Окончив внешний осмотр, Ригорский, наконец, приступил к опросу. Теперь и Ольга Федоровна слушала его со все возрастающим вниманием - каждое слово Ригорского представлялось ей придирчивой оценкой ее бессонных ночей, поисков и неуверенности, это было не простое заполнение граф медицинской анкеты, не обычная проверка записей истории болезни. Валя уже могла связывать предложения, отвечать не отдельными словами, как говорят дети, - еще вчера она разговаривала только так. Даже на это обратил внимание Ригорский, хоть в истории болезни не было об этом сказано, он прямо так и спросил: "Не замечаете ли вы сами, что сегодня вам легче разговаривать?" На что Валя ответила: "Да, легче, я это чувствую". Как перед этим внимательны, обстоятельны и точны были движения пальцев Ригорского, так и теперь исчерпывающе обстоятельны были его вопросы - он ничего не упустил, ничего не забывал, все, о чем он спрашивал, было необходимо и важно.
После опроса Ригорский впервые улыбнулся Вале:
- Надо выздоравливать, девушка! Надо, надо!
Ссутулившись, он пошел к выходу. В кабинете Гречкина Ригорский, уставясь на обоих врачей пронзительными холодными глазами, высказал свои впечатления:
- Я уже предупредил, что при чтении истории болезни составил мнение как о недуге, так и о лечении. Мнение это подтверждено. Я по телеграфу уведомлял вас, что против декапсуляции почки. Должен признаться, что я ошибался.
Он снял пенсне и протер их. Без преломляющих стекол его выпуклые, очень светлые, прозрачно-салатные глаза казались уже не пронзительными и недоброжелательными, а добрыми и мягкими. Ригорский улыбнулся одними этими неожиданными глазами и опять надел пенсне. Он продолжал свое заключение. Лечение до операции сомнений не вызывает. Сам он в своей клинике проводил бы те же назначения, в тех же дозах, в той же последовательности. Что касается операции, то он поздравляет своих коллег с успехом. Ему тем приятнее это сделать, что они добились успеха вопреки его советам. Они не побоялись взять на себя дополнительную нелегкую ответственность, он обязан это отметить. Ему придется для себя сделать и тот вывод, что сам он поторопился, в его практике подобные просчеты бывали не так уж часто, однако, никто от них не застрахован. Он подчеркивает, что состояние больной остается тяжелым, хотя летальный исход уже не грозит так непосредственно, как он, видимо, грозил до вчерашнего дня и особенно вчера.
Ригорский внес в историю болезни свое заключение и осведомился, когда уходит самолет - больше ему в поселке делать нечего, остающийся курс лечения местные врачи, он в этом уверен, проведут так же тщательно, как лечили до сих пор. Самолет уходил на рассвете, Гречкин предложил Ригорскому ужин и постель в своем доме, Ригорский поблагодарил.
- Не хотите ли еще раз взглянуть на больную? - поинтересовалась раскрасневшаяся от похвалы Ригорского Ольга Федоровна. Сама она перед уходом, хоть на несколько минут, забегала к Вале.
Но Ригорский отказался идти в палату. Ему надо поужинать и поспать перед полетом, он плохо переносит пребывание в воздухе.
Ригорскому, однако, пришлось задержаться в больнице. В вестибюль набились приятели больной. Одновременно зазвонил телефон, Курганов спрашивал мнение эксперта и приглашал его на ужин. Ригорский решил:
- С молодыми товарищами я поговорю на ходу. А начальству вашему прочтите мое заключение. Ужинать, как договорились, я буду у вас - кто хочет меня повидать, пусть приходит туда.
