…Бабушка Настя и дед Кирилл родились и жили до войны на горном озере Тургояк, в местах по ту пору еще девственных, где тишина веками выспевает вместе с соснами, а зверь и птица крупны и матеры. Родители деда Кирилла были против его женитьбы на Насте - дочери соседа-смолокура. Свадебной ночью Настя умоляла шепотом жениха:
"Потерпи, медвежонок, дай попривыкнуть к их недобре, не могу, кажется, что подглядывают…"
Кирилл стерпел - яростно пластал поленья до первых петухов. А как солнце высушило росу, загрузил в баркас поленницу дров, берестяной пестерь с едой на неделю, усадил на корму полногрудую невесту и погреб к скалистому островку, не сводя хмурых глаз с сокровища своего, безошибочно правя баркас по слуху на далекий чаячий гвалт.
Вскоре Настя отметила, что двухэтажный сруб жениха, царящий над всей деревней, сравнялся в размерах с неказистым домишком ее родителей, через час и вся деревня выглядела сорным пятнышком у пяты исполинского хребта, к полудню и сам хребет мягко растаял за дымкой испарений…
До острова оставалось метров двести, а уж заголубело дно. У Насти закружило голову, словно глянула с высоты вниз. Она сняла с уха аметистовую сережку, подаренную свекровью, кинула ее за борт, успела сосчитать до двадцати, пока та не замерла на голубоватой глыбе дна. И тотчас рак гигантский выполз из расщелины - поволок мерцающую добычу в нору.
Настя съежилась, подумала о предстоящем купании…
Сняла вторую сережку, бесполезную теперь, брезгливо ополоснула после нее ладонь. С ужасом увидала, как к фиолетовому светлячку сережки устремились раки, которых поначалу приняла за камни. Тогда Настя сорвала с шеи хризолитовое ожерелье, самолично выточенное свекром. Захохотала над взбешенным Кириллом: он едва не нырнул следом за самоцветами.
Однако страх не проходил, страх нарастал… Настя погладила свои охваченные дрожью бедра, ссутулилась, страшась, что грудь разорвет платье и солнце люто полыхнет по непривычным к загару соскам. А дно стремительно приближалось, как склон крутой горы подводной, вершина которой - остров, и мнилось Насте, что не подплывает - подлетает, столь чистою была вода внизу под лодкой. И раки, раки, раки, страх не проходил…
Настя зажмурила глаза, стянула с себя платье, а остров надвигался: валуны, песка полоска, затем шаги Кирилла, кроны лип над головой и вдруг без добрых слов, без ласки - сразу трава…
В этом месте рассказа бабушка Настя властно барабанила пальчиком по блюдцу и бросала на внука Сашу красноречивые взгляды. Остаток истории Саша подслушивал, как правило, через дверь. Имена бабушка меняла всякий раз на новые и лишь позже Саша догадался, что поэтичная легенда - быль о ней самой.
…После случившегося Настя выхватила из рук Кирилла платье - юркнула в скит из кварцитовых валунов в центре острова под липами. В ските по преданию жила когда-то монашка Вера, в честь ее и назван остров.
До самого вечера уговаривал Кирилл Настю искупаться нагой. А как вышла Настя из скита - охнул, рухнул на колени перед красотой ее тела, словно выточенного из цельного куска оникса, припал губами к ступне Насти - поклялся, что пока жив, ни разу не обидит ее ни словом, ни делом.
Так и прожили они всю неделю. Кирилл научил Настю разговаривать с цветами: сорванные цветы дольше не увядают, если их ласково подхваливать. Он научил Настю определять твердость любого камня. Будучи добытчиком самоцветов, Кирилл даже в свадебное путешествие прихватил с собой образцы камней: от самого мягкого - графита, до самого твердого - корунда.
Вечерами они плавали вокруг острова наперегонки. В момент, когда Настя выходила из воды, Кирилл терял дар речи: на блестящем животе будущей матери отражались литые сиги, бьющие хвостами о тугую озерную гладь, монашеский скит, немое зарево береговых пожаров, и сам он отражался - очень маленьким, но с большой головой.
