, еще достанем. Не жилься в расходах.
Игорь повел маму в столовую. Она привезла много вкусных вещей собственного изготовления и купленных в столичных магазинах, но Игорю не хотелось пробовать без товарищей. Он все больше казался матери новым и неожиданным. Подросток превратился в юношу, он и прежде походил на умершего отца, теперь сходство стало полнее. Игорь широко шагал, в Москве они прогуливались в ногу, здесь Суворина не могла попасть в его шаг. В столовой Игорь набрал столько блюд, что Суворина испугалась - как все это съесть? Аппетит у Игоря всегда был плохонький, без просьб он и пирожного не съедал. Но юноша, сидевший напротив Сувориной, легко расправился с тарелкой борща, умял гуляш с гречневой кашей, добавил рисовый пудинг и запил все это компотом. А хлеба Игорек съел столько, сколько в Москве не съедал за неделю. Суворина не знала, что это первое пиршество Игоря за последние два месяца, она подумала, что сын всегда так наедается. Хороший аппетит свидетельствовал о силе, Суворина растрогалась. Сын подозрительно посмотрел на ее заблестевшие глаза.
- Мама, не плачь! - предупредил он. Она осторожно вытерла платочком глаза.
- Больше не буду, не обращай внимания.
На улице она попросила:
- Покажи, где вы работаете? Ужасно хочется ознакомиться со строительными объектами, где ты перевыполняешь задания.
Он нахмурился:
- Почему перевыполняю? Обычный строитель, как многие другие…
Она не поняла внезапной сухости в его голосе.
- Не скромничай, Игорек. Я знаю, ты среди первых. Помнишь свое обещание: "Ты услышишь обо мне из газет, мама!"
Он ответил почти весело:
- Никто обо мне не пишет в газетах. Говорю тебе, средненький рабочий. Лучше походим по поселку.
Поселок со всеми его домами, фонарями, снеговыми валами и сугробами легко было осмотреть за полчаса. Выйдя к лесу, Игорь сказал:
- Можем побродить по тайге. Но без валенок ты увязнешь. Идем искать валенки и полушубок.
Суворина вспомнила, что Игорь ночь работал, сейчас ему надо соснуть, в лес успеется и завтра. Игорь не хотел валяться в кровати, когда рядом с ним мама. Она не уступила, и он без большой охоты повернул в барак.
В комнате Суворина распорядилась:
- Раздевайся и в постель, а я посижу около.
Игорь любил, чтобы мать сидела возле его постели, в последнюю ночь, проведенную в Москве, он заснул, положив ее руку под щеку. Суворина погладила волосы сына, он отвел ее руку. Он успел отвыкнуть от ласк.
- Как московские соседи - здоровы?
- Все здоровы. Передают тебе приветы.
- Спасибо, - сказал он, и опять они молчали. Потом она попросила:
- Игорек, расскажи о себе…
- Не о чем говорить… Работаю и все! Хватит об этом.
Но если он изменился, то и она держалась по-иному. В Москве она не упорствовала, если он от чего-либо отказывался. Он ожидал, что мать замолчит или переведет разговор на другое. Она ласково сказала:
- Нет, Игорек, не хватит. Ты не писал, я ничего о тебе не знаю.
- Я предупреждал, что писать не буду, - напомнил он.
- Да, предупреждал. Но ты ведь не собираешься просто выпасть из моей жизни, правда? Другие пока о тебе молчат, а меня интересует, как же сложилось твое существование? Трудно тебе пришлось? Удалось ли добиться, чего хотел?
Он откинул голову на подушке, смотрел вверх. Он знал, что теперь нужно говорить все, как ни тяжело.
- Я солгал, что никто обо мне не пишет. Обо мне писали в местной газете. Можешь прочитать, если интересуешься.
Во внутреннем кармане телогрейки хранилась скрываемая ото всех злополучная газета с заметкой Мухина. Игорь протянул ее матери, рука его дрожала. Он знал, что мать радостно ухватится, будет жадно и нетерпеливо читать, внимательно и стремительно, как только она одна умеет. Она восторженно вопьется глазами в заметку, радость ее погаснет, появятся недоумение и ужас. Она верит в него - какой удар будет нанесен ее вере! Он должен нанести этот удар, больше лгать нельзя!