Он так и разговаривал с обступившими его девушками и парнями - стоя в вестибюле. На сыпавшиеся отовсюду вопросы Ригорский отвечал чеканными, как формулы, фразами. Он подтверждает диагноз - анаэробный сепсис после криминального аборта. С лечением согласен полностью, даже в столице не лечили бы грамотней и удачней, чем в вашем медвежьем углу. Операция произведена своевременно и прошла успешно. Будет ли больная жить? Гарантий дать не могу. Утешения - не моя область, врачую тела, а не души. Одно могу с уверенностью пообещать - все, что понадобится, будет сделано. Какие имеются шансы на выздоровление? Многие. Возьму на себя смелость уточнить - очень многие. Но и болезнь располагает шансами, повторяю - еще рано судить, на чьей стороне шансов больше. Сколько больная пролежит при благоприятном течении событий? Не меньше месяца, во всяком случае. Больше вопросов нет? До свидания, мои молодые друзья! Примите совет на прощание - не надо болеть нехорошими недугами. Ваше здоровье в ваших руках, держите его крепко! Всего лучшего!
Он удалился неторопливыми, четкими, как и весь он был, шагами. С ним ушел Гречкин. Всех поразил этот седеныкий, удивительно собранный человек с пронзительным взглядом очень светлых глаз. Виталий высказал предположение, не военный ли он врач, армейская выправка в нем чувствуется.
Георгий высмеял Виталия.
- Зачем в армии акушеры? Мне кто-то говорил, только пока это не оглашается, что армии придуманы для уничтожения, а не создания человеческих жизней.
Леша попросил Светлану отойти в сторонку. - Только коротко, - предупредила она. - Я боюсь надолго отлучаться от Вали. Чего тебе?
- С сегодняшним самолетом пришли денежные переводы тебе и мне. Еще письмо тебе - наверное, от папы.
- Пойду на почту завтра. Столько времени ожидала, пережду ночь. Что у тебя еще?
- Как же будет, Света?
- Что будет? Леша, чего ты хочешь, говори прямо!
- Я же прямо, Света… Ну, об этом… что мы говорили.
- Мы о многом говорили, а еще о большем - молчали.
- Нет, я не о том, что молчали…
- Жаль. О самом хорошем ты обычно молчишь. Молчание у тебя лучше получается.
- Нет, какая же ты, Света! Пойми, я об отъезде.
- Совести у тебя нет! Неужели я должна покинуть больную подругу и убираться в твою ужасную Москву, раз тебе загорелось?
- Мне ничего не загорелось. Я ведь почему - ты сама задумала.
- Сама задумала, сама и раздумаю! Мы тогда были с Валей в ссоре и она не болела, сколько тебе объяснять.
- Ничего объяснять не надо! - Он успокоился и повеселел. - Если по чести, так и у меня нет большого желания уезжать.
- Завтра еще потолкуем! - крикнула Света, убегая. К Леше подошел Виталий.
- Разъяснил ситуацию? - спросил он.
- Все разъяснил. Она тоже считает, что ситуация перевертывается. Надо толком обсудить.
- Давай обсудим, - согласился Виталий.
8
Миша, как и Вася, часто возвращался мыслью к случившейся у них ссоре. Васю нужно было поставить на место. Дело это, как и всякое дело, следовало подготовить организационно. И прежде всего - выяснить, один ли Вася или за его спиной народ. Похоже, Вася говорил от себя, он и слова не вымолвил против Дмитрия, а кругом только и делали, что всячески Дмитрия поносили. "Наказать негодяя", - слышалось отовсюду. Валю жалели, но по-особому, человечески понятной жалостью - не за поведение, а за страдание. О Вале речи идти не могло, она болела и ее спасали, но осудить Дмитрия надо было бы не откладывая, а заодно и Васю за грубость.
Для верности Миша посовещался с Усольцевым.
- Кричал, говоришь? - переспросил Усольцев, улыбаясь. - И ругался? Ломакин может… Один раз мы побеседовали - так мне досталось…
- Вы, кажется, радуетесь этому, Степан Кондратьич? - возмутился Миша.
- Зачем радуюсь? Стараюсь разобраться, что к чему.
- И какой ваш вывод? Оправдываете?
- Не оправдываю, а понимаю - такой дров наломать может. Горячая голова.
- Не горячая, а путаная. Это хуже.
- Он тебе, вроде, приятель? Помню, стоял за тебя перед конференцией.
- Прежде был… Теперь я его и близко не подпущу в приятели.