Настя пробовала, достаточно ли посолены раки, подсаживалась к нему на топляк, и они подолгу молчали. Часто тайком от Кирилла Настя плакала, молилась: из всех поколений родни ей единственной выпало такое счастье…
В шестидесятые годы на озеро Тургояк хлынули полчища туристов, разрушили скит на острове, разукрасили масляной краской валуны, ободрали с лип лыко для лаптей-сувениров. Раз в год, обычно по возвращении из геологической партии, бабушка Настя везла внука на остров, где они вместе собирали в корзину колотые бутылки, консервные банки, бумагу и окурки…
Более всего Сашу поражало, что при очередном пересказе истории бабушка Настя употребляла совершенно иные слова, описывала другие краски и звуки, однако конечное впечатление от истории точно так же щемило душу, как и в прошлый приезд на остров.
Оба прерывали работу, лишь когда вокруг острова начинали колыхаться на лучистых, исходящих со дна ножках мириады звезд. Бабушка жгла мусор. Мозолистые ее руки совершенно не походили на те, фантазируемые Сашей, которые неумолимо и бесшумно утопили сережки, безвольно подрагивали на спине мужа перед отправкой его в армию…
Провожая отрешенным взором светлячок спутника, Саша безудержно воображал себе облик пришелицы звезд: только ее, абсолютно непохожую на знакомых девочек и женщин, стыд позволял представить совершенно нагой. Смутная, как сквозь запотевшее стекло, она кружила вокруг острова на витках дыма, а неясный темный мысок ниже ее живота будоражил воображение Саши сильнее, чем все загадки звезд.
Стоило бабушке уснуть, как пришелица опускалась на берег - медленно, но неумолимо надвигалась на Сашу, роняя в траву звездочки из волос. Повзрослев, Дягилев тоскливо сравнивал ее молчание с услужливым хохотком одноклассницы, своей первой женщины. Он жадно искал ее очерченный лунным светом профиль у тех ежедневных, чьи имена даже не запоминал, пока из жалости не женился на одной из них…
При Лейле, особенно в компании, Дягилев совершенно не умел молчать. Раз они с Лейлой угодили на день рождения к почтенному горцу - смотрителю заповедника. Женщин, кроме Лейлы, не было. Дягилеву казалось, что каждый из лесных братьев раздевает Лейлу глазами, во всяком случае именно для нее провозглашает тост за деяния славных предков, чью фамилию носит. Дягилев же никаких подробностей о прадедах не знал, а грудь жгло обидой, а Лейла улыбчиво молчала - ждала его ответного тоста, и Дягилев с пьяной слезой, не без пафоса выложил историю о медовом месяце бабушки Насти на острове. И не понял, почему вдруг воцарилась тягостная тишина, почему Лейла закрыла глаза…
Смутное чувство тревоги отвлекло Дягилева от воспоминаний. Чайки над скалой уже не кричали, молчала кукушка, повернули к берегу ондатры. На глади озера внезапно отразились звезды и бледная пока луна, хотя закат еще не отполыхал свое. Как отзвук снежной лавины, к озеру приближался гул. Дягилев взбежал на вершину холма к подножию скалистого пика. Огляделся… То смерч предгрозовой, соединяя беглой материнской пуповиною землю с небом, кружил по предгорьям Ильменского хребта, выплескивая озера из берегов, плавя молниями крепости утесов, заражая предчувствием беды каждую лесину, каждую сойку на ней, каждого муравья в перьях птицы…
И тотчас стволы берез под скалой зашлись мелкой дрожью, узловатые корни напряглись, пошевеливая мухоморы, палый лист. Дремотно-округлые кроны разделились на трепещущие жгуты веток - захлопали неистово по исполинской скале, по кустам малины на приступках, недоступных зверю и человеку. Переспелые ягоды ливнем забарабанили по голове, шее, плечам Дягилева, влажно зачмокали по носу. Некоторые укатывались в мшистые занорыши и уже оттуда изумляли Дягилева тревожным пламенистым отсветом. А смерч описывал сужающиеся спирали вокруг острова, неумолимо притягиваясь к маяку над озером - скалистому пику, похожему на кристалл хрусталя.