- Так из-за чего вы поссорились?
- Валя совершила недостойный поступок, а он ее чуть ли не в святые произвел. Потом - Дмитрий, прямое основание - отдать Дмитрия под суд. Я говорю об этом Ломакину, он с пеной у рта на меня… Да не одного меня ругал - врачей, начальство, в общем - всех!
Усольцев вздохнул.
- Валя, Валя… На святую не похожа, нет… Трудно ей сейчас, очень трудно. Между прочим, она так и не призналась, что ей кто-то помогал? Что же, может, и сама… Мой совет - не время обсуждать персональное дело.
- Почему не время? Самый раз. Ребята кипят. Организация не поймет, если мы промолчим. Я хочу придать обсуждению характер широкого морально-этического мероприятия.
Усольцев глядел неприветливо и строго. Когда у него становилось такое лицо, сдвинуть его было немыслимо. Миша сказал с обидой:
- Выходит, и мне стерпеть, что Ломакин в лицо плюнул?
Усольцев пожал плечами.
- А вот это уж твое дело. Считаешь, что ссора ваша имеет общественное значение, передай на суд общественности. А если драчка личная, улаживайте между собой. Не всякий сор следует из избы выносить, но и грязь в уголках накапливать непозволительно.
Эта странная беседа повергла Мишу в недоумение. Потом он сообразил, что Усольцев, как и все, жалеет Валю. Но речь шла о принципах, не о личностях. Усольцев, осажденный производственными заботами и массой организационных дел, не сумел вникнуть в глубину дела. Пожилые люди вообще склонны прощать молодых, особенно если молодые - хорошенькие и несчастные девушки. Переть на рожон Миша не собирался, но про себя решил, что вновь поставит вопрос о Дмитрии, когда Вале станет лучше.
Это был хороший план, Миша успокоился на нем. Но в безошибочном плане вдруг продырявился важный просчет - Валя не выздоравливала. Пока она металась на постели между жизнью и смертью, о привлечении Дмитрия к ответственности нельзя было и думать. Миша встретил Светлану и поделился с ней заботами. Он знал, что Светлана ненавидит Дмитрия, она, конечно, возмутится, что тому удается пока выйти сухим из такой бездонной лужи.
Светлана возмутилась.
- Как у тебя совести хватает - разбор, ответственность! Валю надо спасать, понятно?
- Одно другому не помеха. Врачи спасают больную, а мы воспитываем молодежь. Сама же ты говорила, что у Дмитрия черная душа.
- Хоть черная, а душа! У тебя вовсе души нет!
Светлана убежала в больницу, а Миша задумался. Это было еще удивительней, чем разговор с Усольцевым. Дмитрий сумел разжалобить даже такого непримиримого врага, как Светлана. Вскоре он заметил, настроение и у других, словно по приказу, чуть ли не в один день переменилось. Теперь каждого трогали, а не возмущали переживания Дмитрия. Раньше, встречая его, не скупились на оскорбления, он бледнел и опускал голову, не отвечая.
Женщины злее парней его ненавидели, они первые раскисли от его безропотности. "Оправдывается смирением, - думал Миша. - Возбуждает к своим страданиям нездоровое сочувствие". У Миши появились новые, очень важные мысли, он все больше увлекался ими. Взгреть Дмитрия - маловато, надо дать отпор и настроениям всепрощения.
Что же это получится, если преступники пойдут разжалобливать своих судей? И очевидная вина станет невиновата! Миша вызвал к себе Семена. Это был старый друг, два года они провели рядышком в казарме. В армии Миша вел Семена за собой, он командовал, Семен подчинялся. Большой, неторопливый, всегда покладистый Семен верил, что энергичный и деловой Миша в жизни добьется большего, чем он сам. В любую минуту Миша находил в Семене поддержку.
Но оказалось, и Семена поразила всеобщая болезнь сочувствия Дмитрию.
- Понимаешь, - сказал Семен. - Есть такие стихи: "Какая б ни была вина, ужасно было наказанье!"