"Жаль, нет его рядом, раз в жизни такое, расскажу ему подробно в красках… - мелькнуло у Дягилева. - Но тогда придется рассказать ему и о бабушке Насте, похороненной на этом острове! Но тогда придется рассказать, как превратил историю ее медового месяца в анекдот, в разменную монету, которой платил за внимание к себе, за возможность - кровь из носа! - стать своим в тех южных краях! Но тогда придется рассказать, как бабушка Настя знакомила с тайгой, как копал пиропы под Откликным гребнем! Как по сути украл пироп у Генки Савченко! И как продал его - единственную жар-птицу удачу! Но ведь ради Лейлы продал… Значит, о ней тоже придется рассказать! Но тогда не увернуться - придется рассказать, что затеял с ним поиски камней в здешних копях лишь затем, чтоб скрыть отцовство! Но тогда к черту поиски этих камней - отец, и все тут! Но тогда нужно отвечать, останусь ли с ним навсегда или вернусь к Лейле?! Но тогда…"
Дягилев пришел в себя и не сразу вспомнил, как попал на остров, его тошнило. Он прикрыл уши ладонями, затем снова прислушался с недоумением: каждый ствол скрипел на свой лад, по скрипам стволов можно было определять возраст деревьев!
В нарастающий сатанинский посвист ветра, шорох потекшей с карнизов дресвы и гул трав вплетался щемящий, совершенно чужеродный звук. Дягилев поспешно обошел скалу кругом, лихорадочно обшарил взором все трещины, приступки, оранжевые пятна лишайников, кусты малины ни приступках, карликовые березы на вершине. Обнаружил, наконец, в кварцитовой тверди сквозное отверстие от более мягкой породы. Тугой напор ветра извлекал из каменного инструмента тоскливую неземную мелодию. С подветренной стороны скалы пухлая пичуга с желтой грудкой отчаянно подражала мертвенному звуку, однако сила жизни явно мешала ей, и трель из прозрачного пульсирующего горла звучала куда оптимистичней и музыкальней…
Настоянный на жаре букет густых лесных запахов расслоился для Дягилева на тонкие отдельные ароматы купавок, лисьего помета, сырых груздей, смолы сосновой, запахи усохшей на гарях земляники и линей из камышистых заливов…
Ступни ног ощутили сквозь подошвы жар, излучаемый валунами, тогда как лицо уже предвкушало хлад грозы, беснующейся пока над отрогами Ильмен. Дягилев с закрытыми глазами покружил на месте, поднял ладонь и по токам теплого воздуха безошибочно определил, что скала за спиной…
Обострившимся боковым зрением он засек тень совы, бесшумной и неумолимой для двух мышей в корнях сосны…
Он восторженно обернулся, чувствуя за спиной взгляд: бурундук обнюхивал раздавленный им подберезовик. Стоило шевельнуть ногой, как зверек сердито свистнул, вспорхнул на ольху и невесомо запрыгал с ветки на ветку.
Тело Дягилева стало невесомым и вместе с тем послушным малейшему напряжению мышц, словно избавилось от сил земного притяжения. Душу Дягилева, легкую, как дымок в таежном распадке, подхватило ветром и понесло вместе с семенами цветов, выводками вальдшнепов над бесконечными сосновыми гривами, кипящими озерами, ветхими триангуляционными вышками прочь от неумолимо приближающихся лунных сумерек - в сторону закатного солнца…
Неслышно на птичьих лапках подкрался рассвет. Дягилев лежал возле потухшего костра на спине, раскинув руки. Нос ему щекотал согбенный под грузом ягод кустик черники, но лень было даже открыть рот. Лет тридцать назад он слыхивал сквозь сон, как бабушка Настя говаривала матери, если та поправляла на нем одеяло:
- Не вспугни… Этак на спине, раскинув руки, спят только любимцы семьи… Да, да, вспугнешь, и будет всю жизнь спать на боку. Душа мается, вот и ворочаются люди с боку на бок…
Ухнула на соседнем острове выпь. Ударила по колену шишка, оброненная белкой.
"К сыну пора…" - подумал Дягилев.