Стихи не имели отношения к обсуждаемому вопросу. Миша с неудовольствием возразил:
- Я не о поэзии, а о морали. Наказание не оправдывает вину.
- Наказание снимает вину. Иначе зачем и наказывать, Миша? С Дмитрия и Вали хватит.
Миша с досадой уставился на Семена.
- Придется тебе растолковать на примере… Допустим, воришка залез в карман, но при этом поскользнулся и сломал ногу. Простишь ли ты воровство, потому что воришка попутно потерпел ущерб? Как бы ты поступил с ним?
Семен подумал.
- Я бы подлечил сломанную ногу, а за воровство наказал.
- Правильно! Воровство, как преступный акт, должно быть наказано. Дмитрия нельзя оправдывать, хоть он сейчас и несчастен.
- Я не оправдываю. Я не хочу публично его осуждать.
- Короче, ты умываешь руки. Ты собираешься встать в сторону, словно никого из нас это возмутительное происшествие не касается?
Семен внимательно посмотрел на Мишу.
- Оно касается нас, но по-иному, чем ты думаешь.
Этот разговор долго всплывал в памяти, как отрыжка непереваренной пищи. Семен перестал быть другом. Если на него нельзя положиться, то о других и говорить не приходилось. Миша трезво оценил обстановку: Усольцев - против, Семен - против, Светлана - против, кто же - за? Один он, Миша? Маловато для серьезной кампании.
Миша решил смолчать, словно и не было проступка Дмитрия и грубости Васи.
Это далось нелегко, он перебарывал себя. Он даже не мог поделиться своими огорчениями с друзьями - со старыми приятелями как-то ослабели связи в суматохе заседаний и выступлений, новых не завелось. Он вспомнил о Вере. Она просила месяц с ней не встречаться, месяц давно кончился - пора, пора возобновлять отношения, сейчас, в плотницкой, она не так устает, как на строительстве дома. Миша повеселел и удивился про себя - до чего же работа засасывает нашего брата, я ведь, сказать по-честному, и позабыл, что Вера где-то рядом, ну, просто было не до нее!
Миша подстерег Веру, когда она выходила из больницы.
- Давно не виделись, - сказал Миша.
- Давно. Совсем меня позабыл.
- Сама настаивала, чтоб не встречались на время, - напомнил Миша. - Я что обещал, то и выполняю.
- Ну, и радуйся, что исполнительный.
- Верочка, надо бы поговорить ладком - много накопилось для разговора.
- Давай в воскресенье. Светлана дежурит днем, выберу немного времени для разговора. А где встретимся?
- Зайдешь ко мне в кабинет, там не помешают.
- Лучше побегаем в лесу на лыжах.
- Да ведь мороз, время не лыжное.
- Оденься потеплее, если боишься мороза.
- Ладно, пусть на лыжах. Когда прийти?
- Раньше часа не приходи, надо же мне поспать.
9
Миша пришел с двумя парами лыж. Вера побежала к реке. Миша следовал позади. День был морозный, тихий и ясный. Солнце катилось по чистому небу, земля поблескивала снежниками - на склонах снег пылал красноватым пламенем. Идти было легко, лыжи оставляли на крепком насте еле заметную вмятину. Вверх по реке тянулось много таких следов.
- Мы сегодня самая поздняя пара, - сообщил Миша. - Семен с Надей ушли после завтрака, за ними Георгий с Леной. Нам за ними уже не угнаться.
- Я ни за кем и не собираюсь гоняться.
Некоторое время они шли молча. Вера часто останавливалась и отдыхала. Потом впереди показалась бредущая пара. Вера понеслась быстро и легко и обогнула возвращавшихся Георгия и Лену. Миша замедлил ход, чтобы перекинуться словами.
- Устали? - спросил он.
- На ногах не стою, - пожаловалась Лена. - Мы ведь с утра ходим, а я лыжник - так себе. Не знаю, как доберемся домой.
- Как-нибудь доберемся, - пробормотал Георгий, оборачиваясь. Вера, залитая солнцем, мчалась, сильно размахивая руками.