Рекламный ролик
Повесть
Цирковых мишек-боксеров с отощалыми мордами, дубасивших друг друга за кусочек сахара, студенту Косте Ивину доводилось снимать. Однако на сей раз киностудии требовались кадры с дикими медведями в экспортный фильм о Забайкалье.
Деликатные съемки доверили опытному оператору Супруну. Неуживчивый бирюк Супрун и не скрывал, что в тайге ему уютнее, чем в коридорах студии, где даже враги при встрече лобызаются, словно братья родные. Костя с радостью отложил монтаж дипломного фильма и напросился к профессионалу ассистентом, то бишь подмастерьем на выучку. И расчудесные съемки вышли бы у них совместно, да оплошал Супрун за день перед отъездом - огурец немытый съел…
Эпизод с медведем предполагалось снимать в начале сентября, когда пиршество желтых, багровых красок оживит угрюмое краснолесье. Последним зноем истекал август на асфальтовых площадях, все операторы были заняты в экспедициях и редкостным съемкам грозил срыв.
Без долгих колебаний Константин решил катить к медведям один, причем на собственные деньги. Рисковать жизнью за государственный счет зеленому дилетанту никто не позволит. Для начала поднимут на смех, а там клеймо самонадеянного глупца прилипнет и помешает, задумай он после окончания института попасть в штат этой студии. Иное дело, если он загорелый, возмужавший, как пират, распахнет пинком дверь кабинета и кинет на стол перед изумленным директором пленку с уникальными кадрами. Спасет по собственной инициативе, как говорится, честь студии. Уж тогда место в штате наверняка обеспечено…
Подготовка к экспедиции потребовала от Кости той самой хватки, при мысли о которой он краснел до слез, но тем суровее воспитывал ее в себе еще с первого курса. Иначе, полагал он, своей дороги в мировом кино ему не простолбить - прозябать жизнь вечным ассистентишкой на провинциальной студии.
Он мимоходом выведал у сокурсника, когда тот заберет в институте последнюю свободную кинокамеру, и невзначай опередил его. Пусть привыкает к здоровой конкуренции, в искусстве поблажек не бывает!
Он вымолил у своего учебного мастера несколько рулонов великолепной цветной пленки "кодак". Посулил тому взамен лобовое стекло для "Жигулей". Мастер почему-то промолчал и проводил его пристальным взглядом. Разумный товарный обмен, убеждал себя Костя, или зря он политэкономию зубрил по ночам? Жена и та без стимула обед не сварит!
Драгоценную пленку требовалось испытать при разном освещении, и Костя щедро истратил полсотни метров на соседского бульдога. Бульдог в кресле у камина, бульдог на коленях у дипломата, бульдог на пляже - мочится после купания. За трехминутную кинопоэму о любимой собаке сосед одолжил Косте ружье, штормовку, сапоги. Должной радости в ту минуту Костя не испытал - морда псиная, чтоб ты околела… Но ведь, вручая ружье в чужие руки, сосед крепко рискует, а за риск нужно платить. Этой здравой мыслью и утешился Константин…
Достать билет на самолет он не сумел, купил на поезд. Прощальный вечер провел под гул жены и ядовитое молчание тещи, а потом до самого Иркутска в окне вагона утомительно мелькали кадры бесполезных пейзажей…
Медведь, конечно, не слюнявая буренка с колокольчиком на шее, однако Ивин был уверен: зверя снимет! Причем не абы, как бы, поэффектней знаменитого Шнейдерова снимет! Избалован нынче зритель. Его не удивить копошащимся в кустах бурым пятном - ба, медведь на экране! У Кости медведь если и не свалит сохатого, так на худой конец выхватит из кипящей на речном перекате воды ослепительного красавца-тайменя. Зная Сибирь по толстым романам, Константин всерьез полагал, что любая сибирская речушка кишит тайменями величиной с акулу, и медведей сибиряки бьют чуть ли не с балкона. Ему лишь остается нанять в Слюдянке проводника из местных здоровяков, и тот, осчастливленный просьбой, скорехонько выведет его к стаду медведей на лужайке.
Вроде бы и ясен план действий боевых, но когда Костя смотрел на таежные увалы с дымками далеких пожарищ, у него тоскливо сосало под ложечкой. На дерзкий поступок он решился не от избытка смелости - нужда повелела. Потому и гипнотизировал себя иллюзией легкости предстоящей съемки…
Тему для дипломного фильма он выбрал, казалось, безошибочную: о сталеваре, который не пьет, не курит, обгорел в аварии, но благодаря силе воли и заботам коллектива снова вернулся к печи. К тому же ведет на общественных началах технический кружок при ЖЭКе - учит трудновоспитуемых подростков мастерить картинги. Нет, нет, не расхожая романтика истории привлекла Костю. Он хотел философски осмыслить истоки героизма сталевара, он искренне мечтал о талантливом и честном фильме, который вдобавок понравился бы и худсовету студии.
При знакомстве с Костей сталевар с простотой младенца выложил правду о себе. Много лет живет без интеллектуального хобби - предпочитает телевизор, детективы, крепкий сон и зимнюю рыбалку. В аварию влип по собственной глупости, хорошо, что хоть начальника цеха не отдали под суд. К печи встал, несмотря на протесты врачей, потому что за настоящую мужскую работу и платят прилично. Избалован деньгами - куда без них? Свободное время на подростков тратит неспроста - среди этих шалопаев из подворотен его сын от первой жены - состоит на учете в милиции. Водил пацанов в цех, пусть понюхают завода.
Ивин возликовал: лучший в цехе плавильщик и к тому - мужик простецкий, битый жизнью! Ах, как не хватает героям труда на экране слабостей и недостатков! Добрые дяди от кино ночей не спят - штампуют зрителю примеры для подражания, а он, упрямец твердолобый, не ценит заботы о себе - нос воротит от экрана! Нет, зритель не черств душой, а добр. Любого передовика-орденоносца сочтет своим в доску, если будет за что посочувствовать ему. Если увидит с экрана, как у передовика дочка болеет корью, как жена на него ворчит или как нервы ему треплют в химчистках и очередях. Равенства жаждет зритель между собой и героем труда!
При обсуждении сценария опытные педагоги посоветовали студенту сбалансировать пороки и достоинства плавильщика: настоящее искусство сильно гармонией! Константин самолюбия ради поспорил с ними, но не зарываясь, - ему нужна была пятерка за дипломный фильм.
Сталевар прочел исправленный сценарий, расхохотался от души и дал согласие на съемку. Дескать, валяй, дружище, может, благодаря твоей рекламе квартиру расширю - тесно в двухкомнатной!
Отснятый материал Константин смотрел с погребальной тоской: сталевар на премьере в театре на Ольховке, сталевар перед пионерами, сталевару вручают цветы после рекордной плавки, фейерверк искр, усталые глаза…
Причину, по которой фильм не удался, коллеги-профессионалы сочли бы смехотворной, лепет дилетанта - на студии ценят бойцов, а не пластилин! Сладко сваливать собственную бездарность на причины, от тебя не зависящие!
И вот теперь последняя надежда, последний козырь - медведь…
Байкал ошеломил Ивина. Плоты бескрайними материками изгибались на выпуклой глади озера, и чайки тучно горланили над устьями льнущих к Байкалу рек.
Костя даже усомнился: в самом ли деле кино способно создать эффект присутствия? Можно, конечно, показать на экране переполненные лесом гористые берега, оттенить силуэтом баркаса на переднем плане стеклянистую гладь озера. Поверит зритель и в берега, и что воды в Байкале много. Но даже угости его перед сеансом калеными кедровыми орешками, обдай запахом свежей рыбы, оглуши его сиренами буксиров, потешным говорком бронзовокожих буряток, все равно на Байкале он не побывает!
Репродуктор громко захрипел: "Бродяга к Байкалу подходит…"
Костя от избытка чувств поцеловал в губы попутчицу, единственную в купе - плох киношник, который за минуту не найдет общий язык с незнакомым человеком. Вручил попутчице автограф и стал паковать вещи: поезд приближался к Слюдянке.
На перроне в Слюдянке он под большим секретом рассказал о своей миссии первому встречному путейцу в оранжевой робе. Сам в душе большой поэт, путеец понял деликатный намек и помог Константину донести багаж до дома. Ночуй!