- А где Семен с Надей? Вы не встречались с ними?
- Чтоб их догнать, надо аэросани или вертолет. - Георгий повернулся к Лене. - Пойдемте, Леночка, движение - лучшая форма отдыха, это во всех физкультурных учебниках написано.
- А бег - одна из форм покоя, не так ли?
- Такого я не слыхал, но сказано неплохо. Где вы это взяли?
- В одной из тех книжек по философии, от которых вы отказались.
Она побежала вперед, он нагнал ее и пошел рядом.
Мише пришлось потрудиться, пока он сравнялся с Верой. Она умчалась километра за три и тут совсем изнемогла. Свернув в глубокий снег, она сбросила лыжи и прислонилась к береговому обрыву. Миша стал искать лучшего местечка для стоянки. То здесь, то там он пробовал ногой снег - наст держал даже у стволов и в кустарнике, где он обычно слабее. Он выбрал очищенный от снега пригорочек.
- Иди сюда, Вера! Давай руку, я помогу подняться.
На ярком солнце было видно, как почернели еще недавно зеленые пихтачи и ели и побурели сосны. Вера присела на мох, Миша с удовольствием осматривался, он впервые в эту зиму выбирался так далеко.
- Воздух, Вера, воздух! Дышишь, как пьешь.
Вера вытянув ноги поудобнее, спросила:
- Так ты вытащил меня в лес для приема воздуха? У нас на участке воздух не хуже. Чаще вылезай из кабинета, узнаешь.
Миша добродушно отмахнулся от насмешки. Ему было радостно - и от прогулки, и от того, что рядом Вера. Он хотел заговорить о ней, о себе, о странных их отношениях, но начинать сразу с этого было неудобно. Он спросил, как у Веры на новом месте. Новое место Вере нравилось, но говорить о нем она не хотела - дай хоть в воскресенье забыть о работе, Миша! Тогда он свернул на Валин проступок. Дмитрия спасает, что Валя тяжело больна - странно, но факт. Приходится временно отложить разбор его персонального дела. Долго так тянуться не может. Общественное мнение взбудоражено, нужно дать принципиальную оценку поведения Дмитрия.
- Не лезь в их личные дела, - посоветовала Вера, как недавно перед тем Семен. У нее даже голос стал похож на голос Семена. - Что тебе за охота полоскать чужое белье?
Миша настаивал на своем. В этом личном событии проявилось недопустимое общественное явление. Мимо общественных явлений проходить нельзя. Зло надо вскрывать и осуждать.
Вера заскучала, когда он заговорил правильными фразами.
- Какой ты! Подо все подводишь базу. Если для этого пригласил на прогулку, так лучше вернуться домой, пока не поссорились. Говори о другом.
- Хорошо, пусть о другом, - уступил он. - Была у нас договоренность. Ты поправляешься, приходишь в себя, в общем - успокаиваешься… А я на месяц оставляю тебя. Два месяца прошли. Как мы теперь будем?
- А вот так и будем. Как эти два месяца - никак.
- Надо же выяснить, наконец, отношения.
- А разве они не выяснены? Все нормально - ты врозь, я - врозь. Мне такие отношения нравятся.
Она спокойно вынесла его укоряющий взгляд.
- Значит, расставаться?
- Близости особой не было - расстаться не трудно.
Помолчав, он сказал, уязвленный:
- Дурак я - поверил… Не надо было оставлять тебя на это время. Поддалась бы…
Она согласилась:
- Очень возможно. Были тяжелые минуты, за ласковое слово душу бы отдала. Ничего, перестрадала. Все к лучшему.
Он, однако, не считал, что все к лучшему. Его возмущала ее хладнокровная жестокость. С первого знакомства она легла ему на сердце, он ей так прямо и высказал: "Желаю тебя в жены, Вера!" Ее увлечение Георгием прошло на его глазах - разве он хоть словом, хоть разок упрекнул ее?
- Держался ты благородно. Только отсюда еще не следует, что мы пара.
- Какого же тебе еще шута надо, если от меня отказываешься?